Плутовка

«Внимание! Пропал ребенок! Полина Морозова, 13 лет. Ученица 7 «Б» класса. 25 января вечером вышла во двор дома, и до настоящего времени её местонахождение неизвестно. Приметы: рост 150-155 см, глаза зелёные, волосы чёрные, стройного телосложения. Была одета: сиреневое двубортное пальто с сиреневыми пуговицами, сиреневый шарф, розовая шапка с бамбоном. Всех, кто может сообщить какую-либо информацию о местонахождении Полины, просьба позвонить по телефонам: 3-67-22 или 02 – милиция 3-03-55 – дедушка Полины.»

Рома перечитывал объявление третий раз. — Здесь сказано, что её местонахождение не известно, — Пятифан злился каждый раз, когда я говорила ему то, что увидела. — Я видела то, что видела, — в руках я держала снимок, который последний раз был у Полины. Но это был другой, совсем не тот, что я сделала. На нём не было ни детей с мёртвыми лицами, ни полётов, только одно мутное пятно. Ромка отказывался верить. И я бы хотела отказаться, но у меня нет такой роскоши. — Расскажи ещё раз, — одноклассник сел рядом со мной, подперев спиной стену. Каждое слово болью отдавалось в сердце. Шум бурлящей крови заглушал окружающий мир. Мой голос звучал глухо, как издалека. — Я увидела её тело, а на нём фотография, — я протянула снимок Ромке, — когда поднялась за отцом, его уже не было. — Куда, блять, предки смотрят? – Пятифан не постеснялся сплюнуть в школьном коридоре. Если бы здесь была Полина, она бы поморщилась. Воспоминание о сморщенном маленьком носике больно кольнуло в груди, — её правда нет? У меня не было сил ответить. Я коротко кивнула. — Блять, — Ромка сжимал в руках шапку. — Блять! – весь коридор погрузился в скорбный вопль одноклассника. — Мама говорит, ругаются только отморозки, — мимо нас проходил какой-то младшеклассник. В шапке на завязках и валенках, он стоял напротив сидевшего Ромки. Маленькие глазки сверху вниз оглядывали сквернослова. — Чё сказал? – Пятифан тут же вскочил на ноги. Я заметила, что его руки непроизвольно сжались в кулак. — Веди себя прилично, — не стушевался мальчик от нависшего над ним старшеклассника. Я не успела его остановить. Тринадцатилетний мальчишка с силой ударил мальчика по лицу. — Бяша, — я звала бурятёнка, чтобы он помог мне оттащить одноклассника, лупившего со всей злостью ребёнка. Но Бяша, увидев разъярённого Ромку, куда-то убежал. Я отталкивала одноклассника, подставляла своё лицо под удары, лишь бы защитить мальчишку, спрятать его от жестокости. За что? Почему он вынужден платить своим лицом за боль, причинённую Ромке? Одноклассник отталкивал меня и с новой волной злости ударял, пинал уже скрючившееся на полу тело. На визги и вопли пришёл охранник. Ромку оттащили. Его лицо исказилось от злости, а костяшки покраснели, кожа на них содралась. Глядя на месиво на его костяшках, мне стало страшно смотреть на лицо мальчишки. Пятифан продолжал выплёвывать одно оскорбление за другим в сторону мальчика, окружённого школьной медсестрой и учителями. Я не могла больше смотреть на все ужасы, преследовавшие меня во снах и в жизни. Я вышла на улицу. Школьники давно разбрелись парами по домам. Я стояла одна по середине школьного двора. И домой не хочу, и в лес не могу. Силы, как смола с дерева, стекали с меня на пол. Я физически ощущала, как ноги немеют, а в груди умирает щебечущее когда-то сердце. Дорогие мне люди терялись один за другим. Мама, Полина и даже Ромка. Он тоже потерялся, но не в тайге и не в своих желаниях, а в скорби. Мне вспомнилось, с каким остервенением он бил мальчишку. Жестоко, с размаху. Я должна его считать зверем, маньяком, но совсем не выходило. И я ненавидела себя за то, что оправдывала его поступок скорбью и сгрызала себя изнутри за то, что не верила Полине, что злилась на неё, когда она боялась леса. Ноги сами привели меня туда, куда мы каждый день провожали одноклассницу. На окнах дома висели чёрные занавески. Дым из трубы не идёт. В семье утрата. Ветер завыл в унисон с душой. Я постучала в дверь. — Да? — хрипотца Харитона раздалась из глуби дома. — Это Алиса, — я топталась на крыльце, не зная имею ли я право войти. — Входи, Алиса, — его голос казался сухим, как опавшая листва. В каждом слоге слышался хруст. Я впервые вошла в дом, куда мы провожали Полину. Он казался слишком большим для двоих домочадцев, но таким же уютным, как и мой дом. Невысокие деревянные потолки с маленькими полочками ручной работы. На каждой из них таился маленький кусочек из прошлой жизни. Рисунок, кажется, вышедший из-под руки Полины, вырезанная уточка-свистулька, старая кукла в голубом платье, поздравительная открытка, красивый фантик от конфеты. — Заходи, девочка, — из гостиной раздался пустой голос. Если бы его можно было сравнить с полотном, то оно было бы серым и бесстрастным. Я прошла по красному узорчатому ковру в коридоре и свернула в гостиную. Силуэт деда Харитона почти не разглядишь. Темно – глаз выколешь. Только маленькие лучи зимнего солнца просачивались в промежутке между окном и занавеской. — Здравствуйте, — я стояла у самого входа в комнату, пытаясь приглядеться к лицу собеседника. — Мы с друзьями провожали Полину. Дед Харитон включил настольную лампу. Тусклый свет окрасил гостиную в мрачные тона. Скорбь легла на каждый дюйм комнаты. Её можно было ощутить физически. В глазах заблестели слезы. Мне бы не хотелось, чтобы Харитон их видел. У него ещё должна быть надежда на то, что внучка жива. — Полине очень повезло с вами, — ни один мускул на лице Харитона не дрогнул, лишь губы изогнулись в жёсткую линию, — присаживайся, — дедушка указал головой в сторону коричневого дивана с вылезшей пружиной. Сквозняк колыхнул чёрную занавеску. Он отчаялся. — Она… найдется, — я заставила себя проглотить правду и выплюнуть ложь. Совесть ржавыми иглами царапала душу, вонзаясь в рёбра и лёгкие. Тяжёлый испытывающий взгляд окатил меня с ног до головы. — Моя девочка больше никогда не вернется, — теперь-то по его голосу можно было сказать всё. Он оплакивал внучку с первой минуты отсутствия. — Почему вы так думаете? – мне хотелось его переубедить, но совесть скрежетнула горло. — Я видел снимок, — Харитон понизил тон, — и пусть их лица впервые предстали передо мной без масок, движения… я их узнаю всегда. С меня словно стянули кожу. Я оказалась голой, без тайн и секретов. И он теперь это знает и осудит меня за преступления. За танцы, за желание, за маску лисицы. — Вы их видели? – я подвинулась ближе к деду. Мне хотелось самой поделиться с ним секретом, сказать всё, что должна была. — Намного больше, Алиса, — Харитон переминал в руках какой-то тёмно-серый шнурок. Пальцы ловко сновали по верёвке, словно воспоминания напрямую зависели от него. — Я был им. — Самому маску нельзя снять, — лицо красивого мальчика со светлыми волосами и большими окулярами всплыло в памяти. Он должен был жить, Полина должна была сидеть рядом с дедушкой. — Можно, если ведать, зачем её надевать, знать, куда возвращаться, — ладонь сжала шнурок. — Ты же смогла её снять. Он знал. Харитон знал всё с самого начала. Если бы я осмелилась к нему подойти, если бы разглядела в нём зверя в маске, как он во мне… Полина могла бы жить. — Вы сразу меня узнали? – я испугалась. Почти животный страх снова окатил меня. — Но не сразу понял, можно ли тебе верить. Не даром ты лисица, — старческие пальцы коснулись сухих, выплаканных глаз. — После снимка я понял, что ты испугаешься. — Если бы не испугалась? — Тогда бы ты не пришла, — словно зная мой вопрос заранее, ответил Харитон. — Зачем вы надевали маску? – я вспомнила, какой была приятной на ощупь маска лисицы. Красивая, изящная, искусная работа мастера. — Как и другие дети, — дедушка посмотрел куда-то вглубь дома, — жестокие одноклассники, равнодушные родители, несбывшиеся мечты, — перечислял он, а я тонула в его словах, ощущая себя в глубоком море жестокой правды. Я тонула, хватаясь за призрачную руку лжи. — И вот я парил над луной, танцуя небесный вальс под руку с Совушкой. Но я никогда не забывал о доме. Мать и отец всегда ждали меня, а преданный друг, горой за меня стоял, не позволял чинить надо мной издевательства, — Харитон глубоко вздохнул. Казалось, он давно не вспоминал о картинах прошлого. — Когда они вонзили зубы в плоть моего друга, мои глаза раскрылись. Я больше не танцевал и не грезил о них. — Они отпустили вас, — поняла я. Смогу ли я дожить до возраста Харитона? Позволят ли они мне? — Не они, а он. Хозяин Леса знал, что я уйду и не держал меня, но неустанно следил за мной из кромки леса. — Кто он? – вот чей взгляд скользил по мне в лесу. Я не оставалась одна. Даже дома, укутавшись в тёплое одеяло, я чувствовала, как призрачные глаза бдят, не выпускают из вида. — Тот, кто хранит тайгу, оберегает лес, поглощает души. Он был здесь с самого первого дерева и никогда не уйдет. — Почему он отпустил? Вы смогли его победить? – огонь разжигался внутри меня. Я горела от нестерпимого желания получить ответ и сорваться в лес. Уничтожить его, защитить посёлок. — Его не победить. Бороться с ним — всё равно, что противоречить старости, Алиса, — слова Харитона разбили надежду на тысячу хрустальных осколков, — но его можно сдержать!