Плутовка

Антон не видел возле себя ни замерших в небе снежинок, ни меня. Красивые глаза зажмурились, не сдерживая слёз. Мальчик меня не замечал. Он ушёл вглубь себя, вспоминая и отдаваясь тяжёлым, злым воспоминаниям. Его боль была почти ощутимой, протяни руку и обязательно коснёшься её. — Антон, — мне хотелось произносить его имя вновь и вновь. Я больше не чувствовала холода и таинственности. Словно с его именем пришла жизнь, горячая и желанная, растопившая вокруг Антона вечную изморозь леса. Мальчик вздрогнул. Он, наверняка, был уверен, что рядом никого нет. — Прости, — ладонь растёрла слёзы. Очки стали запотевать, — Алиса, прости, — заключив боль в сердце, Антон вновь оглядел меня, словно видел первый раз. — Я всё помню, — и красивая, но печальная улыбка скользнула по мальчишеским губам. И я позволила себе ответить улыбкой. Вот чего не хватало Зайчику. — Ты узнала, что под их маской? — Антон смотрел на маску зайца, расположившуюся на снегу. — Да, — мы стояли в островке света. — Мне всегда это было интересно, — мальчик смотрел в сторону леса, поправляя очки, — что там? — Смерть, — то, что увидела я и мои друзья, теперь навсегда будет преследовать нас в кошмарах. — Умница, — мальчик улыбнулся мне так, как улыбаются младшим любимым сёстрам. — Что случилось? — я чувствовала, что Антон был моим спасением, моей надеждой на правду. Лунным светом в сумрачном лесу. — Дети, пропавшие дети, они живы? — Нет, — боль в глазах мальчика штормом бушевала в глазах. Ощутимая скорбь обдала меня с ног до головы. — Это они их..? — И они, и я, — Антон опустил глаза. Он чувствовал и ощущал всю ту боль и тяжесть содеянного. Но мог ли мальчик отказать? Бежал ли он так же слепо, как и я к манящей мелодии, танцевал и ждал встречи с ними? Кто приходил к нему, чтобы увести в лес, показать большую, как бальный зал, поляну? — Вы убили их? — каждый мой вопрос рассекал сердце мальчика, причинял муку. Я бы хотела перестать хлестать его вопросами, но мне нужна правда. — Хуже, Алиса, хуже, — Антон провёл пальцами по губам, словно вспоминая вкус чего-то противного и горького. — Я, как и ты, танцевал с ними. Я был счастлив, как и ты, — он всмотрелся в окно второго этажа, — и как ты надевал маску, — Антон посмотрел мне в глаза, в самую душу. — Но за танцы надо платить, Алиса. Чужой жизнью, друзьями и…девочкой, которая тебе нравится. И когда я привел её им, маску уже нельзя было снять, а девочку вернуть, — словно щипцами, он выдергивал из памяти боль, — и я на ровне с ними терзал, разгрызал, жевал. — Зачем ты привёл её? — Антон казался печальным, спокойным, но то, что говорил... В жилах стыла кровь. Неужели он мог добровольно отдать в руки чью-то жизнь? — Жизнь за жизнь. Иначе не получалось, — Антон снова уставился в окно второго этажа. — Не надевай маску, Алиса. — Как я могу остановить их? Мальчик поднял маску зайца. На его лице был страх перед попье-маше. Страшно представить, сколько пережил мальчик, сколько он увидел, сквозь прорези маски. Щёлк. Пальцы художника переломили хрупкую маску пополам. И снежинки неизменно устремились вниз. И ветер заколыхал ветви. И луна заблестела. И Антон перестал казаться живым. Сквозь него можно было увидеть свет от окна. Он становился всё менее осязаемым. Передо мной стоял уже не мальчик, а только его тень. Я не хотела его терять, не могла. Я видела его лицо, светлые пряди. Всматривалась в каждый сантиметр лица, силясь запомнить, запечатлеть настоящего Антона таким, каким он был до маски зайца. — Не будь их лисой, — донёсся до меня приятный, спокойный голос Антона. Половинки маски почернели, а снег под ней окрасился в красный. Больше в ней не узнать той маски, что я встретила в лесу. Антона нигде не было и больше не могло быть. Где-то в лесу раздался рёв, крик отчаяния или злости? Ревел весь лес, выл ветер, и рычал зверь. И детский писк, короткий звук, прервавшийся в вечернем лесу. Они узнали, поняли, что его больше нет. И они придут сюда за мной. Я утерла слёзы скорби и вошла в дом. Мама сидела на кухне, спрятав лицо в ладони. Она даже не сняла шубку. Возле её ног стоял чемодан. Меня, как молнией пронзило. Нет. Всё так не может закончиться. А как же ваша новая жизнь? — Мама! — я подбежала к ней, обхватила руками. Не пущу. Ни за что. — Мне надо уехать, — приобняла она меня, — мы с тобой скоро встретимся. Не скучай, поняла? — алые губы оставили след помады на моей щеке. Только аромат маминых духов остался витать в воздухе. Она ушла. — Даже мать тебя бросила, — голос Катьки прорезал тишину класса. Все обернулись, — а как ты хотела? Думала ты ей нужна? — староста говорила всё громче и громче, — а отец-то? Да и я бы такую дочь не любила, будь я на его месте. Я сидела за партой, смиренно глядя в тетрадь. — Жена ему рога на стороне ставит, а он терпит, — лицо Катьки стало меняться. Красивые черты лица стали заостряться, — и бизнес свой из-за неё потерял! И пить начал! — светлые волосы, лохмотьями сыпались с её головы, оголяя кровавый череп. — И сюда они переехали из-за неё. Жизнь новую хотели начать, — зубы стали чернеть, гнить во рту, — да какая жизнь может быть с такой, как она? — разложившееся тело едва ли напоминало Катьку, — и дочь у неё будет такой! — Вся в мать, — позади меня раздался папин голос. Я обернулась. Мне хотелось прижаться к нему, хотелось, чтобы он закрыл меня от неправды, от лжи. Но папа не подпустил меня ближе. Цепкие пальцы сняли с себя лицо и разломили его пополам. Я проснулась вместе с будильником. Сердце тихо, но быстро мерило сон и реальность. Да только не было уже разницы где сны, где явь. Всюду была правда и очень жестокая. — Садись в машину, я пока оденусь, — папа вошёл на кухню, когда я смотрела на засохшие бутерброды, сделанные мамой день назад. Невыносимо находиться в этом доме, в этом поселке, в этом мире. На небе не было звёзд, не было ветра, и снег не падал. Вся природа оплакивала Зайчика. Я же навсегда запомню Антона, мальчика в больших окулярах. Снег под ногами хрустел, на втором этаже горел свет. Отец надевал свитер. На том месте, где я последний раз видела Антона, уже был небольшой сугроб от нападавшего за ночь снега. Это его могила. Здесь он обрёл свой покой. Или же остался в пустоте, заточённый в страх и сожаление. Я коснулась снежного холмика. Моя варежка сделалась мокрой и горячей. Я подняла её и увидела густую тёмную кровь. Под снегом что-то было. Несмотря на рокот сердца, я копала, отшвыривала снег и снова копала. Стиснув зубы от страха, я нащупала тело. На нём была знакомая куртка, шарф, варежки. Крик. Мой собственный крик оглушил снег. Слезы давили, душили, не давая вздохнуть. И сердце билось, с каждым ударом разжигая боль в груди. Если бы оно не билось, если бы оно остановилось как у неё. Как у Полины, чьё тело было растерзано в клочья. Из неё торчали обломленные ребра, а рот вывернут в крике боли и агонии.