Плутовка

– Ебануться, – только и смог выдавить Ромка, разглядывая фотографию. – Может фотография неудачная? – Полина поднесла снимок к небу, чтобы лучше разглядеть. – Да это ж трупы, на, - Бяша остерегался фотографии, будто призрачные руки фотографируемых вылезут из снимка и утащат его внутрь. – Как ты свалила оттуда? – Рома положил мне руку на плечо. Он искал мой взгляд, но я старалась его прятать. Как им объяснить, что я грезила о танце с ними. Как я страдала и изнывала от жажды к мелодии. Сейчас не осталось и следа от былой зависимости, остался лишь страх. – Я была быстрее них. – В милицию снимок отнести надо, – воинственно сказала одноклассница. – Ещё с ментами связываться, – фыркнул Рома. – Так и поверили, на. – Да Алиска чуть не стала, как тот гандон, – Пятифан пнул комок снега. Снежок прокатился по дороге и ударился об старую ржавую урну. – Как кто? – казалось, я привыкла к Ромкиным ругательствам, но иногда они ставили меня в тупик. – Он имеет в виду Антона, – смутилась Полина. Ей не нравились матерные слова и сигареты, но девочка всеми силами это не показывала. – Тот мальчик, что… – Девку завалил, на! – закончил за неё Бяша. – Мне дедушка рассказывал, – поёжилась Полина, – что этот случай не первый. И давно у нас по посёлку такие ужасы ходят. – А про них он что-нибудь говорил? – Пятифан протянул ей фото. – Про зверей говорил и про имена их, – одноклассница почти перешла на шёпот. – Покажи ему фотографию, – мне ещё тогда показалось, что дед Харитон знал что-то тайное, запретное. Полина подняла на меня большие глаза. В них плескался страх, того и гляди, волна ужаса накроет с головой и утопит в бездне отчаяния. Девочке не хотелось касаться фотографии. Она поморщилась, глядя на гниющую чёрную плоть на месте масок, на клочья свисшей сморщенной кожи и бездонные сверкающие глазницы. Дрожащие пальцы обхватили снимок. – Хорошо, – девочка кивнула. Она пыталась быть сильной. – Говоришь, они могут хоть кем прикинуться? – Пятифан смотрел себе под ноги, сдвинув брови. – Да. Я тогда подумала, что это вы с Бяшей пришли. – Нам пароль придумать надо, – неожиданно подала голос Полина. – Только давайте не длинный. А то училка достала стихи задавать учить, – отозвался бурятёнок. – Вальтрон! – воодушевился Рома. Дорога до дома Полины погрузилась в молчание. Бяша нервно озирался по сторонам. Полина то и дело запиналась и норовила упасть, а Ромка часто прикладывался к сигарете. – Пока, – пропищала Полина на крыльце в ответ на наши скудные кивки. Каждый думал о своём, а я старалась не думать. Мне не хотелось представлять себе лес, вспоминать об отце, думать о матери. В этом месте жизнь не начнётся заново, она лишь продолжится и совсем не так, как хотелось бы простому человеку. Жизнь, вообще, не начинается заново. Никогда. Она может только закончится. – Я тебе позвоню, – Ромка снова покраснел, когда встретился со мной глазами. – Ну, когда домой приду. Одноклассники оставили меня на крыльце моего дома. Жулька во всю крутилась возле меня. Эта собачонка всегда ждёт моего возвращения, неистово лает, завидев меня у кромки леса, и радостно машет хвостом. Трудно представить такое маленькое и беззащитное существо в холодном лесу. Дома никого не было. На столе лежали подсохшие бутерброды со вчерашнего вечера, а на холодильнике висела записка, выведенная маминым каллиграфическим почерком: «Ушла по делам. Скоро буду». Я села на диван, позволяя усталости заполнить каждый сантиметр тела, а душе успокоиться, но сердце тревожилось. Один удар за другим. На папином диване было уютно и тепло, но колючий плед, которым он привык укрываться, неприятно колол щёки. Но всё это было неважно. Я позволила себе задремать. В дверь раздался стук. Жулька залилась звонким лаем. Я, как ужаленная, бросилась к двери. Ещё секунда, и я бы открыла дверь, но в голове проскользнула мысль. Не свои, иначе бы ключом открыли. Я посмотрела в глазок. Давно уже смеркалось, и виден был только силуэт. Живот скрутило. – Кто? – Алиса, там Ромку звери задрали. Бля буду! – донеслось блеянье Бяши. Рука упала на засов. Сердце ухнуло. Собака заскулила. Щелчок, ещё один и дверь откроется, и мы… и я… Пальцы упали с замка. – Пароль? – мой голос дрожал. Хоть бы не ошибиться. Нельзя медлить. Если с Ромкой беда, и я прогадала, недоварилась, потратила минуты жизни, но если нет? – Не слышно, Алиса! – голос Бяши становился глухим и отдалённым, а его силуэт расплывался всё сильнее. – Я не выйду! Я больше не хочу! – страх топил меня в сумраке пустого дома. Безысходность сдавила голову тисками, а душу вывернули наизнанку. Вот я снова с ними, один на один. И я не прогадала. – Убирайтесь! Оставьте нас! – я кричала и била кулаками дверь. Злость и отчаянье. Щёлк. Замок повернулся. Щёлк. Я отпрянула от двери, ожидая жесткого нападения, изуверств от этих страшных зверей. Жулька спряталась за диван. – Ты чем тут занимаешься? – отец вошёл в дом. Снег с шапки и плеч падал на пол. – Ничем, – я была удивлена, обманута и сбита с толку. Кто стоял за той дверью? Кто стоит передо мной? – Ты не знаешь, где мама? – разговоры о маме всегда вгоняли его в тоску. Лицо отца посмурнело. Плечи осунулись. Это был мой папа. – Это еда, что ли? – папа стукнул рукой по столу. Это начиналось снова… Он начал выходить из себя. Это случалось редко, но с момента разорения его компании, всё чаще. К несчастью, мама пришла домой следом. Скорее она хотела придти раньше папы, как она всегда это делала, но в этот раз задержалась. Воздух в доме сгустился. Казалось, проведи рукой, да зацепишь эти чёрные смольные сгустки недосказанности и злости. – Где ты была? – мама застыла на пороге. Она была всё в той же шубке, с алой помадой, которая ей шла. – Ходила по делам, – она попыталась пройти в глубь дома, но отец перегородил ей дорогу. – Какие у тебя могут быть дела здесь? В городе ты была занята, здесь ты занята, – он кричал на маму, вовсе не замечая меня. Я стояла за диваном, с прижавшейся к ногам Жулькой. Собачонка тряслась. Конечно ей страшно. В лесу не кричат, не обвиняют. – Прости, была у подруги, – прошептала мама. Из красивых лисьих глаз скатилась слеза. Она испугалась. Именно сейчас, когда папа стоял, как кремень, нависал над хрупкой мамой, как вековой утёс. Он ударил её по лицу. Я не успела закрыть глаза. – Папа, – я хотела окрикнуть его, остановить, но только прошептала. Несчастно и глупо. – Алиса, выйди во двор, – мама приложила руку к щеке, она держалась стойко, – нам с папой нужно поговорить. – Мама, – мне хотелось её обнять. Зарыться лицом в шубку и рассказать ей всё, что я вижу, всё, что так беспокоит. – Ты слышала мать? – папа отвернулся. Он не хотел, чтобы я видела его лицо. Он так долго скрывал то, что было под маской сдержанности и молчания. На улице было холодно. Снег, крупными хлопьями падал на мои ресницы. Свет из окон дома освещал двор. Как жаль, что он не достигал леса, но всё это не важно. Я не сойду с крыльца. Звёзд ещё не было, но убывающую луну можно было отчётливо разглядеть. Надо же, когда то её белый лик улыбался мне, восхищался мной. Как заворожённый, он смотрел на мой танец, не смея оторвать глаз. Я подставила лицо зимнему ветру. Снежинки закружились в пируэтах, но пора, когда я танцевала с ними в унисон, кончилась. Кончилась, как и жизнь Вовы, Семёна, Кати, и вместе с ними кончилась жизнь их родителей. Бабка Бабурина спилась, а Лилия Павловна с момента пропажи дочери больше не появлялась. Ходит слух, что она бродит по лесу в поисках дочери, не смея возвращаться домой без неё. Если пропаду я, что станет с моими родителями? Заметят ли, а если и заметят, то загрызут друг друга или самих себя. Мать забьётся в самый тёмный угол дома и выплачет себе все глаза, а отец, избив все костяшки в кровь, уйдет в лес на поиски и никогда больше не вернётся. Или, как это бывает в фильмах. Общее горе снова сделает их ближе. Они снова будут вместе засыпать под телешоу, укрываясь мягким теплым пледом. Если это заставит улыбаться отца, а маму преданно ждать мужа с работы, я готова встать на место той девочки, разодранной в лесу. – Они тебя выгнали, – голос Зайчик звучал очень близко, но я не хотела отрывать взгляд от неба, как и не хотела или не могла бежать. Не было смысла в беге. Они всегда настигают. – Ты пришёл, чтобы убить меня? – луна будет свидетелем, я храбро смотрела смерти в лицо. – Пока мы с тобой, тебя никто не тронет, – зайчик стоял напротив окна, рядом со мной. – Это ты был здесь под маской Бяши? – мне захотелось увидеть эту маску, которая скроет эмоции мальчика, так же, как скрывает мёртвое лицо. – Медвежутка хорошо убеждает, Волчик пугает здорово, – почти с восхищением сказал он, задумчиво разглядывая лес. – Совушка играет мастерски. – А ты? – А я трусливый зайчик, – грустно усмехнулся он. – Я знаю, что под маской, – прошептала я небу, – и я знаю, кто разорвал ту девочку. Это были вы, – я видела его глаза, они были тусклыми и холодными. – Звери, в лесу их много, – голубые глаза пристально смотрели в мои зелёные. Они искали в них снисхождения. – И я знаю, кто её привёл. Мальчик смолчал. Он будто слушал рассуждения человека, который говорит сам с собой. – Как тебя зовут? – я разглядывала маску, представляя под ней то, что показал снимок. – Зайчик, – усмехнулся он. – Тебя зовут Антон. Хлопья снега замерли. Они не падали и не поднимались к небу. Всё в мире остановилось. Ветер больше не трепал мои волосы, а деревья перестали покачиваться. В луже света остались лишь мы. Я и Антон. Маска с лица спала, будто отпустила его. Она перестала держаться на лице, на красивом, живом лице. Передо мной стоял мальчик в больших круглых окулярах. На лицо упала прядь светлых волос, а из красивых, глубоких и живых глаз скатилась слеза. Тонкая рука с длинными пальцами художника зажала рот. Антон всхлипывал тихо, позволяя потоку слёз омыть чистое, светлое и румяное лицо живого мальчишки.