Литания влюблённых

"Явилась огнем, но ушла, как вода, одетая в пурпур дева. Коснулась тебя золотая звезда, когда ты взглянула на небо. Нашедшему – слава, ушедшим – покой, земле – плодоносное семя. Но кто же теперь пойдет за тобой, когда все стоят на коленях?" Остролист, "Ольга-княгиня"

Дикий страстный крик, пронёсшийся над залом, казалось, пронзил всех и каждого. Каэсорон с изумлением и завораживающим ужасом смотрел, как изуродованный труп вновь извивается, восстанавливаясь. Теперь Коралина молчала, только проводя языком по губам, точно завладевшая ею сила доставляла женщине огромное наслаждение, изменяя её. Ненадолго закричали другие хористы, когда волна тех же перемен захлестнула и их, но вопли тут же смолкли. Примадонна Маравильи – ныне гибкое существо с нежно-фиолетовой кожей, с клешнёй вместо правой руки и длинными хищными когтями на левой – высвободилась из «объятий» незримых сил, по-кошачьи мягко приземлившись на сцену. Она вновь запела, глядя на то, как кто-то из хористов падает мёртвыми, а кто-то превращается в тварей, подобных ей. Голос звучал соблазнительно и сладко, точно существо приветствовало рождение своих «сестёр». И хотя замершая на сцене тварь была ксеносом, чужаком, от прежней Коралины остались лишь зелёные глаза да чёрные волосы, сейчас уложенные наподобие рогов, Юлий почувствовал, что хочет сжать её в объятиях, заставить извиваться и стонать под его прикосновениями. Он отвернулся, как будто это желание было предательством примарха. Когда ещё пятеро «сородичей» освободились от волны изменений, скользнув к ней, Коралина обвела взглядом зал. Сладострастие переполняло её, сплетающиеся тела манили присоединиться, стать ещё одним кусочком в громадной мозаике возбуждения. Но прежде был гнев, и он тоже не отпускал. С яростным криком она кинулась в оркестровую яму, туда, где сияла улыбка Беквы Кински. Той, из-за которой Коралине было страшно и больно. Клешня вонзилась в спину дирижёру и вышла из груди, Беква выгнулась в агонии, но когда Коралина резко выдернула руку, отпуская умирающую, музыкант всё ещё улыбалась. Меркнущий взгляд обратился вверх, к Гнезду Феникса. - Нет! – Марий не задумывался, что он безоружен, а внизу твари рвут на части оркестрантов. Он спрыгнул, надеясь на одно – успеть вытащить Бекву. Рана страшна, но Фабий справится. Фиолетовое чудовище с клешнями, возле которого приземлился Вайросеан, шарахнулось от него, точно в страхе. На секунду вся шестёрка ксеносов замерла, и космодесантник приготовился к схватке, но в следующий миг они бросились вон из оркестровой ямы, оставив мёртвых и раненых музыкантов. Уже не замечая их, Марий опустился на колено возле умирающей подруги… и вскрикнул, увидев, что тела нет. От Беквы осталось только запятнанное кровью пурпурное платье и мнемо-жезл. Не веря собственным глазам, он провёл пальцами по драгоценным камням, украшавшим её наряд. Где-то там, в зале, бесконечно далеко от него, вопили братья, разочарованные смолкшей музыкой, кто-то бежал сюда. Но помочь ей уже было невозможно. - Возьми инструмент. Играй! – Вайросеан резко обернулся, услышав знакомый жаркий шёпот, но никого рядом не было. А голос продолжал с привычным упрямством: - Ты слышал Маравилью. Ты помнишь. Сыграй же! У тебя получится. Доиграй до конца. Точно зачарованный, Марий подхватил один из созданных гением Беквы инструментов. Длинная труба удобно легла на сгиб локтя, пальцы осторожно гладили штифты, не зная, с чего начать. Беква, невидимая, но реальная, взяла его за руку, положив пальцы на нужные клавиши. Вытерла слёзы с лица. - Вот так. Играй, мой ученик. Играй! - Я сыграю. Для тебя. И с первым аккордом боль потери ушла, растворилась. Звуки, вырывавшиеся из раструба, не сразу обрели должную чистоту, но Вайросеан следовал за мелодией, окутавшей его душу. Он видел, как несколько его воинов, бросившихся на помощь командиру, теперь тоже разбирают инструменты, пытаясь неумело подражать ему, как постепенно музыка начинает подсказывать и им, но всё это сейчас не имело значения. За его плечом стояла Беква, и она хотела, чтобы Маравилья прозвучала до конца. Мощный аккорд ударил незримой волной в груду мёртвых и умирающих оркестрантов, разрывая их. Воины восторженно приветствовали мастерство своего командира, но Марий играл, не замечая этого. Любовь и боль, восхищение и скорбь вливались в мелодию. Как будто с последним аккордом злое чародейство будет разрушено, и Беква вновь улыбнётся ему. Вернись. В обличье ксеноса, в обличье старухи, в каком угодно, лишь бы она радовало тебя. Вернись, любовь моя. Живи! Я не могу, не хочу жить без тебя! Несмотря на отчаянную мольбу, с губ не срывалось ни слова. Он молчал, позволяя говорить инструменту. Звуки ласкали его тело или впивались в него змеиными клыками, сердца стучали в бешеном дисгармоничном ритме Маравильи. Вайросеану чудилось, что он умрёт, что его грудь разорвётся, и он улыбался. Идти к той, кого любишь – разве это не наслаждение? Имя божества вырвалось из раструба криком сладострастья. «Слаанеш!» Музыкант рухнул на колени на окровавленный пол. Громадный портрет Фулгрима на стене зала, казалось, рвётся из рамы под порывами незримого ветра, тянется к нему. Настоящий примарх поднялся в своей ложе в знак восхищения умершей гением. Рука Фулгрима не отрывалась от рукояти лаэранского клинка. - Госпожа Кински отдала всю себя ради своего творения. Ушла в совершенство. Мы никогда не забудем её и никогда не будет равного ей, - примарх чуть склонил голову, потом взглянул на двоих воинов, замерших рядом с ним, - Идём, достойнейшие из моих детей. Я хочу, чтобы вы сегодня остались со мной. Эйдолон, всё ещё растиравший горло, двинулся вслед за Фулгримом, торопливо заняв место по правую руку. Юлий пошёл слева. Ему было всё равно, где идти. Он чувствовал себя так, точно раскрыл книгу, а переплёт обернулся аркой. Каэсорон не знал, что встретит его на этой дороге, счастье или дичайший из кошмаров, но он шёл навстречу своим желаниям. Уход примарха остался почти незамеченным в охватившей зал оргии. Только Люций проводил его взглядом, с яростью осознавая, что оказался недостойным. Лорд Фулгрим не вспомнил про него. А разве мечник хоть в чём-то уступал старому глупцу или Книжнику? Когда фиолетовая дева с зелёными глазами скользнула к нему, в первый миг Люций едва не ударил её, желая выместить злобу. Но какая-то сила удержала его руку. - Говорят, ты самый опасный воин Легиона, - женщина шагнула ближе, так, что он мог почувствовать исходящий от неё запах крови и чего-то иного, острого и притягательного, - А рискнёшь лечь со мной? Он грубо схватил её за руку, выше клешни, притянул к себе, но существо только рассмеялось, прижимаясь к нему всем телом. - Ты лучший, - шептала она, когда Люций сорвал с себя одежду и толкнул её на эту импровизированную постель, - Ты прекрасен. Я хочу тебя. Мечник торжествующе усмехнулся, накрыв собой обнажённую женщину. Длинные когти её руки впивались ему в плечо, он только зарычал от сладкой боли, ускоряя темп. Он лучший. И рано или поздно все это признают. Даже примарх. Встревоженные голоса братьев звучали совсем рядом, кто-то пытался помочь ему встать. Марий оттолкнул руку и поднялся сам. - Я в порядке. Голос звучал глухо, как будто музыка забрала из него все силы, саму жизнь. Чуда не случилось, на полу по-прежнему лежало расшитое драгоценными камнями платье. Кокон, из которого вылупилась прекраснейшая из бабочек. «Ты ушла молодой и красивой, на пике славы. Так, как хотела. А значит, я сумею это пережить». Медленно, точно старик, Вайросеан выбрался из оркестровой ямы на сцену. Его воины следовали за ним. Сознание того, что они беспокоятся за него, заставило выпрямиться и сдержать слёзы. Ла Венице превратилась в воплощение страсти. Молодой парень-летописец извивается в стиснувших его объятиях десантника. Может быть, он не переживёт эту ночь, его любовник не слишком-то сдерживается, но юноша не пытается вырваться, наоборот, подаётся навстречу движениям могучего тела. Другой астартес раскинулся на полу, позволяя нескольким летописцам ласкать себя. Он выгибается, когда одна из них, женщина с короткой стрижкой, проводит языком по разъёму для доспеха. Смертные вздрагивают от резкого движения, но услышав стон «Продолжай!», возвращаются к ласкам. Его рука скользит по телу той, кто доставляет ему такое удовольствие, и когда пальцы касаются её лона, уже женщина стонет в экстазе. Впрочем, большинству космодесантников братья показались притягательней, чем хрупкие люди. Несколько терминаторов Первой роты напоминают древние хемосийские изваяния – атлантов, которые оставили свою ношу, и теперь предаются наслаждению. Их хватка могла бы переломать кости, но они только подбадривают друг друга поцелуями, смехом, жаркими словечками. Даже статуи подвластны зову Маравильи, даже они на время позабыли про долг ради того, чтобы вжимать друг друга в пол, сливаясь воедино, оставлять на белоснежной коже следы пальцев или губ, низко рычать на пике наслаждения. Перед глазами Мария точно развернулась сцена из древней легенды о Пещере чудес, где люди обретали силу камня, а каменные изваяния – человеческие страсти. Со странной, печальной улыбкой он спустился со сцены и пошёл к выходу из зала. Кто-то его окликал, кто-то попытался остановить, вцепившись в ногу, но среди всех голосов не было одного. Уже на пороге Вайросеан обернулся к следующим за ним воинам. - Ребята, я в порядке. Идите развлекаться. Астартес переглянулись. Зрелище тянуло их присоединиться, и Марий не был в обиде. Его праздник закончен, но для них он ещё длится, их чудеса ещё не превратились в мёртвые камни. Уллиан, его сержант, негромко спросил, старательно не отводя взгляд в сторону. - А вы останетесь один? Марий погладил лежавшую на его руке звуковую пушку. - Я больше никогда не буду один.