Одиночество на двоих

Она приходит в себя рывками. Темно. Светло. Темно. Светло. Понедельник. Больно. И холодно. И тихо. И не то. Не так. Привычно больно. Привычно холодно. Привычно тихо. Непривычно н е т а к. Не так холодно. Не так больно. Не так о д и н о к о. Она просыпается и чувствует что-то. Это что-то живёт в ней. Клубится под кожей, пульсирует вместе с сердцем и застилает мысли сиреневым цветом. Это что-то живёт с ней. В волосах, костях, лёгких и воздухе. Оно ластится, крутится вокруг неё и урчит, отдаваясь во всем теле непривычными мурашками.

Оно так довольно, что это даже смешно, стоит только вспомнить кого оно убило.

Но она не помнит. Она уснула, забыла, по-те-ря-лась во снах. Она не помнит ничего после той вспышки. Но этому чему-то она доверяет.

А почему не должна? Ведь больше

некому

Ей помогли дважды. За всю жизнь. Оба раза в один день. Оба раза почти чужие люди.

Или не люди

Черноволосый искалеченный мальчик и это что-то — тёмное, давящее и жутко родное.

Это что-то привязано к ней самыми крепкими в мире цепями, самой жестокой кровавой клятвой.

Злой мир упивается своей болью и живёт на костях своих творений, убивающих и убитых. Мир всего лишь д а р и т. На остальное ему плевать. Ей тоже плевать на мир. Плевать на людей в нём, таких же безжалостных и жестоких. Плевать на Хибари. Не плевать ей только на одного человека. Поэтому она встаёт с футона и выходит за пределы комнаты. Впервые по собственному желанию. Она — собранный франкенштейн из кусочков ненависти и боли. Ребёнок, истерзанный другими в попытках контроля и зависти. Ребёнок с душой, искалеченной больше чем тело. Она ищет. Точно такого же искалеченного человека. Мальчишку с душой за тридцать и телом трёх лет. Она ищет его долго. Ищет. Ищет. Ищет. И никак не может найти. Заглядывает в каждые двери, крадётся на самых кончиках пальцев.

Стена под руками холодная и шершавая, едва слышным шорохом в тишине отдаётся неровный шаг.

Она идёт. И идёт. И ищет. И смотрит. И не понимает.

Г д е?

Здесь что-то не так

Она просыпается в комнате. На холодном жёстком матрасе. Совершенно одна. С ощущением чего-то безвозратно утерянного. Она силится вспомнить, но мысли скользят, стекают с рук и вырываются куда-то в темноту, не желая быть узнанными. Её мысли — пушистые клубочки тумана, укрытые полусонной дымкой лени и серости. Они текут плавно, проходят меж пальцев и шипят, царапаясь неожиданно острыми когтями. Из клубочков мысли вырастают в котов. У котов глаза злые и жалкие. С синими-синими зрачками в безликой радужке. Ей их глаза не нравятся. Она шипит на них в ответ и тянет царапающие мысли ближе к себе.

В голове рычит и яростно воет, и синие-синие зрачки у котов вдруг расширяются и впитываются в распустившуюся лаванду за тонкой спиной.

Она вспоминает. А вспомнив, идёт искать. Коридоры смазываются в череду шорохов одежд и скрипов половиц под ногами. Двери ноют, захлапываются, фырчат и исчезают позади. Ноги заплетаются. Дубль три. Всё та же комната. Всё тот же футон. Всё то же ощущение страха за чужую жизнь. Она снова хмурится и не может вспомнить. Мысли в голове кусаются и по-шакальи рычат. Яростное шипение из глубины снова прогоняет из них синий. Она встаёт и идёт на поиски. Щёлк. Комната. Тишина. Недоумение. Треск паучьих жвал вместо мыслей. Раскатистый цокот в голове и синий снова заменяет фиолетовый. В груди разрастается что-то страшное. Перед глазами мелькают картинки дверей и коридоров. Зал для тренировок, учитель, рис и размазанные капли крови по доскам. Пауки перебирают лапками в темноте подсознательного, тонко-тонко противно визжат и распадаются пеплом. Пауков давят воспоминаниями коридоров, как стеклом, и пришпиливают хлопками дверей словно бабочек. Фиолетовый смывает синий из чёрного, огрызается ультрамариновыми искрами и поглощает собой всё. Нет больше чёрного и синего. Самый сильный поглотил собой остальные.

слабые умирают первыми

Она встаёт на ноги и серые стены комнаты кажутся чужими в фиолетовом фильтре новой реальности. Дверь открывается неожиданно легко. Картинки коридоров сменяются на чьи-то глаза.

Эти глаза серые, непреклонные, сердито-серьёзные и, кажется, будто совсем взрослые. В них штормы бушуют с уверенностью дикою и упрямою, глаза застилают холодными брызгами синего.

В ушах отдаются хрустом чужие кости

Она делает шаг вперёд и выходит за дверь. В ушах урчит и пронзительно воет. Она найдёт. Они найдут. Как два монстра с разорванной цепью. Но им можно, ладно?

они в ярости.