*** *** ***
В воздухе отвратительно пахнет лекарствами, и это самый ужасный из всех запахов на планете. Справа медленно пикает какой-то аппарат, видимо, оповещая меня о собственном сердцебиении. В руке на сгибе локтя торчит какая-то трубка, и когда зрение проясняется, а сознание восстанавливается, я понимаю, что я в больнице. Голова как будто ватная, а мысли двигаются со скоростью одно слово в минуту, меня тошнит и тянет живот. Боже, я что потеряла сознание на работе? Докатились, Ермолаева. Нас уже после пьянок капают в больнице. Оглядываюсь вокруг, осматривая белую палату, невысокий потолок, пустая соседняя кровать, пара тумбочек, шкаф и кресло недалеко от меня на котором клубочком свернулась Юля. – Юль? – удивляюсь, насколько хриплый у меня голос, что мне приходится прокашляться, и девушка просыпается от звуков, сонным взглядом окидывая мою фигуру. Когда она понимает, что я в сознании, тут же соскакивает с кресла и подходит ко мне, присаживаясь на край кровати. – Ну, слава богу. Ты капец как меня напугала, Женя. – испуганно смотрит на меня официантка, и я лишь вздыхаю, переводя взгляд на аппаратуру справа от меня. – А что вообще… - кажется, я даже говорю заторможено, и признаться, меня это немного пугает. Я не чувствую себя собой. – Ты упала в зале у бара, помнишь? Мы вызвали скорую, врачи сказали у тебя резко упал сахар и давление, увезли в больницу, я поехала с тобой. Врачи сказали позвонить родственникам, ты долго не приходила в себя. Я нашла у тебя в телефоне контакт брата, он скоро будет. Хочу сказать ей спасибо, но слова застревают в горле, а на глазах наворачиваются слезы. Какая я жалкая. Такой жизни ты себе желаешь, Ермолаева? Ночью пить в клубах с горя, а днем просыпаться в больницах? – Врачи мне ничего не говорят, ждали пока ты очнешься, или приедет родственник. – Спасибо, Юля. – дрожащим голосом произношу я, чувствуя, как она сжимает мою руку в своей. – Перестань. Я знаю, как тебе хреново, но ты придешь в себя, ты справишься со своим состоянием, Женя. Это только в твоих руках. Ее слова крутились в моей голове сотню раз, как будто на заевшей пластинке. У меня по большей части не было сил разговаривать, поэтому подруга не стала меня долго мучить и убежала за кофе и чтобы сказать врачам, что я в сознании. Я рада, что она не стала расспрашивать у меня о том, кто же такой Арсений, и почему я не рассказывала ей о том, что у меня недоотношения с известным человеком. Честно говоря, я не хотела слышать даже звук его имени. Я лежала на кровати и думала, как я довела себя до такого состояния. В голове проносятся отрывки из вчерашнего вечера, танцы в клубе, алкоголь, эйфория, поцелуй с незнакомцем, ярость Попова, признания Попова, поцелуи, объятия, такси, секс, ночные разговоры. Это все как будто было в прошлой жизни. А в этой у меня похмелье, кружащаяся голова, боль и капельница в правой руке. И никаких Арсениев рядом со словами о том, как им плохо без меня. Я одна. И это, наверное, финальная точка. Хотя, возможно, она была намного раньше, но окончательно я поняла все только сейчас. – И снова здравствуйте. Как вы себя чувствуете? – не замечаю, как в палату заходит взрослый мужчина в белом халате и подходит ко мне вплотную, перелистывая бесконечные бумажки в папке. – Хреново. – признаюсь честно, на что врач ухмыляется. – Еще бы. Значит, я интриги тянуть не буду. Анализы у вас не самые лучшие, низкий гемоглобин, сахар, эритроциты пониженные, мы должны оставить вас в стационаре, прокапать и перевести в гинекологию, мы с такими диагнозами не работаем, наблюдать будут уже там. – С какими диагнозами? – сердце замирает, а брови складываются домиком за секунду. Отчего-то мне кажется, что врач скажет что-то страшное. Настолько, что я не смогу с этим справиться. – Угроза выкидыша, девушка. Кризис, конечно миновал, но отпускать вас рано. Не переживайте так, понаблюдают, выпишут все необходимое и отпустят. Перед глазами встает белая пелена. Я кажется, даже забываю как дышать. Картинка размывается перед глазами, но не от слез. Я вижу лишь силуэт врача, который продолжает мне что-то монотонно объяснять, но я ничего не слышу. Не сразу замечаю встревоженный и ничего не понимающий взгляд зеленых глаз брата, который встал в дверях и не решился сделать шаг в палату. – Вы родственник, я правильно понимаю? Очень хорошо, что вы приехали. – Да, брат. – врач разворачивается на пятках и уводит Шаста в коридор, закрывая за собой дверь, и я остаюсь наедине с собой. Я беременна? Как это возможно? Я тону в собственных мыслях и теряюсь во времени, без понятия, сколько я лежу не двигаясь и, кажется, даже не моргая. Но когда приходит осознание, что это не может быть ошибкой и внутри меня сейчас целая маленькая жизнь, я жалобно всхлипываю, в секунду заливая щеки слезами и взрываясь в рыданиях. Я не кричу и не истерю, а молча рыдаю, проклиная себя всеми возможными способами. Я не представляю, что пережил этот маленький человек внутри меня, пока я не спала ночами, пила и ела день через день. Какой ужас. Что я натворила? Что я сделала? Как я могла? Я чувствовала себя так отвратительно, когда пару месяцев назад врачи мне сказали, что я не смогу иметь детей. Я так хотела ребенка, но была уверена, что у меня никогда такого не будет. Я плакала ночами, не находила себе места, я хотела нам с Арсением такое будущее, счастливую семью и детей. А теперь, когда вопреки всему, я беременна, я творю такое. Я чувствую себя настолько виноватой, что меня просто разрывает изнутри. Подушка уже давно намокла от нескончаемых слез. Я кладу руки на живот, который до сих пор ноет, и начинаю плакать еще сильнее. Боже, а если я уже повлияла на его развитие? Что если уже случилось что-то непоправимое? Я никогда не прощу себе. Я ни за что… Я настолько утопаю внутри самой себя, что не осознаю, как в палату заходит Антон, вижу его обеспокоенное лицо только когда он присаживается на край кровати и кладет руку на мою ладонь, сжимающую живот через больничное одеяло. – Жень? – Шаст пытается привести меня в чувства, но я подсознательно отказываюсь от его руки помощи, продолжая молча реветь. Я ощущаю, как мир вокруг рушится. Я сама порчу все. Я сама виновата во всем, что со мной происходит. – Женя! Он вскрикивает так сильно, что я хлопаю глазами, переводя на него взгляд. Брат смотрит без малейшего осуждения, я вижу в его глазах лишь тревогу и жалость. – Ты слышишь меня? Я лишь киваю несколько раз, дыхание спирает от истерики внутри меня, и я громко шмыгаю носом. Не знаю, на кого я похожа, да и плевать. Сейчас важно лишь одно. – С ребенком все в порядке, слышишь? Я поговорил с врачом, объяснил ему всю ситуацию. Он уверил меня, что по анализам все хорошо, по УЗИ тоже. Если бы с ним что-то было не так, они бы это увидели. Ты поняла меня? Он произносит все настолько твердым и уверенным голосом, что заставляет меня поверить в то, что он говорит. Я делаю глубокий вдох, потом еще один и еще. Смотрю на брата, который слегка наклоняет голову набок, по-прежнему сжимая мою руку, и прикрываю глаза. – Поняла. Я прихожу в себя еще где-то минут тридцать. Когда нос уже начинает дышать сам, и я перестаю заикаться при каждом слове, становится чуть полегче. Юля, увидев, что ко мне приехал брат, подбадривающее меня обнимает и извиняется, что вынуждена ехать на работу. Я очень благодарна ей за помощь и не знаю, как чувствовала бы себя, очнись я здесь в полном одиночестве. Шаст отсаживается на кресло в углу и упирается локтями в колени, перекручивая многочисленные кольца на своих пальцах. Чувствую, что он подбирает слова для не самого приятного разговора, но не может выбрать нужные. – Ребенок Арсения? – вдруг спрашивает он вслух, и это звучит так странно. Как будто нереально. Я до сих пор не могу в это поверить. Сердце тут же заходится в неправильном ритме. У меня ребенок от Арсения. – Да. – отвечаю коротко, делая глоток холодной воды из стакана на тумбочке. Страшно подумать, в таком случае, ребенку уже почти два месяца. Он со мной все эти два ужаснейших месяца. Какая же я идиотка. – Он знает? – Нет, конечно. Даже я не знала. – понимаю, как глупо звучит. Как можно было не заметить? Мне было так хреново, что я не могла разобрать истинную причину. Ничего не напоминает, Ермолаева? Вообще вся эта ситуация тебе ничего не напоминает? – И что ты думаешь по этому поводу? – я не знаю, что он хочет от меня сейчас услышать. Я понятия не имею, что делать. Но одно я знаю точно. – Арсений ясно дал мне понять, что между нами ничего нет и не будет. Он не хочет отношений, он не любит меня, и уж с ребенком или без, я ему точно не нужна. А отношения на одну ночь раз в два месяца меня не устраивают. Уж прости за такие подробности. – до сих пор хлюпаю носом, четко улавливая, как на его скулах начинают ходить желваки, а руки сжимаются в кулаки от напряжения. В голове всплывают его слова. Что мне будет больно. Что не стоит в это ввязываться. Идиотка. – И не нужно вмешиваться, Шаст. Я прошу тебя. Он недолго молчит, но потом нехотя, но кивает. Я тупо пялюсь в одну точку на дальней стене, пытаясь осознать происходящее. От страха, тревоги и чувства вины сводит ноги. Почему все случилось именно так? Почему я оказываюсь в одной и той же ситуации из раза в раз? Сколько еще все это будет повторяться? Я не знаю, сколько проходит времени, пока я просто неподвижно лежу в кровати, и мысли крутятся в таком бешеном хаосе, что я не могу зацепиться ни за одну. Хотя нет. Одно я знаю точно. Я сделаю все для этого ребенка. Мне плевать, что на этот счет подумает Попов. Я сделаю все, чтобы выносить и родить здорового малыша. На удивление, мысль о ребенке будто вытягивает меня из этого адского водоворота разрушающих меня мыслей. Мне становится тепло и спокойно, когда я думаю о малыше. Может, это есть тот смысл, которого мне так не хватало?*** *** ***
Шаст всю дорогу до дома пытался уговорить меня временно пожить у них с Ирой. Сначала я серьезно задумалась над его словами, но спустя три перекрестка поняла, что хочу побыть наедине со своим новым состоянием. Я так благодарна Антону за помощь, а еще больше за молчание. Он не стал звонить маме, хотя очень хотел и пытался убедить меня в такой необходимости, но я оказалась убедительней. Ни к чему хорошему бы это не привело. Я понимаю, что он хочет мне только лучшего. И прекрасно осознаю, что оставаться в Москве, работать, чтобы оплачивать квартиру, врачей и нормально питаться, будучи беременной, будет совсем непросто. И я знаю, что в Воронеже мне будет проще. И я пообещала себе и Антону, что я серьезно подумаю над этим вопросом, но мне нужно какое-то время. Он дал мне неделю на раздумья. Брат неоднократно предлагал мне помощь, он сказал, что ни за что не бросит меня в таком положении, будет возить по больницам и приезжать, если что-то понадобиться. Очень грустно осознавать, что эти слова слышу от двоюродного брата, а не от любимого мужчины, который к слову, звонил мне раз десять до того, как я заблокировала его контакт. Вообще не представляю этот разговор. Я не знаю, что сказать ему. Как начать. Я понимаю, что это жутко неправильно, но я не хочу ему говорить. Пока что, по крайней мере. В ближайшие несколько дней, пока не разберусь с самой собой. И я слезно молила Шаста не влезать в эту тему. Он пообещал, что не будет. Когда захожу в собственную квартиру, чувствую ужасную духоту и запах пыли и жуткого одиночества. С этим срочно надо что-то делать. Я пролежала в больнице три дня. В первый же день меня перевели в гинекологию и выкачали из меня, будто целый литр крови на обследования. Врачи уверили меня, что на данный момент по анализам малыш здоров и развивается по сроку, но придется наблюдаться чуть чаще, чем нужно, потому что риск неблагоприятных исходов несколько увеличен из-за моей прошлой истории и тем, как я вела себя на ранних сроках. Мне хочется верить, что все будет хорошо. Остается только это. Я не выдерживаю даже часа в этой атмосфере грязной квартиры. Запихиваю в себя тарелку гречки с индейкой, заботливо купленную мне Шастом, и скидываю ему фотоотчет о съеденном ужине, как он просил. Закинув посуду в раковину, отправляюсь в ванную комнату в поисках резиновых перчаток и половой тряпки. Включаю на фон новый альбом Асти, и в любой другой ситуации я бы начала пританцовывать в такт музыке, но сейчас у меня нет ни настроения, ни сил. Врачи сказали мне не увлекаться физическими нагрузками, поэтому включаю режим энергосбережения и решаю слегка протереть пыль с полок и пола. Когда спальня и коридор уже блестят от чистоты, перехожу на кухню. Сканирую взглядом фронт работы и сначала принимаюсь за помывку горы посуды, которую я складировала в раковине целую неделю. Стараюсь не думать ни о чем, очистить голову от беспорядочных мыслей, но у меня не получается почти ничего. Я прекрасно понимаю, что мне придется тяжелее, чем когда-либо. Но смогу ли я действительно вернуться в Воронеж? А смогу ли справиться в одиночку в Москве? Конечно, Шаст обещал помогать, но я не могу требовать этого от него. У него своя жизнь, я не хотела быть обузой, маленькой несамостоятельной девочкой, которой постоянно нужно помогать. Во всех нормальных ситуациях, за ребенка отвечают два родителя. Но я понятия не имею, как отреагирует Арсений. Я не знаю, чего от него ожидать. На данный момент, наиболее вероятен исход, с которым он уже не понаслышке знаком. У нас обоих свои собственные жизни, а он лишь изредка навещает ребенка и обеспечивает его всем необходимым. Устраивает ли меня такой вариант? И стоит ли ему в таком случае вообще знать об этом? Вздрагиваю от неожиданного грохота в коридоре. Сердце тут же замирает, и я выключаю воду, чтобы прислушаться к звукам. Могло ли мне показаться? Грохот повторяется снова, и я жутко пугаюсь, начиная слегка потрясываться. На цыпочках выхожу из кухни, заглядывая в коридор, и в воздухе снова гремит. Я догадываюсь, что это стук в дверь. Стараюсь как можно тише подойти в двери и со страхом заглядываю в глазок, и внутри все тут же обрывается. Я глубоко вздыхаю, понимая, что не могу не открыть. Дергаю входной замок и открываю дверь, оглядывая серьезное лицо Попова, с покрасневшей и опухшей правой щекой. Он смотрит на меня даже не серьезно, а агрессивно и со злостью. Я лишь хлопаю глазами, не зная, что сказать этому человеку. Почему-то догадываюсь, что щекой он не на дверной косяк наткнулся, а к этому причастен один двухметровый импровизатор, не умеющий держать свое слово. – Откуда у тебя мой адрес? – не нахожу ничего лучше этого вопроса, поджимая пальчики на ногах от холодного воздуха, задувающего с лестничной клетки. – Долго ты собиралась скрывать от меня это? – сердце буквально уходит в пятки от тона его голоса. Мне больно смотреть ему в глаза. И я вижу, что ему почему-то больно не меньше моего.