Привкус металла

- Ты мне снишься? Вопрос через силу. Выстраданный. Почти ненавистный. Нео ненавидит спать всю свою сознательную жизнь - с каждым последующим вымученным годом всё острее. Даже если сны лишь неидентифицируемая масса хаотичных отрывков из чёртовой игры, внедрившихся в разум, словно бы его воспоминания. Даже если будоражат сознание, выворачивая сердце наизнанку всего пару мгновений, пока, сбитый с толку и дезориентированный, он не дотягивается до прикроватной тумбочки, на автомате закидывая в рот очередную синюю пилюлю. - Ты мне снишься? Этот вопрос звучит на просторах каюты редко. Венчает провалы слишком самонадеянных миссий. Без упрёков, без раскаянья, без предложенных вариантов альтернативы. От каждой новой пилюли на пару с утешительным привкусом пластика во рту разливается и холодок пустоты за частоколом грудной клетки. Потери? Освобождения? Забвения? Передышки для пары вдохов по прошествии которых о содержании сна он совершенно не помнит. И даже смутная, необъяснимая тревога, что остаётся горчащим послевкусием, легко стирается первой чашкой кофе. - Ты мне снишься? В металлической клетке стен привычный полумрак и едва протолкнутые сквозь сжатые зубы слова в полупустом пространстве с лёгкостью перекрывают белый шум подающих сигналы приборов. Оглушают не спущенным криком. С каждым днём, проведённым вне Матрицы, эти подавленные - затёртые воспоминания всё чётче, всё ярче - словно бы проступают сквозь дымку, что так долго окутывала, сглаживая остроту, сознание; размывала чувства и образы. Он знает, что лицо её недвижимо и бесстрастно - залито кровью, даже если и не видит этого глазами. Помнит. Ни на миг не отпускает. - Ты мне снишься? Острый встречный взгляд из-под едва разлепленных век – чуть заметно начинают дрожать губы, покрытые белёсой коркой. Голос хриплый, надломленный. И её собственные ладони на плечах, что отлежала, сведены словно предсмертной судорогой и едва ли теплее металла стен. Исполосованные дорожками слёз, что никак не могут скатиться по его щекам, черты Тринити с каждой минутой всё неподвижнее, всё холоднее, становятся всё менее похожими на её, застывая в предсмертной гримасе. Единственное, что ещё продолжает жить, послушно шевелясь под градом его хриплых выдохов - её лёгкие спутанные волосы, которые он так любит перебирать пальцами. И каждый раз, каждый проклятый раз вопреки крикам сознания их малейшее шевеление дарит вспышку надежды, тупым ножом потрошащую сердце. - Ты мне снишься? Вся та застарелая боль, которую лишь она - да и то лишь урывками может приметить по всегда слишком серьёзным, настороженным глазам, не отведённым вовремя, сочится сквозь явную дрожь слогов. Красной нитью стыкует обрывки мгновений. Вспышкой въевшегося - в саму структуру клеток страха воскрешает вопросы, которые итак не забыть. Не отодвинуть. Не отпустить. Кто точно помнит, что было вчера? Кто знает, что будет завтра? Кто знает, а будет ли завтра? Аналитик и машины не всесильны, что ни раз уже доказали уроки жизни. Всесильна - беспощадна война, которой всё равно с какой из стороны собирать жатву. Беспощаден в своём беспристрастном равнодушии случай: Тэнк выжил после сильнейших ожогов, а умер от банальной случайной простуды. Так кто знает, удастся - удалось ли выжить снова при очередном, более удачном вмешательстве в их нехитрые, предсказуемые в слепом благородстве дела, Смита? Агентов? При очередной атаке роя, режущей по сердцу каждой бездарно загубленной жизнью не хуже, чем лезвием по несуществующей плоти? Удастся ли? Им?.. Снова? Кто может знать? Кто? - Ты мне снишься? Упрямо, отчаянно, с привкусом мольбы. С безнадёжной надеждой щетинясь колкими ресницами. И сердце глухо стучит под ладонью, птицей в клетке мечется между рёбер, едва ли не ломающихся изнутри. Ноет, сосёт под лопаткой. Давка толпы, зажимающей их в тупике сходящихся улиц всего пару часов назад, пробуждающим тошноту воспоминанием подступает к горлу. Рождает стон, воскрешая резь боли от острых локтей: по лицам, по рёбрам и бокам. Видение десятков обезумевших, неразличимо чёрных с отблесками зелени глаз в пол лица. Кривых цепких пальцев, впивающихся в одежду, растаскивая её по клочкам. Не ударишь без горечи, не уничтожишь без вины, всё более и более тяжким свинцом ложащейся на плечи. Без страха различить знакомые черты из лживого тумана прошлых жизней. - Ты мне снишься? Затхлый, спёртый воздух корабля непривычно отдаёт гнилостью. Вздохнуть трудно, трудно удержать открытыми глаза: отёкшие, красные, припорошенные дымчатым налётом усталости да солью непролитых слёз. Над тонкой ключицей - чуть в стороне от сердца, алеет тенью призрак рваной, неуверенно и наспех залатанной раны. Пара дней и от него не останется видимого следа, только тупая тянущая боль, пока мозг не выработает привычку не замечать несуществующей в реальности травмы. До точки выхода - только вдвоём. Бок о бок. Молча, каждый о своём – или, быть может, об одном и том же: по воющим тёмным кварталам, через валы домов, ощерившихся градом стекла. Под рокот пышущего жаром мотора под ними напрямик: сквозь тугие, плетью стегающие потоки ветра, жалящие оксидом кремния. - Ты мне снишься? Изогнутый - согнутый рабски, изничтоженный кошмаром наяву. Надломленный страхом - тусклая тень человека. Ни намёка на спокойную скрытую силу, что помогает всем им день изо дня выбираться из каждой хитроумно расставленной сети, подниматься с колен, когда усталость затмевает надежду. Жить, выбирая неудобства и тяготы свободы в противовес сладкой патоке лжи Матрицы. Взгляд из-под защиты ресниц - цепкий, с засасывающий темнотой: лишь бы убедиться в непогрешимости повторения линий - до каждой чёрточки. В реальности: до каждой прилипшей к потной коже ниточке; временных бледно-красных рубцов на местах соприкосновения тела со швами слишком грубой ткани вокруг; смешно топорщащих, взъерошенных волос, что никак не отрастут толком. Всего-то и требуется - протянуть ладонь с потемневшими пальцами: не так давно разбитыми в Конструкторе в кровь - до бела ссаженных костяшек, и не убедиться в обратном. Уловить влажность кожи угнетённого лёгкой лихорадкой тела. Ощутить слишком явственное тепло дыхания на протянутой ладони. Но память противного слишком сильна: мне так страшно, Тринити.... Тисками жмёт сердце, тушит с трудом отводимый взгляд. Судорогой тянет повисшую в воздухе ладонь - за пару сантиметров. Низведённым в стон криком срывается с губ: - Ты мне снишься? Теснит спазмом - изнутри, не позволяющим ни вдохнуть, ни удержать непрошенной соли. Лишь едва различимо, чуть громче дыхания - сквозь руки, закрывающие лицо в предательской слабости: - Скорее уж ты мне...