Соединение установлено

      Сонный лучик солнца проблёскивал через зашторенные перед сном пыльные занавески. Которые, несмотря на восхваления своего сервиса, в номере, по всей видимости, давно не чистили.       Но это было давно.       Сейчас задорное солнышко уже вовсю озаряло своим сиянием все уголки относительно маленького, особенно в сравнении со столицей, курортного городка.       Привстав с обаявшей девушку подушки, она огляделась вокруг себя. Ничего из того, что окружало её, не напоминало о вчерашнем, а значит, не позволило ей заподозрить себя в том, что это утро даётся каким-то особенным образом. На часах было, по её подсчётам, где-то восемь. Как спортсменке, жизнь которой стеснена жёсткими графиками — Женя могла возвращаться домой в два часа ночи и уже в шесть с половиной утра просыпаться на тренировку ледового шоу, — ей не стоило неведомых сил выспаться за условно короткий срок, но и жаворонком от природы она тоже не была, скорее — вынужденным. Поэтому, её семь-восемь часов здорового сна, в выходные от спорта и прочей тесно связанной с ним деятельности дни, были уже сформированной привычкой. Но иногда, когда, всё же, организм выматывался дичайшим образом, или когда собственная принципиальная позиция начала срабатывать, очаровательную сонную брюнетку можно было застать в кровати и незадолго до полудня.       Завтрак, как обычно, уже начался: вяло потянувшись, разгоняя звучащую в теле остаточную усталость, которая разбренчалась, стоило ей подняться и сесть на кровати, Женя потянулась к телефону на тумбочке около своей половины. Хотя, что за уточнение? Это был её номер, вся кровать была её половиной, принадлежала ей.       8.30. «Оке-е-й» — подумала фигуристка, растягивая в уме на ещё не очень бодрую голову собственные соображения о начале дня.       В целом, можно было ещё успеть поесть аж до десяти, как она и делала всего только один раз за всё пребывание здесь, потому что не нашла в себе стимула готовить на личной кухне, но в её планы, которые даже ещё не успели сформироваться, вмешался гулкий, отрезвляющий и достаточно нетерпеливый стук в дверь. Который, что самое удивительно, был узнаваем по своеобразному почерку и манере звучания знакомых кулаков о дерево.       Усталость, которая ещё сопровождала её, что немудрено в первые минуты по пробуждению, была томно-приятная. Почти такая же, как и каждый день здесь, что она проводила в своё удовольствие, которое впервые позволила и подарила себе за долгий период, но всё равно... какая-то отличающаяся.       Потянув резинку, заготовленную на запястье, на смятую за ночь копну волос и собирая их в подобие хвоста, только оставляя последний оборот недокрученным, в результате чего получилась импровизированная гулька, Евгения натянула на своё нижнее белье розовую майку и чёрные велосипедки, которые встретила висевшими на изголовье кровати. Зрачки потихоньку расширялись, координация почти сразу стала уверенной, связь с внешним миром стала немного налаживаться. Обнаружив у входа в комнату тапочки с помпонами, которые обожала и привезла с собой, на отдых, она обула и их (по привычке), хотя полы были совсем тёплые в такое тёплое время года.       Потянув на себя ручку двери, которая располагалась в небольшом холле перед основной комнатой, Женя впустила непредвиденно нагрянувшего гостя на порог, почти не глядя в сторону того, кто пришёл, а только расслабленно потирая лоб и шаркая тапочками. Этакая бедолага, которую разбудили, хотя встала она сама по зову сердца. Вернее, организма.       Милохин появился в номере Медведевой с улыбкой до ушей, в чёрной футболке, на которой красовалась надпись «We're winners», за что ему очень понравилась эта футболка при первом взгляде на неё в магазине, удлинённых широких шортах чуть выше колен из джинсы и кроссовках на массивной подошве. На голове красовалась кепка, что, следуя логике, закрывала его светлые волосы от солнца, которую он сейчас же снял. На правой руке болтался милый браслет с подвеской-единорожкой. В общем, всё в типичном стиле Милохина.       Он продвинулся смешной утячьей походкой чуть дальше от двери, повесил кепку на крючок при входе и, разувшись, остановился на этом месте.       Он очевидно был чем-то бессовестно доволен.       И, не дождавшись, пока его сверкающая улыбка озарится и на Женином лице, наконец, отрапортовал: — Привет! — беспалевно (потому что та всё равно была занята своими утренними размышлениями и, даже глядя на него, не внимала полноты его образа перед собой) покосившись на неё, Даня проследил за её мимикой. Ничего нельзя было прочитать. — Пошли на пляж. — зачем-то предложил он, окончательно запутывая себя и запутываясь благодаря её молчанию.       Женя, которая ещё не понимала ничего, но и не противилась ситуации, только и смогла что произнести: — Данила, отвали!       Махнув на него рукой, она, видимо, спросонья решила, что он прикатил к ней сюда из Москвы, с места в карьер заявляя, что зовёт её кутить по Анапе. Шутка. Конечно, она помнила, что парень имел наглость поселиться здесь по её инициативе. И, наверняка, притопал с утренней прогулки по окрестностям. Или, по крайней мере, по территории отеля.       Замешкавшись в прихожей, она окинула недоверчивым взглядом расплывшегося в недоумении и какой-то личной радости, которая была известна ему одному, чудаковатого блондина и направилась на кухню: делать утренний чай. А лучше — кофе.       Прикол «Данила, отвали», на самом деле, уже был локальным.       Когда-то, когда на очередной изматывающей тренировке Даня взбесил Женю и уже привёл её в абсолютное негодование, при этом каким-то чудотворным образом смешанным с истеричным весельем, которое она переняла, наверняка, от него, Евгения дрогнувшим голосом с ноткой неопасного зла и вынужденного раздражения прокричала парню: «Данила, отвали!».       Причём, «Данила» было сказано не случайно. Когда он желал подчеркнуть её воспылавшую серьёзность, он говорил: «Евгения», иногда даже вкупе с отчеством (Евгения Армановна), что бесило её едва меньше, чем «Жека». Так и сейчас, когда мальчик насупил бровки и поджал губу, съёжившись от нежелания столкнуться лишний раз с её агрессией, Женя подметила эту окрасившую его серьёзность и, разряжая тем самым обстановку, ляпнула ему: «Данила».       Далее эта шутка не осталась забытой и вовеки нетронутой. Воспользовавшись отсутствием спортсменки на льду, пока та организовывала себе желательный перерыв, бегая в раздевалку перевести дух, и вообще — бродила по павильону, Даня нарыл в её сумке благополучно оставленный телефон, что даже удивило его, и, записав аудиофайл следующего содержания, поставил его на звонок вместо прежней мелодии обладательницы смартфона. Но только своего абонента.       «Данила! Данила, отвалите, Данила! Данила, отвалите, Данила! Данила, отвалите» — и так далее.       Проще говоря, теперь Женю должен был вызывать Даня таким противным, но, учитывая харизму и обаятельный голос Милохина, вполне сносным гудком.       Конечно, вернувшись и обнаружив операции с её телефоном, она отобрала оружие из его рук и, увидев, где он рылся и что наделал, она дала ему знатных... люлей.       Почти как тогда, когда она бегала за ним по льду с битой, придуманной для номера с Джокером и Харли Квинн.       Зато они тогда быстро помирились.       А Женя, хоть и сначала тут же убрала назойливую дорожку с входящего вызова, потом, через пару дней, порывшись в аудиозаписях, вернула её на любимого абонента и продолжила стёбно относиться к жизни и к партнёру по шоу.       Глядя с хитрой улыбкой и потупившимися глазами, в которых выражался стёб над тем, как быстро девушка забыла всё их преприятнейшее, как ему казалось, времяпровождение, или просто стебала его первее, чем он её (одним словом, уже было не понятно, кто какие игры затеял и кто первым вступил), глазами, которые были смущёнными и счастливыми одновременно, Даня проводил фигуру фигуристки, чуть касаясь язычком уголка губ.       Руки пекло не то от жары, вступившей в свои права, приближаясь к середине дня, не то от жа́ра, который присутствовал в его теле сам собой, независимо от любой погоды.       Вернувшись в холл как ошалевшая, словно разряд тока пронзил её, выкручивая на полную всю свою причастность к происходящим событиям, в которых она ещё пять секунд назад была лишь гостьей, Женя нервно ухватилась за край майки. За который, к слову, выступала лямочка от белья, открывшаяся взору утреннего Милохина, повествуя об утренней Жене. Словно спеша себя ущипнуть, она прижала пальцы левой руки к противоложному плечу. Глядя в оба, причём в оба широко распахнутых глаза, она обращалась немым вопросом к Милохину, который всё по-прежнему по-партизански молчал, угадывая, в свою очередь, что творится там, в голове у его девушки.       Уже можно было так сказать?       Возможно, это была самая неловкая и в то же время забавная минута, а точнее, полминуты их ещё такой короткой, но насыщенной жизни.       Первой нашлась Женя.       — Дань... — поднося сжатую ладошку к губам, она переминалась с ноги на ногу. — Ты где был? — её словно торкнуло.       Воспоминания прошедшей ночи просочились в будуар сознания, в сомкнутые границы дозволенного, со вчерашнего дня — а то и задолго до того — сместившиеся в другую сторону.       Он уже чуть было не разочаровался в жизни, чуть было не позволил улыбке, которая была совершенно не показной, спуститься, а себе — до краёв наполниться слезами, которые бы застыли в нём, таком лихом и бойком на вид и таком ранимом в отношении доверия к людям.       Женя, его Женя. Он что-то вот-вот бы потерял, что толком и не обрёл ночью.       — Ты, мать, ранним склерозом мучаешься... — с тенью оставшейся обиды, но уже с отлёгшим сердцем пошутил Данька, выравнивая по стенке свои кроссы, отводя внимание от напряжения своих скул и бездонности глаз, в которых она почти утонула.       — Да-ааа-нь!.. — та больше не могла сдерживать рвущегося наружу смеха, который берегла только для него, но уже была не прочь подарить его и остальному миру. Хотя, нет... Мир пока может полноправно подождать. Сгибаясь телом от накрывающей её волны насмехательства над собой, она приблизилась к Дане, выравниваясь, кладя свою руку в его ладошку.       Он, разумеется, сразу ответил на этот жест, крепко обхватив её. А через секунды — притянул к себе другой рукой и обнял, задерживая ладонь на тонкой талии девушки, поглаживая спинку и спускаясь обратно. Она положила голову ему на грудь.       — Не смешно же. — избавляясь от остатков смешинок в горле, отчего даже несильно закашлялась, она выругалась с крупинку серьёзным тоном. — Я не понимаю. — она отпрянула от его греющих душу объятий и решила всё-таки выяснить интересующее её обстоятельство.       Ей даже не пришлось договаривать.       — Ну, чё тут понимать... — он покосился в сторону, желая немного помотать её нервишки. — Ты вчера крепко уснула, а я всю ночь не спал. — честно сознался он, снова сталкиваясь с её глубокими, ярко смотрящими в самую глубину, глазами.       — Почему? — как наивный ребёночек, она обхватывала его двумя руками и гладила (теперь её очередь) Даню по спине, внимательно прослеживая каждую реакцию его озорной и местами неожиданной мимики.       — Потому что ты очень плохо спишь. — он выпустил смешок, к лучшему или нет прерывая излишнюю серьёзность, сосредоточенность и даже напряжённость момента. — Ахах! Ты пиналась, как... — он выразительно подгибал брови и кривил уголки губ, потирая ладонью за мочкой уха.       — Сейчас как дам! — Медведева сразу замахнулась на него своей олимпийкой, которая крайне удачно висела в прихожей на случай прохладной погоды, прямо позади неё, на крючке. С ней такие номера не «прокатывали». — Почему ты не уснул? — не унималась она, заканчивая избиение мягкой тканью куртки по голове напарника.       — Потому что ты красиво спишь! — выпалил Милохин, высовывая язык в паре сантиметров от её лица, дотрагиваясь им до кончика носа спортсменки, таким резким жестом маскируя подступившее смятение, которое образовалось в нём с этой фразой и вылилось пунцовыми щеками и чуть менее пунцовыми мочками ушей. Но, что поделать, он не мог это не сказать. — Я, блин, не понимаю, как смотреть на такую красоту и спать.       — Я красиво сплю? — робко переспросила Женька, оставаясь стоять, как вкопанная, рядом с ним и не скрывая воздушной улыбки. Он стоял, убрав руки за спину.       Молчание снова поглотило их, превращая буйное выяснение отношений в умиляющую тишину.       — Ты засмущалась. — поднятым от восторга голосом утвердил Милохин. Да, ему это удалось! Он растопил её сердечко своим попаданием в мишень, да, да! Yes!       — Нее-ее-т! — прочая расслабленная эмоция сразу сошла с её лица, она стала моментально неприкосновенной и строгой. Но он-то уже всё знал.       Медведева решила, чтобы больше себя не подставлять, уйти из этого плена Милохинского очарования и раскрепощения.       — Пойдём, что-нибудь поедим. — чтобы не заставлять его думать, что она обиделась, она добавила эту реплику скорее для галочки. Готовить не хотелось, вот есть — да. Со вчера должно было остаться что-то в холодильнике, но, чуяло сердце, не осталось...       — Засмущалась! Засмущалась! Ля-ля-ля! — на ходу подпрыгнув, засеменил Даня вслед за фигуристкой, заключая её в стремительные объятия: на этот раз — со спины, обхватывая руками её шею и крепко прижимая к себе.       — Я не засмущалась. — смахивая со щеки несуществующую слезу и проводя по ней беглыми пальцами, она почувствовала, как парень поглядывает на неё сзади, высовывая мордашку и желая поцеловать её в заалевшую щёчку.       — Жека засмущалась. — тихо передразнил он, но это ни в коем случае не выглядело, как дразнилка.       Поворачивая голову ему навстречу, не меняя положения, Женя столкнулась с его носом своим, и уже на ощупь, заранее прикрывая глаза от удовольствия, докоснулась до манящих губ.       Даня проделал то же самое.       — Милохин, за поцелуй — незачёт. — облизнув губу, прокомментировала Медведева. Как спортивный комментатор, она добавила, — Что это было после первого акта? Куда ты руки потянул? — засмеялась она, намекая на то, как парень стремился пронырливой рукой чуть ниже живота, когда поглаживал девушку во время поцелуя.       Вместо ответа её атаковали щекоткой. Как она ни сопротивлялась, проворные пальцы Дани находили её подмышки и продолжали грозную пытку.       — Всё, всё, я так не думаю! Зачёт!! — сдалась она, на выдохе выкрикивая желанное тому слово, увиливая от его намерений в её сторону.       — Так-то. — победно произносит он, обнимая девушку и скрепляя руки за её спиной, втягивая аромат её шеи и запутанных в хвосте волос, пока она делала то же.       — Ты где был вообще? Ты не рассказал. — настояла она, когда они отпустили друг друга.       — Я хотел сбежать, потом подумал, что с вещами париться надо, собирать всё обратно, вот... Потом, ты бы расстроилась. — между уверенной серьёзностью и сарказмом городил он. Конечно, это был сарказм, но Жене всегда было, за что ему впаять.       Она расшевелила рукой его волосы, создавая их них взъерошенную материю, и созидала его взглядом, в очередной раз давая понять, что она — тут главная, главная по всем его мыслям, которые он воплощает в тупые шутки.       Но именно из-за таких шуток и воцарялся у неё интерес к жизни, любовь к себе, радость новому дню и себе. И ему.       — Ну зай. — вдруг послышалось из её уст, когда она гладила уже более ласково его белобрысую голову, наводя там какой-то собственный порядок. Который он, конечно же, уже рушить не станет.       — Скажи ещё раз. — просит он.       — Ну за-аа-й. — смакует она, прослеживая его восторги. Затем обегает парня и останавливается за его спиной. — Зай, ну за-а-й! — тянула Медведева, массируя плечи парня и выглядывая на него, как он это только что делал с ней, стоя позади. — Ну зай! — она снова материализовалась напротив него, обегая его и ловя зрительный контакт.       — Ну за-а-й!! — громче передразнивал он, складывая руки, изображая молитву.       Ему было достаточно одного выразительного взгляда Евгении, его «серьёзной мадам», чтобы парень понял: кончай дурачиться. Она высоко подняла голову, делая вид, что возвышается над ним, хоть и ростом она проигрывала на целых шестнадцать (о, ужас!) сантиметров, и скрестила руки на груди. Это уже была Евгения Медведева, а не Женечка, которая «красиво спит» ночью и оставляет парня в полном расколбасе.       — Понял. — смиряясь, кивнул он, отпуская смешок. — Я, вообще, нам за завтраком ходил. По моим подсчётам, к нам должны были уже постучать и принести рум-сервис.       — Завтрак в номер? — приятно удивилась та, окинув беглым оценивающим взглядом дверь, в которую пока никто, к сожалению, не торопился постучать. А она бы уже и вправду не отказалась что-нибудь перекусить.       — Хотя, у меня есть завтрак... — засомневался Милохин, протягивая к партнёрше руки и захватывая её на руки прежде, чем она успевает очнуться и разубедить его, и начинает сумасшедше кружить по комнате.       Она обвивает его бёдра, держась благодаря силе его рук, которые всегда были не прочь поносить её, даже не в рамках «Ледникового...», стучит по его голове хрупким, но внушительным кулачком, только для забавы, само собой, не прикладывая почти никаких усилий, а второй рукой обвивая его шею.       Так они не удерживаются и снова сливаются в поцелуе.       Женя, с предыханием наслаждаясь близостью любимого человека, мягко кусает его губы, испытывая своё привилегированное право на этот поцелуй, который доводит её до сущего остепенения. После него всегда наступает забытие и полная расфокусировка, пока тот опять не прикоснётся к ней губами или не продолжит тактильные взаимодействия, ловя её в объятия, касаясь ладошки или, ещё лучше — коленки, которую просто обожал.       Даня испытывал какую-то незамедлительную эйфорию. Словно планета переставала вращаться, и всё, что было осязаемым ещё пару мгновений назад, померкивало, едва стоило взглянуть на неё во время поцелуя, на её прикрытые в удовольствии глаза, самому испытать удовольствие, дразня её язычок и переплетаясь с ним своим, вдыхая её аромат весны и её нежнейшее создание, которое становилось совершенно и беспрекословно неповторимо и божественно, когда она позволяла себе быть такой рядом с ним.       Уже забытый напрочь рум-сервис напоминает о своих услугах громким, ещё громче, чем Данин кулак, стуком в дверь.       И ребятам приходится резко разжимать объятия, разъединять сомкнутые в порыве обуздавшей страсти губы, спускаться с небес на землю, а Дане, в свою очередь, — спускать Женю в устойчивую позицию, на пол, и открывать услужливому официанту.       — Спасибо. — говорит Даня, оценивая вносимую тележку с богатым ассортиментом блюд и уже покушаясь на их съедение.       Тот непродолжительно кивает и уходит, пожелав приятного аппетита; Даня закрывает за ним дверь.       А Женя, которая всё это время топталась сзади, смакуя на сжатых губах вкус Даниного поцелуя, только и ждала, когда она закроется: эта ненавистная дверь!       Даня оценивает её, рассматривая с ног до головы.       — Ну? Чем займёмся? Я голодный. — улыбчиво намекает он, уже напрямую подмигивая стоящему подле них великолепию, чтобы прикоснуться ко всему блаженству вкусов и наполнить чем-то истосковавшийся желудок.       — Теперь я хочу другой завтрак. — игриво отвечает Женя, сокращая и без того минимальные шаги между ними и снова беря в оборот его шею и напирая жадным поцелуем без каких-либо кропотливых прелюдий.       Даня подхватывает девушку чуть ниже ягодиц и, не оставаясь больше смаковать долгий поцелуй в комнате, где началось их странное утро, относит в спальню. Уже не так-то и мечтая об аппетитном завтраке.       — Блин, Дань! — издала смешливый вопль девушка, добираясь до груди парня, освобождая того от футболки, где красовалась новёхонькая, специально набитая для Евгении Медведевой татуировка, где чёрным печатным шрифтом было выписано слово «ВЕЧНОСТЬ». — Дурацкая татуировка! — скорее не со злобой, а со смирением, что парень опять набил очередную безделушку, и эта безделушка была, якобы, в её честь, высказывалась Женя. В конце концов... мог бы и посоветоваться. — Почему ты не набил слово «ВЕРНОСТЬ»? — хотя, безусловно, это мило.       — Да блин! — улыбнулся парень, сидя на кровати. — Потому что я знал, что ты будешь мне это припоминать!       — Значит, ты любишь меня злить?.. — с ужасом поняла Евгения, распахивая на него большие карие глаза.       — Так, всё... — не выдержал он, приближаясь ближе к девушке. — Тихо. — отпуская улыбку, выдохнул он последнее слово ей на ушко, снимая с неё розовую маечку и проводя рукой по шее, тут же лаская губами, образуя дорожку из поцелуев.       — Блин, а она ничё так с этого ракурса... — не уставала изводить его Женя даже во время приятного процесса.       — Набьёшь вторую? — подхватил он её на слове.       — А если я отвечу, что я подумаю? — парень лежал поверх девушки, сливаясь с ней в кратковременных, но пылких поцелуях.       Ого-о, вот это уже прогресс. Раньше бы она так не ответила.       Даня ухмыльнулся, нападая на девушку с очередным приступом своей страсти, захватывая и кусая её губы, вбирая в себя всё то необыкновенное, что перетекало в него вместе с её любого рода касаниями.       — А ты поменяешь букву. — она отдышалась, ловя его реакцию.       — Н-н-н-ет! — прорычал он и вновь прильнул к пухлым губам. — У нас должна быть вечность.       Он как-то особенно утвердил эту фразу, вкладывая в неё и в это простое, но далеко не простое, на самом деле, слово свой личный смысл.       — Я люблю тебя. — первый раз сказала ему Женя.       И вечность, кажется, начала сбываться.