Where my heart is

      Лес был обычным, и ничего подозрительного путник в нем не ощущал. Земля сейчас увядала с каждым днем все сильнее, а сутки становились все короче и короче. Он посмотрел на серое небо — совсем скоро разожгутся ритуальные костры, а ему так и не удалось провести праздник вместе с семьей. Ему было жаль, но он не сдержит обещания, которое давал Мейлент, что будет ее сопровождать в Ла`аст на ежегодном празднестве, которое проводилось на любой земле, где бы они ни останавливались. Он помнил, как она уже в конце последних теплых дней, весело щебеча, обсуждала с подругами платья и ленты, которые они повяжут на запястья, чтобы затем бросить их в огромный костер, пылающий всю ночь.              Кейл тогда сидел и вырезал из дерева фигурку волка, отмахиваясь от язвительных вопросов, которые должны были вовлечь его в разговор. Мей с ее пышными рыжими волосами смеялась и кружилась, бегая вокруг него и создавая хаос, а он прятал улыбку, изображая недовольство, хотя оба знали, что это всего лишь притворство.              Как же давно это было! Хотя и минуло не более пары недель с их разговора с сестрой, но те спокойные дни, наполненные любовью, домашним уютом и теплом, казались столь далекими, будто бы все это происходило в иной жизни. Быть может, так и есть на самом деле - ведь с момент появления метки на его руке, шаман признал его мертвым в мире простых, живых людей.              Так что сейчас он проживает вторую жизнь после смерти. Вероятно, не очень долгую.              Странник натянул капюшон сильнее и последовал в глубь леса. Звук шагов заглушался листвой, покрывающей землю. Здесь, все дальше от пустоши, цвета были ярче и природа богаче. Словно пустошь лишала окрестные земли жизни, выжигая ее суть из всего вокруг. Хотя, наверно, так и было — их шаман вроде б говорил о чем-то подобном.              Помнится, их племя всего лишь раз останавливалось рядом с этими бесплодными степями, скрытыми непроглядным туманом, и Кейл был тогда настолько мал, что плохо запомнил эту кратковременную остановку. По ошибке они забрались предельно близко, и он помнил, как темный, густой туман клубился вокруг, пытаясь пресечь невидимую границу. Инстинктивно он, будучи совсем мальчишкой, знал, что нельзя заходить в проклятые земли, но что-то так и манило его ступить на них. Тогда ему даже показалось, что он видел очертания темной человеческой фигуры, сотканной из этого же тумана. Фигура тянула к нему свою эфемерную руку, а Кейл вдруг, забывшись, протянул свою в ответ, находясь так близко, что еще бы пара шагов, и их руки бы точно соприкоснулись, а он сам был бы поглощен туманом. Но стоило только его ноге зависнуть над безжизненной землей, как кто-то резко схватил его за плечо и с силой дернул назад. Он растерянно поднял голову и увидел испуганное выражение лица матери, которая с суеверным ужасом смотрела на него, и трясущимися руками подталкивала прочь от тумана, уводя все дальше и дальше. Никакой фигуры тогда она не видела.              Позже ему влетело так, что все те пару дней, которые они оставались на этом месте, он не мог сидеть прямо. Отец тогда строго-настрого запретил ему выходить из повозки и вообще отходить от него или матери дальше, чем на пять шагов, и сыну приходилось следовать этому приказу. Только потом мама рассказала, что тот, кто коснется тумана или вступит на землю пустоши, эту проклятую землю, непременно заболеет и умрет. Его тело будет покрываться чернотой, а на коже выступят язвы, и ничего нельзя будет с этим поделать.              Поэтому никто и не жил вблизи пустоши. Даже воздух рядом — и тот был отравлен. Воистину проклятое место!              Странник помнил, что они тогда быстро собрались и уже на рассвете покинули эту негостеприимную землю, и только через несколько дней пути, он видел, как родители расслабились, и на лице матери уже чаще мелькала улыбка, да и отец казался более спокойным. Шаман, который его осматривал, не нашел никаких меток ни на следующий день, ни через день, и все благополучно забыли об этом происшествии. Но сейчас, когда его кожа была отмечена, он вспоминал все это. Хоть чужие рассказы и сулили болезнь, но что, если… если все на самом деле немного иначе? Почему из всего племени, именно у него появилась эта метка? Почему именно он был обречен? И не был ли он обречен еще тогда, когда туман почти завладел им?              Рядом треснула ветка, и путник тут же обернулся, но увидел только испуганно замершего оленя. Молодой самец, еще почти детеныш, смотрел своими большими глазами на него, и Кейл опустил нож, который оказался в его руке при первом намеке на опасность.              Он отвернулся и молча пошел дальше.              С каждым шагом лес становился все гуще, и, если бы не частично облетевшая листва, было б темно, как ночью. Лес не казался враждебным, и здесь страннику дышалось лучше, чем в городах, наполненных людьми. Он предвосхищал приятную прогулку в пару дней — небольшая передышка перед тем, как путь вновь заведет его в незнакомые города, где шум и гомон толпы давят, как камень на груди утопленника.              Солнце неспешно клонилось к горизонту, и путник задумался о ночлеге. Оставаться рядом с дорогой было глупо, поэтому оставшееся время он потратил на поиск подходящего места, чуть более уединенного и скрытого.              Огонь мирно трещал, и проклятый сидел, устало прислонившись спиной к поваленному дереву. Надо было укладываться спать, и лучше бы поступить так же, как и в прошлую ночь — залезть на дерево и привязать себя к стволу — но он снова не выспится, и тогда путь лишь удлинится. Вроде бы, здесь было безопасно, только если им не захотят полакомиться хищники, которых странник почему-то не встретил за несколько часов блужданий. Надо будет следить за костром, чтобы тот не потух…              Кейл медленно открыл глаза, когда в щеку ткнулось что-то влажное и теплое. Чужое дыхание у лица окончательно согнало сонливость. Путник не двигался, чутко прислушиваясь к ощущениям — ему не желали зла. Он медленно повернулся к источнику непонятных звуков и с удивлением увидел того самого оленя. Невольный смешок облегчения вырвался из него. Олень, это всего лишь олень, а он уже напридумывал себе невесть что!              Темная фигура мелькнула в неярком свете огня, и путник, тут же напрягаясь, резко повернул к ней голову: перед ним стояла женщина, облаченная в длинный, как у него самого, темный плащ, скрывающий простое платье. Ее рука, разрисованная знаками и рунами и испачканная землей, сжимала обычный посох, сделанный из ветви дерева. Ее волосы были спрятаны, но светлые пряди выбивались из-под капюшона, отражая неяркий свет луны.              — Идем в дом, — тихо сказала она и, не дожидаясь ответа, неспешно пошла вглубь леса, не оборачиваясь и не проверяя, идет ли он за ней.              Как завороженный, путник поднялся, заторможено собирая свои немногочисленные пожитки, и почти бегом идя следом. Олень опасливо шел рядом, будто сопровождая эту странную процессию.              — Кто… кто ты? — хрипло спросил путник, уже отвыкая от речи. Он нечасто разговаривал хоть с кем-то своем путешествии в никуда, а в последние дни так и вовсе ни с кем. Но женщина даже не вздрогнула от звука его голоса, все так же молча продолжая путь, известный лишь ей.              — У меня уже давно нет имени, — ответила она, когда Кейл уже перестал ждать ответа. — А вот у тебя их целых два. Так назови хоть одно.              — У мертвых нет имени, — в тон ей ответил он хмуро.              — У всего изначально есть имя. Одно дают родители, а другое — Бог. Я не могу пустить в дом безымянного мертвеца. Да и ты выглядишь вполне живым, иначе б волки тебя уже растерзали.              Меченый тихо рассмеялся, качая головой и признавая правоту ее слов. Что ж, ему уже все равно, узнает ли кто его имя, ведь участь его и так уж известна.              — Кейл. Мое имя Кейл.              Она кивнула и пошла дальше, больше не задавая вопросов.              Не задавал их и он.