Несбыточная мечта

Ещё задолго до праздников каждый владелец здания на площади украшает его настолько ярко, насколько это возможно. Мы не исключение. Гирлянды и игрушки вешаются с первым же выпавшим снегом. Однако украшение собственного дома изнутри мы всегда оставляем на потом. Обычно ближе с сочельнику отец идёт в Котёл, покупает там небольшую ёлку, тащит на второй этаж пекарни, пока мать не видит, а мы с братьями, роясь весь день в запрятанных запасах украшений на чердаке, куда мать не ступает, спускаем всё и украшаем, пока та не начинает ворчать, как всегда. Это уже в каком-то роде традиция. Когда мы с Брецелем и Бейглом были маленькими, нам так хотелось праздновать Рождество и Новый год, а мать так грозно протестовала против настоящего растения в доме, да ещё и в доме над пекарней, что отец начал втайне приносить небольшую ёлку в дом. Мы с братьями очень быстро украшали её, а потом давили на жалость матери, мол не выкидывать же её теперь, когда она стоит себе в углу, никому не мешает, но дарит столько счастья детям. Со временем ёлки стали становиться всё шире, выше и пушистее, а терпение матери всё больше и глубже. Каждый год она грозится нам выкинуть новое дерево, если оно вдруг окажется дома, но каждый год милостиво закрывает глаза на то, как отец, издавая каждый раз всё больше шума, протаскивает ёлку по лестнице прямо перед её носом. И для неё и для нас этот обряд стал чем-то особенным. У всех есть свои семейные традиции, просто у кого-то они чуть более странные. Отец ушёл буквально полчаса назад, а мы с Бейглом поднялись на чердак, чтобы спустить нужные коробки с запрятанными украшениями. Однако, как это обычно бывает, вместо того чтобы зайти, взять всё необходимое и выйти, мы принимаемся копаться с барахле, которое наблюдаем не чаще одного раза в год, и всё же каждый год перед нами появляется что-нибудь новенькое. — Смотри, — брат касается моего плеча, привлекая внимание. — Это же Мустанг. — Кто? — недоумеваю я. — Это же самый резвый конь во всём Двенадцатом, — восторженно отвечает Бейгл, а в его глазах пляшут радостные огоньки, как у ребёнка. Заинтересованный такими неподдельными эмоциями, я прослеживаю за взглядом брата и, наконец, и сам взираю на то, что привело его в детский восторг. — Это же детская качалка. — Это Мустанг! Лучшая лошадка-качалка. На ней качались и я, и Брец, и ты. — Нет, я не качался. — Качался! — спорит он. — Все качались. Просто не помнишь. — Как раз-таки слишком хорошо помню. Брат вскидывает одну бровь, вопросительно глядя на меня. И я вздыхаю, понимая, что без объяснений никуда мне отсюда не деться. — Сел однажды и тут же с этого коня навернулся. Потом он мне только в кошмарах снился, но больше я на нём не качался. Брат заливается смехом, а я, закатив глаза, отворачиваюсь и стараюсь не смотреть больше ни на него, ни на злобную лошадь-убийцу. Продолжаю и дальше рыться в полностью предоставленном нам барахле. Практически сразу мой взгляд натыкается на что-то странное. На вид хорошие ботинки, а валяются тут совершенно без дела. Но взяв их в руки, понимаю, что с ними явно что-то не так, потому что под самой подошвой к ним на металлические пластины прикручены толстые лезвия. Что это за обувь такая, для чего она, и что делает у нас на чердаке? — Оо, — довольно тянет брат, принимая из моих рук странного вида обувь. — Конёчки, я думал, их украли! — Что это? — в моём взгляде, как и в голосе, сплошное недоумение. — Коньки. Брат принимается разбираться со шнуровкой и плюхается на пол, намереваясь натянуть их на себя. — Что такое коньки? —Ты чего? Помнишь, лет шесть-семь назад мы с парнями ходили играть в хоккей, я чуть ли не каждый вечер пропадал? — Ну, помню. Но так ведь разве хоккей зимой играют не так же как и летом? — Не-е-т, — с ехидной улыбкой кота произносит Бейгл. — Зимой всё совсем по-другому. Зимой мы играли вот на этих штуках. На льду! — На льду? На этом ужасе? — я взглядом упираюсь в смертоносную обувь. — На этом хоть устоять возможно? — Ещё как. Довольно легко. Это на вид выглядит устрашающе. Брат протискивает ногу с башмак и недовольно хмурится. — Малы. Неудивительно. Столько лет прошло. В его лице читается действительно непонятное мне разочарование и досада. Даже грусть, с которой я никак не могу согласиться. И слава небесам, что эти башмаки на ножах ему малы, значит, ноги не переломает. — А померяй-ка ты! Он вдруг протягивает мне пару ботинок, болтающихся на длинных шнурках. — Чего? Сдурел? Мне лошади-убийцы хватило, не хватало ещё такой же обуви. — Да брось, она же только для льда. Сможешь поиграть в хоккей. — Не люблю я хоккей. Ни летом, ни уж тем более зимой. — Ну, не обязательно хоккей. Катаются ещё и для души. От его слов я прыскаю, но вместо ехидного вырывается, скорее, истеричный смешок. — Вот уж чего точно не надо, так этого. Пусть ещё несколько лет тут пылятся. Или, может, Брецелю как раз будут. — Не, — он досадливо чешет затылок. — У него лапа ещё больше моей. Жалко, жалко… А как насчёт, — я вдруг вижу в голубых глазах — так похожих на мои — какой-то опасный хитрый блеск. — Что, если мы заключим спор? Ты научишься кататься, а я… — Ты ничего не можешь мне предложить, — самодовольно отзываюсь я, скрещивая руки на груди и задирая подбородок. — А если это связано с Китнисс? Выражение моего лица меняется как по щёлчку пальца. Мы с Бейглом всегда были близки как братья, явно ближе, чем с Брецем. Но даже с ним я никогда не обсуждал свои чувства к Китнисс. У нас было несколько разговоров о девчонках, были разговоры и о Китнисс и о других, но, как я думал, я ничем не выдавал свою предрасположенность к ней. Но брат всегда отличался особенной наблюдательностью. Он был старше и умнее, имел бóльший опыт в таких делах, чем я. Следует признать, что в этот раз он раскусил меня. Особенно если учесть то, как резко я сейчас весь напрягся и обратился во внимание. — Что ты знаешь о Китнисс? — я стараюсь звучать как можно непринуждённее, но брат знает меня слишком хорошо. — Это ты узнаешь, если выиграешь спор, — Бейгл, довольный собой, протягивает вперёд свою ладонь. Раздумывая около минуты после того, как он объясняет мне все условия, проигрыш и выигрыш, взвешивая все За и Против, я пожимаю его руку в ответ и соглашаюсь на его абсурдную авантюру.