Экстра 2.1. Самые тяжкие битвы
12 июня 2024 г. в 17:09
Вечер, когда стало известно о том, что папашу семейства Шинадзугава прирезали в каком-то тёмном переулке, был ужасно жарким. Было так душно, что, казалось, ты покрывался пóтом лишь из-за того, что просто дышал. Санеми как раз возвращался с подработки, уставший и грязный, когда недалеко от пристани знакомые его матери сообщили ужасную новость. От услышанного парень выронил на землю завёрнутые в бумагу рисовые лепёшки и бросился домой.
Чуть не задыхаясь, он окунулся в знакомые цвета и запахи рабочего квартала, стремглав промчавшись между старенькими нагая, и, наконец, ворвался в комнату. Все младшие были здесь. Они лишь взглянули на Санеми, и по их лицам он понял — им всё известно.
— Братец! Вернулся!
— Вы… уже… ?
— Да, мы знаем, — ответил Генья дрожащим голосом.
Он держал на руках самого маленького, Кото, который, единственный из всех детей, мирно дремал, ни о чём не подозревая. Санеми тем временем отдышался, закрыл двери и спросил:
— Где мама?
— Ка-кажется, она пошла к соседям… — пробормотала Суми; утерев ладошкой глаза, она всхлипнула. — Не могу поверить, что это случилось, братик…
— Пришла Тошики-сан и сказала, что папу зарезали ножом, — поддакнул ей Хироши. — Мама только-только вернулась, а как узнала, сразу бросилась туда. Велела нам сидеть дома и братишку оставила за старшего.
Санеми взглянул на Генью, ожидая увидеть его сосредоточенным и серьёзным. Но нет, он выглядел так же, как остальные — с красными, воспалёнными глазами и бледный до жути. На какое-то мгновение их взгляды пересеклись, и, казалось, Генья хотел что-то сказать, но тоненький взволнованный голос Тейко его опередил:
— Как же так? Что же теперь будет? Что нам делать?
— Папа не вернётся, — сказала Суми. — Вот и всё, что тут понятно.
Хироши и Шуя захныкали, им почти сразу вторила даже Тейко. А ведь она всегда была самой стойкой из младших, никогда не плакала, как бы ни было больно или тяжело. В комнате повисло давящее молчание, прерываемое лишь детским рёвом. А Санеми вдруг осознал, о чём он сам думал всё это время, пока бежал домой, и даже сейчас…
Первым, что он ощутил, едва соседи сказали, что Кёго Шинадзугава мёртв, был, конечно, шок. Не каждый день умирает член семьи, всё просто. А после… Это было похоже на облегчение, на один из первых глотков свежего воздуха. На его лице не дрогнул ни один мускул, на глаза не навернулось ни слезинки.
Санеми бежал домой с едва заметной улыбкой на губах, его глаза блестели в предвкушении чего-то, о чём он сам не подозревал, и это видели немногочисленные соседи, попавшиеся ему на пути. Наверное, они подумали, что парнишка не в себе от горя…
— Да что с вами всеми? Я не понимаю, чего тут сопли разводить! — не выдержал он. Плач младших бил по его нервам, как молот по наковальне, и это странным образом его бесило. — Хватит хныкать! Прирезали его, потому что напросился, и однажды это всё равно случилось бы. Нечего тут убиваться.
Сначала воцарилась тишина, весьма редкая для их дома. Затем Шуя после этих гневных слов только громче начал рыдать, из-за этого проснулся маленький Кото и тоже закричал. Генья прижал его к себе и стал успокаивающе гладить по спине.
— Братик, не говори такое! — вырвалось у него. — Это плохо!
— Да плевать мне, он всё равно помер, — затем Санеми посмотрел на девочек, на чьих лицах читался неподдельный ужас, и обомлел. — Что?! Это правда! Я не собираюсь сидеть тут и плакаться о том, кто этого недостоин…
— Он же был нашим папой, как ты можешь такое…
— Мерзкий старикан и чёртов алкаш! Никто по нему скучать не будет, а вы тут разревелись…
На глаза Суми снова навернулись слёзы, у неё и у Тейко тоже раскраснелись лица, и Санеми прикусил язык. Они плакали, потому что он разорался, накричал на них в такой момент и слишком поздно это понял. Но он не мог принять, что они оплакивали папашу, который так часто выходил из себя и избивал их и маму. Человек, что нёс насилие в этот дом и лишь периодически какие-то деньги, получил по заслугам. Что тут плохого? В голове парня не укладывалось, почему же он был единственным, кто чувствовал облегчение от этой смерти.
Санеми снова попытался заставить младших притихнуть, но они как по сговору разрыдались. Все, кроме Геньи. Взглянув на него, Санеми ожидал увидеть понимание или хотя бы слабую тень поддержки со стороны брата, но даже у него дрожали губы. Он не плакал, просто был ужасно расстроен. Генья покачал на руках Кото и тихо сказал:
— Они ещё маленькие, и многое не понимают, для них он всё равно отец… какой бы он ни был.
Санеми услышал его. И то, что он услышал между этих слов, его разочаровало. Он скривился, то ли от омерзения, то ли от накатывающей тошноты, и злобно рявкнул нарочно громко, чтобы все дети поняли:
— А я его ненавижу! И я не буду его оплакивать, ясно?! И я рад, что он сдох! Он заслужил это, заслужил! Мы без него справимся, без него будет лучше! Да пусть хоть в Аду горит…
Постепенно он понял, что младшие затихли и уставились куда-то позади него. И, выругавшись, Санеми отдышался, раскрасневшийся и всклокоченный, как воробей после драки, а затем обернулся ко входу. На пороге комнаты стояла их мать, как и всегда, такая маленькая и изящная, с выразительными бледно-голубыми глазами, одетая в вечно перештопанное кимоно в жёлтую полоску…
Шизу оглядела комнату, интуитивно не прекращая утирать руки полотенцем, затем остановила пристальный взгляд на Санеми. Парень захлопал глазами и тут же опустил голову, неожиданно осознав, что мать всё слышала. Слышала, как он тут кричал. А значит, она знает, почему младшие плакали.
— Всё ещё не спите? Давайте-ка в постели! — велела она детям настойчивым, но очень мягким тоном.
— Н-но… мама! Мама! А как же…
— Мама, что случилось?
— Отец правда уже не…
Малышня заговорила наперебой, но тут же умолкла, когда Шизу плавно подняла и опустила руку. Она лишь чуть заметно улыбнулась и устало произнесла:
— Оставьте всё это до завтра. Нам всем нужно отдохнуть. А утром мы проснёмся, сядем рядышком, и я всё расскажу. — Она вздохнула, затем обратилась к старшему сыну. — Милый, помоги-ка мне с водой.
Санеми не сразу решился поднять на неё глаза. Он кивнул и покорно пошёл за матерью во внутренний двор, чтобы набрать в вёдра воды. Как и всегда прежде, он нёс два очень тяжёлых полных ведра, а мать одно, где воды было чуть больше половины. А ведь когда Санеми не было дома, она таскала воду сама. Много, много раз за день.
С путающимися мыслями Санеми стоял возле матери, пока она снимала постиранные ещё этим утром вещи. Когда очередь дошла до хаори главы семьи, женщина словно замерла ненадолго, перебирая в руках ткань, затем просто бросила хаори в корзину.
— Мама, прости, что вышел из себя… Не надо было на младших кричать, — начал Санеми немного неуверенно, но его совесть толкала на откровенный разговор. — Просто… Это несправедливо! Они же сами знают, какой он был скотина! Может, сегодня они поплачут, но завтра, я уверен…
Шизу обернулась к сыну, и только благодаря яркой луне этой жаркой ночи Санеми мог разглядеть её лицо. Всё ещё молодое, с нежными чертами, почти без морщинок. Она всегда смотрела на детей с любовью, никогда не повышала на них голос, она умела решать конфликты, не переходя черту. Отец не умел. И, бывало, они сталкивались, как две волны в бушующем море, и только одна из этих волн всегда сметала другую.
Санеми стоял напротив матери, ощущая себя виноватым, потому что знал, что она была им недовольна. Она никак этого не показывала, но её глаза больше не смотрели с нежностью. Она выглядела уставшей и отстранённой.
— Ты прав, кричать не стоило, — сказала женщина и повернулась, чтобы снять оставшееся бельё.
— Ты сердишься? Потому что я не притворяюсь, как остальные?
Он услышал её усталый вздох. Увидел, как опустились её тоненькие плечи. В тот момент Санеми понял вдруг, что остался один со своей правдой. Мать тоже жалела папашу, по-своему, конечно. Но он это чувствовал. Она была слишком доброй, всегда слишком терпеливой. Ему таким точно никогда не стать.
— И ты тоже… будешь оплакивать его, да? — пробормотал парень с горечью. — После всего, что он с нами сделал. Сделал с тобой…
Санеми знал всё. Он видел и слышал больше других. До рождения Геньи он уже вырос настолько, что и подумать страшно. Становился свидетелем таких сцен, что тошно вспоминать. Мать сама порой говорила, что детство у Санеми не было вовсе, его просто украли.
— Милый… К твоему отцу у меня нет ненависти, — сказала Шизу упавшим голосом, и это заставило парня посмотреть на неё. — Однако это не значит, что я всё забыла. Ты тоже не сможешь… Но нет ничего хуже злобы, затаившейся в сердце. Вот, что она сделала с твоим отцом. А ведь когда-то он тоже смотрел на этот мир иначе, обижаясь на нас и пугаясь чего-то… Я не хочу, чтобы плохая память о нём преследовала моих детей… Поэтому мы должны простить его… Должны простить.
Плавным жестом она попыталась коснуться его щеки, как делала раньше, когда Санеми был ещё маленьким. Но в последний миг что-то заставило его увернуться от этой непрошенной ласки. Он не мог принять её. Не мог принять сам факт прощения такого ужасного человека, как его отец. Даже если сделать это нужно ради самого себя. Значит ли это, что он станет таким же? С ненавистью в сердце? С воспоминаниями о том, что причиняло боль? А если однажды он тоже ранит кого-то из родных… Сможет ли он жить с этим?
Шизу покачала головой и схватилась за корзину с бельём. По дороге до комнаты Санеми, шагая за ней, не мог вымолвить ни слова. Он ненавидел своего отца, а себя за эту самую ненависть.
Почти у самой фусума он вдруг остановился и угрюмо произнёс, глядя матери в спину:
— Я не собираюсь его прощать. Я знаю, что без него нам будет лучше. Я буду работать и трудиться ещё больше, чтобы ты и младшие вообще забыли о нём. Я правда постараюсь, даже если будет тяжело.
И после долгой, мучительно давящей паузы, его мать обернулась всё с тем же выражением на бледном лице, только её голос прозвучал ещё тише, ещё жалостливее:
— Ох, Санеми… Я учила тебя состраданию и пониманию. Но я никогда не учила тебя жестокости.
«Верно. Это была не ты», — думал он и мысленно изо всех сил сдерживался, чтобы промолчать.
— А если однажды ты полюбишь кого-то и, чтобы защитить их, совершишь страшные поступки, — произнесла его мать со вздохом, — ты захочешь, чтобы они простили тебя? Но найдёшь ли ты силы простить себя тогда? Подумай об этом… И не будь таким, как твой отец.
И она вошла в комнату, оставив сына одного в полутёмном коридоре. Мог ли он подумать тогда, что, несколько лет спустя, окончательно расставшись с детской невинностью и последними крупицами надежды, он ещё не раз вспомнит слова матери, задевшие его до глубины души?
Когда ты ребёнок, мир вокруг кажется простым. Черно-белый мир с чёткой границей, где есть люди и демоны, прячущиеся в ночи. Дети боятся монстров, но воображают их созданиями из тьмы, неспособными причинить боль в свете дня.
Для Санеми не было границ между чёрным и белым. Эта линия исчезла так же скоро, как и его способность различать цвета… В конце концов так проще бороться с монстрами. Потому что самые тяжкие битвы ведутся вовсе не клинком…