Внезапный порыв ветра

Первым делом, разумеется, госпожа Сейко пригласила своего знакомого доктора. Но всё, чем он мог здесь помочь — лишь беглый осмотр, ведь с той минуты, как Сору уложили в свободной комнате на втором этаже дома, она так и не очнулась. — Её жизни ничто не угрожает, — сообщил доктор всем присутствующим, — серьёзных травм нет, а ушибы и царапины скоро заживут. На том с ним и попрощались. Старики тем временем собрались, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Как оказалось, у того господина по имени Ёшикава Масуо — отца Соры — имелись связи в полиции Тагадзё. Поэтому, чтобы оградить и девушку, и Санеми от очевидной мести, необходимо было придумать что-то, что заставило бы жестокого мужчину молчать. На этот счёт не волновался лишь Санеми. После своего решения не возвращаться в город, он тут же всё продумал. Той же ночью он попросил Мидзуту-сана написать для него послание. Это было короткое и ёмкое сообщение для Узуя Тенгена, и за пару часов до рассвета Ниджимару уже вылетел на юго-запад. — Мой товарищ — бывший шиноби, — пояснил для всех Шинадзугава. — Несмотря на то, что он давно оставил это дело и свой клан, у него полным полно связей, таких, что этот богатый засранец обзавидуется. Не успеет он добраться до полицейского участка, как почувствует чужое дыхание за своей спиной. Разумеется, Санеми не имел в виду физическую расправу. О чём и попросил Тенгена. Он знал, что товарищ пойдёт ему навстречу и шепнёт парочке надёжных людей, как стоит поступить с этим человеком. Среди шиноби, которые до сих пор скрывались где-то по стране, были и те, кто знал и уважал организацию Истребителей Демонов. Закончились уже вторые сутки, а Сора так и не просыпалась. И старики всерьёз забеспокоились о её состоянии. Бабуля Коити плакала, госпожа Акари причитала, что Боги решили постепенно забрать душу несчастной, чтобы она не страдала в этом мире. Остальные, как могли, ухаживали за девушкой, но в себя она не приходила. Они даже словно боялись дышать над нею… Все, кроме Санеми. Он чаще всего дежурил возле спящей, если нужно было, поправлял футон или одеяло, и разговаривал с ней. Приглядывать за кем-то или сидеть с больными ему было не впервой. В детстве он часто помогал своим младшим, нянчился с ними даже, когда сам был нездоров. А однажды, когда Масачика сильно пострадал после миссии, весь день продежурил возле его постели в «Поместье Бабочки». Канаэ тогда умилялась из-за этого, а он раздражался. Там же, будучи на месте пострадавших, Санеми многое повидал. Туда попадали его товарищи — раненые, отравленные, ослеплённые, обездвиженные, но и те, кто не выносил морального давления. Они могли уйти в себя, откреститься от реальности и сидеть по нескольку часов, глядя в одну точку. Раньше он считал их слабаками и недостойными. Теперь же понимал, что ошибался. Через три дня, пока Санеми отлучался в город, чтобы узнать последние новости — господин Ёшикава в это время уже отсутствовал в усадьбе, теперь он лежал в больнице — Сора, наконец, проснулась. В тот же день неожиданной вестью от ворона уз Тенгена стала ещё одна находка — в соседнем городе, всего в паре часов езды, он отыскал одного из бывших членов какуши, сокрытелей. Гото-сан, знавший Ниджимару ещё со времён инцидента в Квартале Красных Фонарей, как раз гостил у своей родни, когда ворон заприметил его в городе и донёс, что бывший Столп Ветра сейчас находится недалеко, а заодно попросил ненадолго прибыть в Тагадзё, и тот без промедления согласился. Не то, чтобы Санеми никогда не общался с сокрытелями или брезговал этим. Они попросту его боялись. Каждый раз, после очередной миссии, весь израненный и в крови демонов, Шинадзугава представал перед какуши самым страшным зрелищем из всех. И каждый знал про его невыносимый характер, поэтому никто даже не рисковал с ним заговорить, разве что самые смелые. Гото-сан был весьма смелым парнем, и Столпов очень уважал. На пару лет старше Санеми, он всё же считал его взрослее и умудрённее себя самого. Они никогда не общались, но не прийти по просьбе ворона уз он просто не мог. — Огромная честь встретить вас здесь, Шинадзугава-сама! — выпалил Гото сходу, едва оказался перед бывшим Столпом. — Надо же! Не думал, что бывают такие совпадения. — Да, я тоже… — Ворон Узуя-сама передал, что вашему другу нужна помощь, всё верно? — Ага… — Сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь! По дороге в пригород Санеми постарался вкратце рассказать о том, что с ним случилось за последний месяц. Бывший сокрытель внимательно его выслушал, затем покачал головой. Он также похвалил Санеми за то, что тот не зашёл слишком далеко и оставил отца девушки в живых. — Спасибо, что согласился прийти, — сказал Санеми, как только они добрались до нужного дома. — Хоть мы и не встречались раньше… для меня это много значит. — Н-ну что вы, что вы! — Гото-сан тут же замахал руками. — Это я счастлив помочь! Да, мы не сталкивались после миссий, но я очень много о вас слышал. Мой долг, как преданного сокрытеля и члена организации — помогать всем мечникам, даже если наша организация уже распущена! Мы должны держаться вместе, разве не так? Шинадзугава улыбнулся в ответ. Парень был прав. Он не сказал об этом, однако он знал его от других Столпов. Гото-сан был весьма популярным какуши, потому что помимо ликвидации последствий битв с демонами вечно помогал пострадавшим мечникам даже в период их восстановления. Он был рассудительным, умным и вежливым. Даже сейчас, когда Санеми упомянул мечника Сотодзаки, Гото-сан подтвердил, что знавал такого: — Да, я виделся с ним пару раз. Весёлый был парень — душа компании! И пусть в свои годы он не достиг наивысшего мастерства владения дыханием, он был проворным. И постоянно смешил других мечников. Кажется, он обучался у господина Химеджимы… очень жаль, что их обоих нет с нами… «Чувствую себя каким-то лишним, — подумал Санеми с долей раздражения. — Я начинаю завидовать всем, кто знал этого Сотодзаки…» Гото-сан ничуть не удивился группе стариков, дежуривших в доме и выглядевших так, будто они сами не спали пару дней. Он откланялся, постучался в нужную комнату, затем вошёл и задвинул сёдзи. Следующие полчаса оттуда доносился тихий неразборчивый ропот, но никто ничего толком не расслышал. Санеми стоял возле приоткрытого окна, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, и даже не пытался вникнуть в бормотание обеспокоенных стариков. Он разглядывал улицу и думал о своём, периодически прикасаясь к оммамори, лежащему в кармане его хакама. Наконец, появился Гото-сан. Он вышел из комнаты, прикрыв за собой сёдзи, и глубоко вздохнул. — Ну что, господин? — загалдели наперебой соседи. — Что вы скажете?.. Она в порядке?.. Почему она не ест и не разговаривает с нами?.. Она больна?!. — Пожалуйста, успокойтесь! С госпожой Сорой всё хорошо! Ну-у-у… По крайней мере её физическое состояние не вызывает опасений. Проблема тут, скорее, в другом, — и он постучал указательным пальцем по виску. — Проблема у неё здесь, в голове. А не разговаривает она с вами, потому что ей стыдно… Все присутствующие тут же замолчали и задумались. Санеми лишь повернул голову и спросил: — И что это значит? — Видите ли, ещё будучи сокрытелем в организации, я сталкивался с разными людьми. Что уж и говорить о мечниках! Это разномастные персоны — от нытиков до бездушных камней… Но не в том суть. Госпожа Сора была… как бы это сказать… так воспитана. — Воспитана? — удивился Мидзута-сан. — Да, именно. У большинства наших мечников детство тоже было не сахарное… поэтому разговорить эту девушку мне не составило особого труда. Честно сказать, она охотно идёт на контакт… если сильно постараться. Она рассказала о своей матушке. Похоже, что у неё было некое соматическое заболевание… Подобное мне уже встречалось, однако здесь речь идёт о конкретной душевной болезни, с которой я ещё не сталкивался. Её матушка, видимо, была не способна различать собственные эмоции и даже эмоции других людей. Радоваться и грустить, как умеет каждый нормальный человек — для неё это было чем-то неестественным. — Гото-сан пожал плечами. — Эта девушка не больна, но её вырастили в обстановке, где для человеческих чувств не было места, понимаете? — Н-но она же всегда помогала нам! И была вежлива! — заметила госпожа Акари. — Мы считали, что у неё всё хорошо… она никогда не делилась своими проблемами! — Но при этом она не улыбалась, не смеялась, сами знаете, — с горечью пробормотал Мидзута-сан. — Хоть раз прежде видели, чтобы она веселилась или злилась? Пока Сотодзаки был рядом, она крутилась вокруг него, но всё равно это не помогало. Ох, как же так получилось… — Видимо, господин Сотодзаки заставил её испытать хоть какие-то эмоции, — Гото-сан снова вздохнул и утёр рукой лоб. — Она только что призналась, что её матушка всегда была отстранённой и учила её не испытывать привязанностей к людям. Это был ужасный пример! Так детей не воспитывают! Так что пока господин Сотодзаки находился рядом, она всего лишь повторяла за ним, пытаясь подражать его действиям. Как, например, помощь окружающим или чтение молитв в храме. При этом она сама не испытывала ни малейшего желания помогать и молиться. После этого вывода взволнованные соседи явно расстроились. Мидзута-сан взглянул краем глаза на притихшего Санеми — тот стоял неподвижно на своём месте без всякой реакции. — Я думаю, госпожа Сора продолжала приходить к вам, постепенно привыкая к жизни нормальных людей, — заявил вдруг бывший сокрытель. — Да, пусть ей и казалось это невозможным, но всё же она переживала и заботилась обо всех вас, и это было искренне. В конце концов, она не кукла, а живой человек. — Так она молчала о своём отце, чтобы не впутывать нас? — спросил хозяин идзакаи. — Бедняга! Неужто мы настолько беспомощные, что не защитили бы её? — Увы, всё дело в убеждённости не испытывать ни радости, ни злости, ни сострадания. Её этому просто не научили. Правда, сейчас она кажется мне весьма открытой. Удивительно, как человек, притворявшийся так долго… и настолько истощённый эмоционально быстро пришёл в норму! Пожалуй, всё, что нужно ей сейчас — это полный покой и отдых. Никаких волнений… И я считаю, что, возможно, у неё появился некий стимул к изменениям… — Кажется, я знаю один такой хоро-о-оший стимул… — хитро улыбнулся Мидзута-сан и обернулся к Санеми, чтобы увидеть… …что парня нет возле окна. Пока они разговаривали, Шинадзугава прошёл мимо и скрылся в той комнате, с грохотом захлопнув сёдзи, так что створки едва не выпали. А через мгновение все присутствующие услышали его раздражённый злой крик: — ДУРА! СОВСЕМ ДУРА! У ТЕБЯ ЧТО, МОЗГИ НЕ НА МЕСТЕ?! — Ва-а-а-а!!! Что он делает?! — заверещали женщины. — Болван! Вот болван! Уберите его оттуда! — Шинадзугава-сама! — судорожно закричал Гото. — Прошу, не нужно! Т-так ведь н-не обращаются с пострадавшими! Вы только хуже… Единственный из них, спокойный и улыбающийся, старик Мидзута положил ему на плечо руку и настойчиво попросил всех замолчать. — Не волнуйтесь за них. Поверьте, этот парень знает, что делает. Просто дайте ему шанс… А пока пойдёмте-ка вниз! Сделаю вам мой фирменный чаёк… крепкий! В то время, как явно повеселевший кузнец приобщал трезвенника Гото к своему «особенному» чаю, Санеми уже успокоился. Возможно, в другой ситуации ему стало бы совестно — вот так врываться в комнату и орать, почём зря — но на этот раз эмоции взяли верх. Он не злился по-настоящему. Он был просто возмущён. Что это за оправдание такое — не чувствовать эмоции? Как это — улыбаться только потому, что так делают другие, а не потому что тебе весело?! Это всё равно, что ходить, моргать и дышать лишь потому, что люди вокруг делают это! И молчать так долго, не говорить никому о том, как ты страдаешь, в каком ты отчаянии, лишь из-за глупого страха?! Санеми ничего этого не понимал. Он даже не желал это принять. И все свои возмущения высказал Соре прямо, без сюсюканья. В конце концов, он остыл, присел на край футона и посмотрел на неё. Он не понимал, какая из её личностей настоящая. Та, что всё время улыбалась и говорила, что они друзья? Или та, которая глядела на него свысока у ворот той усадьбы и велела убираться? А, может быть, ещё и третья, вот эта, прямо сейчас, которая сидела, отведя в сторону пустые глаза, с понурым и смирившимся выражением лица? Она долго молчала после его красочной и довольно резкой речи, и вот, наконец, пробормотала, даже не подняв головы: — Мне очень жаль… что я причинила всем столько беспокойства… Я этого не хотела… В итоге всё равно оказалась причиной всех бед… — Тц! Что за чушь! — рявкнул Санеми. — Никто тут тебя не винит. Но если бы сразу призналась, что твой папаша такой зверь — ничего бы не произошло! — Нет… произошло бы. Он всегда умел… выкрутиться. У него много друзей и денег. И каждый раз, когда я убегала из дома, он грозился причинить вред тем, кто помог бы мне… — её голос казался совершенно пустым. — Всю свою жизнь я только и делала, что повторяла за другими. За мамой. За Сотодзаки-саном… но… сколько бы не пыталась почувствовать… не получалось… Только… — Что? — Каждый раз, когда он угрожал этим бедным старикам… Внутри меня вскипало что-то, что заставляло желать их защитить… Это так просто — молчать и терпеть… совсем, как мама… Шинадзугава прищёлкнул языком и на минуту отвернулся. Дурёха и не понимает, что на самом деле она куда лучше своей матери. Даже если она возилась с этими людьми, которые полюбили её, лишь механически и ради себя самой, это не делало её плохим человеком. И всё же она притворялась… Из-за этого Санеми ощущал себя идиотом. Словно его чего-то лишили, взяли и отняли. — Я так хотела… испытать настоящие эмоции, — произнесла Сора. — Быть, как все. Быть, как господин Сотодзаки — искренней и хорошей… но я вовсе не хороший человек… Её слова будто больно укололи Санеми куда-то в грудь. Даже захотелось ладонью прижать это место, но он вовремя сдержался. — Говоришь, ты не хороший человек… Так ты, значит, врала? — спросил он, и тогда она испуганно посмотрела ему в лицо. — Обо всём нагло и бессовестно врала? — Чт… Что?! Нет! Нет! Не всё было ложью! — она вдруг дёрнулась вперёд и её голос почти сорвался из-за громкого возгласа. — Т-ты заставлял меня улыбаться! С той самой минуты, когда мы вернули Юту его матери… Я будто совсем забыла, что я бесполезная и жалкая! Мне же было так весело! И всё это время я не притворялась! Я же… я просто… я хотела тебя защитить! Всех защитить! Она покраснела, и её руки задрожали. Санеми увидел, наконец, как её лицо обрело прежний цвет, будто ожило, и замер. — Да, знаю, мне никогда не стать такой, как Сотодзаки-сан! И я, возможно, не самый достойный человек… н-но я жизнью клянусь, что не лгала тогда… на празднике… — Сора сжала в левой руке ворот юкаты, и Санеми снова обратил внимание на её пальцы. — Мне так стыдно… и больно было… потому что я знала, что вечно убегать не получится… Только вот из меня такой паршивый друг получается! Хотела, чтобы этот ужасный человек… который не пощадил ни наш храм, ни глицинии, никогда не ранил дорогих мне людей! А в итоге… в итоге я лишь… Когда он протянул правую руку и прижал ладонь к её затылку, она запнулась на полуслове. И это прикосновение заставило её с шумом втянуть драгоценный воздух, которого будто бы не хватало. А потом, когда эта чужая рука заставила её наклониться, и её лоб коснулся плеча Санеми, Сора опешила. Как испуганный потерявшийся детёныш, она захлопала глазами, уткнувшись лицом в ткань хаори, пропитанную запахами кузницы и его собственным. Когда Санеми заговорил, его спокойный, но строгий голос вдруг напомнил ей обволакивающий расплавленный металл: — Хватит уже… Всего этого — хватит! Теперь ты можешь… Всё уже кончилось… Теперь можно. Изувеченной рукой он мягко провёл по её голове, ощутив таким образом, что Сора дрожит. Её голова лежала на его плече, и девушку уже почти трясло. Он прекрасно знал, что она чувствовала. Каждый раз, когда близкие люди покидали его, а он мог лишь беспомощно наблюдать со стороны, он чувствовал то же самое. И сдерживаться, терпеть, проносить эту боль внутри, никому не показывая — было просто чудовищно тяжело. Сначала он услышал одинокий всхлип. Затем она дёрнулась, подавшись вперёд, и, наконец, зарыдала. Так плакать мог лишь тот человек, который не позволял себе, пожалуй, никогда. И сейчас он ничего не мог сделать, просто слушать её и не двигаться с места. Этот горестный одинокий плач, говоривший о том, как страшно, тяжело и как больно ей было всё это время, буквально рвался наружу бурным потоком. Но Санеми больше не злился. Ему даже не было грустно. Он улыбнулся и снова погладил её по голове. — П-прости!.. Прости меня!!! — плакала Сора. — Я не хотела… Не хотела тебя отталкива-ать! Все те мерзкие обидные слова… Это была неправда! Прошу, прошу, прости-и-и!!! Мне стыдно, так стыдно! Лучше бы мне было… умереть, но никогда… никогда не говорить тех слов!.. Я не хотела… чтобы ты ушёл!.. Я только… хотела тебя защитить!!! УВА-А-А-А!!! Санеми хмыкнул и закрыл глаза. Он всё не мог перестать улыбаться. Она вела себя так необычно, что пора было уже привыкать к этому. Этот ребёнок, потерявшийся где-то между реальностью и чужими навязанными идеалами, наконец, смог открыться. Возможно, именно здесь, перед ним, она и была настоящей. А возможно, ему это ещё предстоит узнать.

***

Сколько себя помню, мои родители не ладили. Отец был импульсивным и строгим, а мать покорной и тихой. Она никогда не улыбалась, не проявляла нежность ни к нему, ни ко мне. Она была больна… и никто из нас об этом даже не догадывался. В те редкие моменты, когда мы оставались наедине после того, как отец в очередной раз наказывал её или вымещал на ней зло, с безразличным выражением лица она брала меня за руку, сцепляла свой мизинец с моим и говорила: «Никогда не плачь. Не жалуйся. Не смейся. Подчиняйся. Забудь о своих эмоциях. За твоим сознанием кроется целый мир, где ты можешь спрятаться. Только так ты проживёшь на этом свете. Помни об этом». Это был единственный совет, который она мне дала. А когда мне исполнилось шесть, она заболела и умерла. Так же тихо и покорно, как и жила. Я помнила то, чему она меня научила. Я не плакала, не улыбалась. И, в конце концов, отца это окончательно взбесило. Он возненавидел меня ещё сильнее, чем её. А однажды раскрыл, почему так относился к ней. Когда матери было шестнадцать, он встретил её в районе юкаку, в Ёшиваре. Она была хаси-дзёро, которая никак не могла оплатить свой долг. Она не была красавицей и особых талантов не имела, но он всё равно её выкупил. Она не возражала, ведь он был богат и мог обеспечить ей хорошую жизнь. А всего через пять месяцев появилась я. Так стало ясно, что я не была его ребёнком. И мать не знала, кто был моим отцом. Они медленно отравляли друг друга: он ненавидел её безжизненный безразличный образ, а меня, потому что я была безродной, чужой; мать унеслась в свой собственный воображаемый мир, чтобы не страдать и не заставлять себя любить тех, кто был ей не нужен. Никто из нас никому не был нужен. Была зима, когда я сбежала из дома в первый раз. В тот день окно моей комнаты распахнулось от внезапного порыва пронизывающего ледяного ветра, и на одно мгновение мне показалось, что это был зов свободы, которая когда-то стала недоступна для моей матери. Я убежала и по просёлочной дороге дошла до храма, окружённого глициниями. Там я встретила Сатодзаки-сана — он молился Будде, а когда увидел меня, вдруг улыбнулся и спросил: «Девочка, что ты знаешь о демонах?» Он был таким странным и всё время широко улыбался. Он рассказал мне об Истребителях Демонов и отвёл в этот город, куда при жизни иногда ходила и мама. Он постоянно помогал окружающим, и я не могла понять, зачем. Вот так, глядя на него, я внезапно ощутила, как внутри меня словно вспыхнула горячая искра. Но она быстро погасла, и я не смогла ухватиться за это чувство. Я стала искать способы, чтобы вновь его ощутить. Я пыталась помогать людям, как Сотодзаки-сан, но я делала это без искренности и желания. Я знала, что была такой же пустой, как моя мать. Как кукла, которая двигается, потому что её толкают. Все в этом городке были ко мне добры. А я понятия не имела, как им ответить. Я не улыбалась, не смеялась, почти не разговаривала. Я просто бежала за мимолётным ощущением чего-то светлого и тёплого. За несколько лет я убегала из дома тридцать пять раз. И каждый раз меня возвращали назад. Когда меня били, я не рыдала. Когда на меня кричали, я молчала. Мой отчим не любил меня, но не собирался отпускать. Он хотел сломать меня, как делал это со всеми, кто ему мешал; хотел отомстить моей матери за то, что она родила меня и не смогла полюбить его. Мне исполнилось шестнадцать лет, и в последний раз я сбежала, но не добралась даже до ворот поместья. И в тот вечер отчим взял меня за руку и сказал, что отпустит, если я ему отплачу. «У меня ничего нет», — сказала я. «У тебя есть обещание, — ответил он… А потом отрубил мне палец. — Пошла вон! Посмотрим, как ты проживёшь в одиночку!» Я думала, что стала, наконец, свободна. Но его влияние и связи так или иначе преследовали меня. Он разрушил единственный в округе храм, спилил деревья глицинии и пригрозил, что уничтожит любого, кто станет мне помогать. Такая свобода вовсе не сделала меня счастливой. Это было пустое, безликое существование, притворство, будто я занимаюсь добрыми делами. Но я не была хорошим человеком. Я была эгоисткой. Почему все эти люди так добры ко мне? Почему они улыбаются, дают мне пищу и предлагают деньги? Я же не такая, как Сотодзаки-сан. Да, я пыталась подражать ему, я старалась помогать соседям, я даже молилась каждый день в храме, надеясь ощутить хоть отдалённо нечто напоминающее настоящее счастье. Но я была неискренняя и безразличная. Даже Боги отвернулись от меня. Люди ведь улыбаются, когда они счастливы, верно? Я приносила этим людям счастье? Тогда почему я сама не могла его испытать? Я стала думать, что моя мать была права. За гранью сознания, где-то в ином мире существует истинное чувство умиротворения и радости. А значит, я никогда его не испытаю. Я ничего полезного в этот мир не принесла. Я грязная и безродная дочь куртизанки, той, кто даже не научил своё дитя любви и состраданию. Я просто занимаю чьё-то место. Я недостойна жить среди этих людей… Верно… В тот день, когда я случайно сбила тебя на дороге… всё изменилось. Я узнала твою катану и очень удивилась, ведь кроме Сотодзаки-сана ни в нашем городке, ни в Тагадзё я не встречала мечников-Истребителей. Когда я впервые взглянула в твоё лицо, на нём застыло гневное выражение. Ты был зол и возмущён. А потом в твоих глазах я увидела яростную жажду справедливости. Ну, конечно. Ты же мечник! Ты захотел спасти незнакомого ребёнка, и в этом был совершенно прав. Твой гнев был оправданным. Мы объяснились, и ты протянул мне руку помощи. У меня болело горло, живот просто выворачивало наизнанку после удара. Но мне было плевать. Ты не знал, а ведь в то мгновение искра, которую я так давно искала, вспыхнула в моей груди с новой силой. И она осталась со мной. Она никуда не ушла. Сначала я испугалась, но затем стало так тепло и уютно, и я подумала: «Что же это за чувство такое? Почему именно сейчас? Как мне себя вести? Что делать?» Я вовсе не хороший человек. Я жадная и эгоистичная девчонка, которая думает лишь о себе. Мне захотелось удержать тебя рядом, как можно дольше. Я помогла тебе найти работу лишь потому, что так ты мог остаться в этом городе, и я могла бы снова и снова испытывать то радостное чувство. Ты смущался и отводил глаза в сторону, и это казалось мне милым… Впервые незнакомый мужчина показался мне таким милым. Ты заставил меня улыбаться, хотя прежде я не видела в этом необходимости. Я стала болтать без умолку, чтобы ты не спрашивал о моём постыдном прошлом, чтобы я сама случайно не рассказала о нём. Как я могла сказать, что не могу вернуться домой к опекуну, который ненавидит меня? Рассказать о таком человеку, потерявшему всех, кто был ему дорог? Мне было стыдно. Каждый раз, когда ты улыбался, «счастье» во мне разгоралось настолько, что хотелось плакать. Я даже не понимала, почему. Но я помнила, мне не позволено рыдать или жаловаться. Я должна оставаться сильной и стойкой, чтобы защитить тех, кто добр ко мне. Я бы делала это на расстоянии, молча. Мне просто хотелось, чтобы ты улыбался вот так нежно и ласково, пусть даже я этого и не заслуживала. То время, что мы общались, было лучшим в моей жизни. Я узнала, наконец, что это такое… счастье. Но когда однажды в храм пришли двое подчинённых моего отчима и спросили о мечнике, с которым меня видели… я испугалась. Я догадывалась, что отчим это так не оставит. Он способен испортить то, чем я дорожу и что оберегаю. Нужно было мне убежать или сдаться сразу! Но я не смогла! Я хотела ещё хотя бы раз побыть рядом и сделать вид, что я тебя достойна. Я пригласила тебя на праздник, зная, что потом вернусь домой. А когда ты подарил мне ту заколку и посмотрел так, словно я была для тебя самым дорогим человеком на свете, я всё поняла… Я поняла, что нужно бежать, как можно скорее. Я хотела уберечь тебя от несчастий, которые преследовали меня по пятам, потому что я люблю тебя... Я восхищаюсь тобой, Санеми. Ты самый добрый, надёжный и сильный из всех, кого я знаю. Я восхищаюсь тем, что ты сделал для организации. Мне приятно думать, что рядом с Сотодзаки-саном бился такой сильный Истребитель Демонов. И мне кажется странным, что ты до сих пор не можешь принять себя. Ты потрясающий мужчина, и заслуживаешь быть счастливым. Ты заслуживаешь жизни, полной радости и смеха, и любви, и искренности. Ты говорил, что желал этого своему брату, но ты забыл о себе самом, словно давно уже умер. Разве твой младший брат не пожелал бы тебе счастья? Почему ты не можешь гордиться собой так, как гордилась бы твоя семья? Прости, если я разочаровала тебя. Больше всего я хочу, чтобы ты наслаждался жизнью так, как ты того заслуживаешь. Если бы я могла остаться рядом ещё ненадолго, я бы всё равно защитила тебя. Я хочу защищать тебя от тех, кто тебя не понимает или смеет угрожать. И хотя моя мать считала, что таким, как она и я, никогда не стать счастливыми… наверное, узнать тебя — в этом и есть моё счастье.