Проект «первочеловек»

      Старшего из них учитель назвала Нигредо.       Каждый раз, вспоминая его, Альбедо одолевают странные чувства: смесь любопытства и пробирающего до костей… Страха.       Альбедо знал Нигредо недолго (возможно. странствуя с учителем, он никогда не считал сколько суток они были на ногах, сколько времени отделяли учебе алхимии и остальным вещам. солнце просто вставало, садилось… но большую часть они проводили под землей, так глубоко, что было невозможно понять, что сейчас день или ночь), но он отпечатался в памяти настолько ярко, словно все еще стоял напротив.       Нигредо был тихим. Даже более тихим, чем Альбедо. Передвигался плавно и бесшумно, так, как люди не передвигаются. Впрочем, есть ли у них право сравнивать себя с людьми? Нигредо отвечал односложно, с небольшими задержками, словно речь была для него непосильной задачей. (Спустя долгие-долгие дни-недели-месяцы, вспоминая эти времена, Альбедо ловил себя на мысли, что говорил точно так же)       Среднего звали Цитринитас.       Цитринитас не любил свое имя и постоянно поправлял Альбедо, но смиренно поджимал губы в тонкую полоску, когда его звала учитель. Он не был шумным, но казался куда живее, чем любой из них. Его речь была куда проще, чем у учителя, потому первое время Альбедо переводил взгляд каждый раз на него, надеясь, что тот объяснит суть очередного задания, и Цитрин с фырканьем шептал настолько тихо, насколько мог, лишь бы не привлечь ненужное внимание Рэйндоттир.       Цитринитас был лучшим творением учителя из них троих — у него, в отличие от Альбедо и Нигредо, не было той самой отметины в форме звезды. Чистая, не тронутая ни шрамами, ни родимыми пятнами кожа… Все еще далекая от кожи обычных людей из-за своей излишней идеальности, но куда более приближенная, чем у них.       Учитель выделяла Цитринитаса, но в своей собственной манере. В редкие минуты отдыха Цитрин шипел, что отношение учителя к ним даже пренебрежительнее, чем к личным вещам. Словно они не заслуживают даже звания «вещи». Цитрин тихо шептал что-то злое на языке каэнри’ах, перевязывая чем-то на подобие бинтов ранения — свои и братьев. Не потому, что так надо, — в конце концов, в них даже крови толком не было, да и не нужна она им, — а чтобы скрыть от взгляда — своего и братьев, — пустые порезы, как у вспоротых фонтейских кукол.       А потом однажды умирает Нигредо.       Рэйндоттир убивает его собственными руками — Нигредо сваливается к ее ногам сломавшейся игрушкой. Альбедо чувствует, как покалывает пальцы от легкого волнения, когда он встречается взглядом с братом — совершенно пустой еще при жизни, сейчас они казались темными пропастями, жадно поглощающими любой свет. Кажется, он должен был стать следующим — до того, как Цитрин успел даже дернуться, Рэйндоттир впилась ногтями в горло Альбедо.       Но стоило им встретиться взглядом, как на бесстрастном лице учителя мелькает легкое удивление. Она говорит:       — Надо же, а твои зачатки личности развились, в отличие от Нигредо.       Рэйндоттир отпускает его и уходит, что-то задумчиво бормоча. Цитрин мигом бросается к нему, а потом они, не сговариваясь, решают похоронить Нигредо — копают оледеневшими пальцами снег там, где можно копнуть поглубже, втыкают рядом палку и вешают алый шарф, который носил каждый из них.       Нигредо был всего лишь куклой с зачатками души, но все-таки — братом.       После этого учитель стала больше уделять времени обучению кхемии.       «В алхимии есть четыре стадии, которым стоит уделять внимание: нигредо — первая ступень алхимии, выходящая из первородных форм; альбедо — ступень, на которой начинаются изменения; рубедо в алхимии означает очищение чувств; и, наконец-то, цитринитас — последняя ступень процесса трансмутации. Лишь тогда раскрывается истинный смысл трансмутации — осознание собственной ценности.»       Сколько бы Альбедо не вглядывался в себя, он не находил той самой ценности, о которой говорила учитель. Цитрин трепал его по волосам, качал головой и шептал, что она есть во всем (даже если учитель скажет, что это не так, — скрипел зубами брат, — помни об этом).       Цитринитас был талантлив. Цитринитас запоминал каждое слово учителя без дополнительных заметок, и Альбедо, делая успехи, думал, что не должен отставать от брата. Цитринитас…       Ненавидел алхимию, мать и, наверное, даже самого Альбедо.       Даже рождение Дурина было обычным уроком, несерьезной алхимией для их учителя. Гладя яйцо, достигающее ей едва ли не до пояса, она приговаривала медленно и уверенно:       «Вселенная — это суть тьмы истинного неба. Земля — память времени и жизни. Белый мел — это вы. Чёрная земля — исток алхимии и основа жизни. А это…»       В то же мгновение скорлупа потрескалась. Жизнь пробивалась наружу, осыпая землю осколками инкубатора. Рэйндоттир отошла на пару шагов, наблюдая вместе с сыновьями за тем, как на свет вылуплялся дракон.       «…это рождение».       Дурин был энергичным и любопытным созиданьем, с удовольствием преследующим Цитринитаса и заглядывающим в его записи. Заданием учителя было следить за развитием новой жизни, забота и документация всех изъянов.       Альбедо делал это с удовольствием, он любил алхимию. А еще был крайне любопытен от природы, как иногда замечал брат, даже когда был таким же, как…       В такие моменты Цитрин всегда замолкал, недоговаривая, и Альбедо понимал почему. Цитринитас всегда хотел вырваться из лап матери, встретиться с людьми и затеряться среди них. Стать одним из них. Хотя бы ненадолго.       И однажды эти чувства вырвались наружу. Альбедо наблюдал за этим недалеко, но слышал лишь обрывки фраз, стараясь придерживать Дурина, чтобы тот не вмешивался в такой важный момент для брата. Для Цитрина это было важно и Альбедо это знал.       …Рэйндоттир слушала его долго, пока не выдохся сам Цитринитас, а потом вдохнула. Это слово отдалось от стен пещеры эхом, звуча еще пару секунд:       — Хорошо.       Это произошло быстро. Ни Альбедо, ни Цитринитас даже не успели среагировать не только на опасность, но даже на ее согласие. Раздался щелчок пальцев и Дурин словно сошел с ума, вырвался из хватки. Мгновение и Цитрина больше не было на том месте, где он стоял.       Альбедо медленно моргнул. Суть происходящего уже сформировалась в его глазах, но он отказывался в это верить.       Дурин же, успокоившись после того, как проглотил Цитрина, спустя пару секунд словно взбесился вновь. Раздался ни то крик, ни то вой, полный боли. И лишь тогда во взгляде Рэйндоттир мелькнуло изумление.       — Как любопытно. Даже такое малое количество хонкая в Цитринитасе смогло свести с ума Дурина?       Но Дурин разбушевался сильнее прежнего, настолько, что это взволновало даже саму мать. Коротко бросив Альбедо, что им стоит убраться отсюда поскорее, она поспешила вперед, не оглядываясь назад.       Альбедо тоже не стоило оглядываться назад.       Но приходится.       — Давно не виделись, Альбедо.       — И впрямь… С возвращением, Цитрин.