Мёртвая

Май, начало Пахнет речкой, солнцем и травой Возле уха - его дыханье Он глядит на нее волком

От Наруто пахнет сладкой гнилью – режет глаза так, что хочется зажмуриться. Сакура отворачивается в сторону поспешно, глядит в окно, каждый раз говоря себе: «Не твое дело, милая, не твоя битва, брось…». Но помочь так хочется. «Почему?» - спрашивает сама себя Сакура. От Наруто веет не только сладкой гнилостью – у него улыбка, пропахшая солнцем, лукавые ямочки на щеках и глаза цвета летнего неба, при виде которых вспоминается давно забытое. Поле с рассыпанными крупными ромашками, пронзительный крик ястреба… Наруто здоровается в коридорах первым, глядит бесхитростно, словно светловолосая Кумико – и от этого внутри у Сакуры что-то переворачивается. Где-то под ребрами, там, где бьется сердце у других, слабо покалывает. Не-ее-Саске подходит к ней в четверть третьего, в столовой, полной студентов. У него в руках поднос, а в глазах – немая просьба, он смотрит устало, оценивающе, водружает свой обед на ее столик и устраивается справа. От Саске веет жаром. Сакура осторожно отодвигается, пока внутри еще только тлеет, не разгорается. Думает: «поди прочь», а у самой ноги не слушаются. Сакура склоняет голову набок, копируя и позу, и взгляд – Саске смахивает с рукава несуществующие пылинки и в лоб интересуется: – Ты не заметила, что с Наруто что-то не так? – Что именно? – уточняет она. Голос чуть охрипший, на последнем слове – ломается, выдает ее с потрохами. Сакура глубоко вздыхает и напоминает в очередной раз: это не-ее-Саске, уже нет. Но как поверить собственному разуму, если глаза видят обратное? Вот же – протяни руку, прикоснись, дотронься! И лицо точь-в-точь такое же, и тембр голоса… Будто ожившее воспоминание. Пальцы сводит от холода, Сакура переводит взгляд вниз, на побелевшие костяшки, и на мгновение ей чудится, как они вжимаются в серые стены промерзлые… Саске пожимает плечами. – Ведет себя странно. Будто и не он вовсе… Не замечала? – Нет, - бесстыже лжет Сакура. Какое ей дело? Стараниями Наруто она записана в их круг – все почему-то думают, что они друзья; Сакуре это до лампочки, у нее друзей не было и никогда не будет. Максимум – хорошие знакомые, потому как другу надо позволить подойти близко, отвести место в сердце – а у нее там сплошное кладбище. Сакура – мертвая. Убитая. Она выдерживает три дня – стоически, утыкаясь носом в рукав теплого мохнатого свитера, а потом не выдерживает. Хинату Сакура ловит возле выхода – мягко хватает за запястье, на секунду цепенеет от нахлынувшей чужой горечи, и спрашивает: – Зачем? Хочется крикнуть другое: «Что ж ты наделала, глупая?». Хината таращит светлые глаза из-под густой челки, несмело растягивает губы в тошнотворно-вежливой улыбке. Если б не толпа вокруг – Сакура от души бы ей врезала, с наслаждением, так, чтобы ладонь обожгло от пощечины; так, чтобы вытряхнуть всю дурь из хорошенькой головы. – О чем ты? – скороговоркой произносит Хината, а у самой глаза смотрят в сторону. – Ты знаешь, о чем, - в упор разглядывая ее, отвечает Сакура. – К кому ходила, рассказывай. Кем она тебе представилась? Гадалкой, ведьмой? Что обещала? Любовь до гроба? Счастье? А, может быть, семью и деток – четверо, чтобы как столбы супружеской кровати? На щеках Хинаты расцветает румянец. Сакура мельком думает – как те маки, красные, и поджимает губы. Что-то она совсем расклеилась, а ведь жила до этого – и слезинки не уронила. Только… Разве ж жила она? Существовала…                                                                   – Как ты узнала, - лепечет Хината. – Я никому не рассказывала… «Там ещё и жёлтые были, рядышком», - рассеянно думается Сакуре. – К кому ходила? Назови мне адрес и имя, - против воли слетает с языка, а ведь обещала, самой себе обещала, что не будет вмешиваться… Но у Наруто – взгляд точь-в-точь как у Кумико; слепая любовь в нем и обожание, на кончиках пальцев эта девочка держала весь мир… Сакура сглатывает ставшей горькой слюну, неестественно выпрямляется, будто в позвоночник вбили прямую жердь. – Не буду, - вдруг вскидывает голову робкая Хината. Только сейчас в ней робости – ни грамма, на густых ресницах – непролитые слезы, голос звенит от напряжения. – Разве я что плохое сделала? Она сказала, что поможет чувствам разгореться, но не создаст! Не стала бы я против воли Наруто его к себе привязывать! – Год ему остался, - перебивает ее Сакура. Для Хинаты вокруг – тишина, голоса студентов исчезают, стрелки на часах останавливаются. – Как – год? – выпаливает она, и зажмуривается от ужаса. – Что значит – год? У Хинаты лицо – кукольное, с гладкой фарфоровой кожей, даже плачет она красиво, будто ненастоящая, а у Сакуры лицо искажается в уродливой гримасе, уголки рта ползут вверх, глаза презрительно прищуриваются. – Нет такого средства, чтоб любовь разжечь, - четко говорит она. – Всегда платить приходится. Для той, что выполнила – и земные радости подойдут, вроде денег иль подарков; а вот судьба за вмешательство другое требует. Не надо ей благ и золота, иное берет… Свободу и жизнь – самое ценное. В глазах Хинаты – отчаяние вперемешку с ужасом, она выдергивает запястье из крепкой хватки Сакуры, отмечает невольно, что пальцы у той – словно лед… – Говори, - угрожающе шипит Сакура, и подается вперед. Хинату придавливает чужим голосом, как бетонной плитой – она сама не понимает, как достает из сумки белый листок, торопливо черкает нужное… Сакура прячет записку в карман, и вдруг хватает собеседницу за подбородок, ногтями больно впивается в кожу. – Запомни, - говорит она. И голос ее звучит у Хинаты внутри, вибрирует где-то в горле… – Не быть вам вместе. Не так судьбой загадано. Дома Хината трет лицо мыльной пеной, до покраснения скребет рот мочалкой – а следы, полукруглые, словно полумесяцы; багровые – как украшения…