Мёртвая

Хочешь, с кровью? Хочешь, с солью? Сердце выну.

Вештица. Одно слово – а сколько боли скрывается за ним. От заката до рассвета и обратно; от Луны серебряной до земли почерневшей, выгоревшей; от кончиков пальцев до макушки, отливающей на солнце розовым, Сакура – вештица, часть всего, что вокруг, а все, что вокруг – ее часть. Мел в чужих руках звучно поскрипывает, царапая гладкую доску, в окно бьется сонная жирная муха, за стеклом – хоровод рыжих листьев, тонкий ветер, в тетради – наспех набросанные слова. Сакура слушает лекцию по истории вполуха, пропуская большую часть – ей не особо интересно, потому что история имеет свойство меняться в чужих устах, а Сакура видела все своими глазами. Ей восемнадцать уже несколько сотен лет. Могла бы – исчезла; но при мысли о смерти в груди что-то колет, сама мысль лечь добровольно в землю вызывает ярый протест. И Сакуре ничего не остается, как жить, вернее, существовать, растворяться в толпе людей, беззаботно играть роль вечной студентки, менять документы и адреса раз в несколько лет. Здесь, в небольшом городишке, она уже месяца три – и на этот раз позволяет себе маленькую слабость: оставляет свое настоящее имя. Сентиментально, но что поделать – другие ей не нравятся, и откликается она на них с трудом, привыкает долго и тяжело. Точнее, совсем не привыкает, просто смиряется. А вот на слово «ведьма» у нее внутри стоит маячок, вспыхивающий красным, как только рядом кто-то произносит его. Спасибо тем временам, когда ведьм видели в каждой привлекательной женщине, искали повсюду, и каждую вторую отправляли на костер. – Ведьмы, или вештицы, - мерно вещает преподаватель, поправляя очки на носу. Они ему только для вида – Сакура знает, зрение у него в порядке, а вот взгляд – тяжелый, недобрый, пристальный; многие не выдерживают, отворачиваются, вот Какаши Хатаке и решает проблему, купив очки без диоптрий. – Простите, а что значит «вештица»? – тянет руку девушка на первой парте. На секунду глаза преподавателя вспыхивают недобрым огоньком, который тут же затухает, оставляя тлеющие угли. Сакура невольно напрягается – ни разу еще не один из преследовавших ее не использовал этот древний термин. Да и откуда необразованному люду знать, кто такие вештицы? Им привычнее «ведьма», «нечисть», «колдунья», на худой конец. В современном мире вообще синонимов развелось – гадалки, ворожеи, астрологи, предсказатели, знахарки, травницы… Только как ни назови – суть одна. И правильно будет: вештица. – Вештица – древнее слово. Происходит от вѣдати – «знать, ведать», - говорит Хатаке то, что давно известно любому, у кого есть интернет и немного любопытства. – В средние века считалось, что особые умения женщина приобретает благодаря связи с дьяволом… Чушь, да и только. Могла бы – громко фыркнула, или хмыкнула; но Сакура принимает заинтересованный вид и чуть раздвигает губы в наивной улыбке. – Многие женщины пали от рук инквизиторов, бывало и такое, что официального решения не дожидались – шли с факелами к дому, где жила подозреваемая, устраивали самосуд. – Я во все это не верю, - высказывает свое мнение, хоть его об этом никто и не просит, светловолосый парень с третьей парты. Наруто Узумаки, кажется, он вообще такой – весь… Непрошеный. Надоедливый. Шумный. Всегда на виду. Полная противоположность Сакуре. – Если они колдовать умели, что же себя не защитили тогда? Почему их всех сожгли? – продолжает свою глупую мысль Наруто. Сакура опускает глаза вниз, рассматривая гладкую кожу на ладонях. Становится тошно. Для чего все это? Из года в год сидеть в душной аудитории, смотреть сквозь незнакомые лица, запоминать пару-тройку имен – из вежливости, возвращаться в очередную крохотную квартирку, сбрасывать с себя одежду, как старую кожу, и устало валиться на пол… Жизнь не имеет смысла. И мир ее не имеет красок… Ответ преподавателя выбивает ее из колеи, на секунду в груди становится жарко. – А кто сказал, что все убитые – вештицы? Хатаке недобро улыбается, просверливает в Наруто очередную дыру взглядом, что, впрочем, бесполезно – такие, как он, абсолютно непрошибаемые, и заканчивает: – Вештицы на кострах не горели. Там горели невинные. – То есть вы верите в существование ведьм? – не выдерживает девушка с первой парты. Какаши от ответа уклоняется, картинно пожимая плечами. – Может, да, а может, нет… Кто знает. Пока своими глазами не увижу – не поверю. Раздаются тихие смешки, на лицах появляются одобрительные улыбки. Кто-то скучает, подперев кулаком щеку, на заднем ряду тихая Хината вздрагивает, сжимая кулачки. Сакура еле заметно морщится. Хината верит в Бога и в Дьявола, и в существование ведьм – тоже верит. Сакура знает, что Хината безнадежно влюблена – чувствует всей кожей, как тянутся тонкие, мерцающие нити, как озаряется тайным светом лицо при виде возлюбленного. Вместе им не быть – и это Сакура тоже знает. Ее чужое горе не трогает – свое-то давно уже позабыла; а чужое… Много она таких видела, влюбленных, сияющих, после – бесцветных, усталых, держащих не те ладони и качающих собственных детей в люльках, у которых могли быть и другие волосы, и глаза… Помогать им – напрасно, на смену одним придут другие, да и сами люди – любители портить собственное счастье. Только силу зря тратить… Да какой прок от этого? Бессмысленно. До конца занятия Сакура прилежно записывает то, что в памяти спрятано в дальних уголках, чтобы потом присниться в ночных кошмарах, вернуться запахом влажной земли и холодом в пальцах. Может, смысл в том, чтобы ей найти свое счастье? Мысль приходит так резко, что Сакура едва ручку не роняет, потом устало про себя усмехается: кто ж ее, вештицу-то, полюбит? Как только узнается, так… Что «так», она представить не может. В современном мире ни инквизиции, ни охотников, к магии относятся если не с радостью, то сохраняют спокойствие. И все равно… Хватит. Любила однажды уже. Досыта потом земли наелась. Из аудитории она выходит последней, сонно моргая. Торопиться ей некуда – дома ни кошки, ни собаки, даже цветов комнатных нет. Кто-то толкает ее в спину – почти неощутимо, тут же быстро извиняется, Сакура на автомате махает рукой, делает два шага вперед и… Застывает. Между лопаток кожа зудит, чешется так, что всю спину сводит, а голос… Она оборачивается, обводит толпу взглядом… Могла бы – закричала так, что стекла треснули, но остается молчать и смотреть, как кто-то, выглядевший как ее возлюбленный, недовольно хмурится, слушая Наруто. Глаза – те же, и волосы, и губы такие же, тонкие, верхняя – с капризным изгибом; но жесты – другие, и мимика, между бровей нет морщинки, и в уголках глаз не прячется усталость и стыд. Сакура на мгновение думает, что ей мерещится, зажмуривается с силой, до черных мушек перед глазами, а когда открывает их – Саске никуда не исчезает. Остается стоять, и она тоже – стоять и смотреть, побелевшими губами шепча имя, которое поклялась забыть. Долгое время носила у сердца, как тайну; казалось, никогда уже не сорвется с губ – ан нет, произносится также легко и просто, на выдохе, до странного жжения в груди, потому что раньше она его до хрипоты кричала… Он поворачивается, ловит ее взгляд – безумный, потерянный, и непонимающе ей улыбается. Жизнь обретает смысл. И мир обретает краски.