Игра вслепую

        Эвакуация Лунной гавани имела все шансы стать для Ронина худшим из кошмаров. Слишком разбросаны были лифмены. Слишком многие мирные жители погибли в первые минуты после… катастрофы.         Сперва они с Нодом пробирались пешком через заросли прибрежной травы, потом разошлись: юноша отправился разыскивать хоть одну птицу, а Ронин — других гвардейцев. Первые нашлись быстро. Семеро, потрёпанные, наспех перевязанные — их вела невысокая черноволосая женщина, одетая в полотняную рубашку и штаны. Сеамни, дочь Луга, не усидела в госпитале…         — Генерал, — десятница чётким жестом отдала честь, на мгновение прижав пальцы к краю рассечённого шлема. Причём, похоже, шлем пострадал до того, как оказался у неё на голове.         Ронин коротко кивнул ответ, не спрашивая, где ещё три солдата из её десятка. Мертвы они или пропали — это не то, что имеет значение, и не то, о чём стоит напоминать их командиру. Он знал слишком мало, чтобы введение бойцов в курс дела заняло много времени. Так что через пару минут лифмены уже рассредоточились по двое, чтобы по цепочке передать приказ генерала: вывести мирных жителей из опасной зоны. И отлеживать появление болотников.         Сеамни на ходу сунула Ронину галету и фляжку с водой — только тогда он вспомнил, что последний раз ел более суток назад. Впрочем, через четверть часа он уже пожалел о том, что что-то съел: запах мертвечины был тошнотворным. Есть вещи, к которым даже десятилетия воинского опыта готовят слабо. Гниющие заживо тела точно попадают в эту категорию.         Вскоре появился Нод на колибри, начали поступать донесения от рассеянных отрядов… Хорошего было мало. Разве что то, что болотники на летучих мышах куда-то сгинули.         А хуже всего — часть жителей Лунной гавани оказалась поймана в ловушку на нижних этажах королевского дворца.         Грязь, гниль, мертвецы, усталые птицы и летуны — пугающий водоворот, из которого, казалось, не было шансов вынырнуть. Ронин чувствовал себя далеко за гранью реальности, и это, пожалуй, оказывалось единственной защитой для рассудка. Он видел уже не одного и не двух новобранцев — да даже опытных солдат — которые просто не могли заставить себя вернуться в умирающую Лунную гавань. То, что город не спасти, было очевидно с первых минут. Оставалось искать выживших…         Рассвет застал Ронина в воздухе. Вот уже полчаса спасательные команды никого не находили. Нижние этажи дворца так и остались заблокированными, а попытки пробраться туда стоили жизни шести лифменам. Криков оттуда больше не доносилось. Ронин стиснул зубы и сказал себе, что сделает ещё один, последний круг — на всякий случай.         На этот раз он подлетел совсем близко: туда, где деревья выглядели смертельно больными, и с веток стекала мутная слизь, капли которой — проверено неосторожными разведчиками — разъедали и доспехи, и кожу. Трудно было заставить колибри пролететь между искорёженных ветвей. Он сам тоже предпочёл бы оказаться как можно дальше оттуда. Да и смысла наверняка не было…         Фигура на земле выглядела ещё одним пятном грязи. Невозможно, просто невозможно, чтобы здесь был кто-то живой!..         Ронин бросил птицу вниз, хоть и понимал, что жертва гнили, скорее всего, не принадлежит к лесному народу. Не свернул даже тогда, когда понял, с кем именно имеет дело. Колибри завис в воздухе опасно близко к земле.         — В седло, позади меня, быстро, — слова прозвучали почти скороговоркой.         Мандрейк недоумённо зашипел, уставившись на протянутую руку.         — Какого хрена ты тут геройствуешь? Иди нахрен.         «Какого хрена ты тут выпендриваешься?!» — на взгляд Ронина, болотный князь был очевидно не в том положении и состоянии, чтобы отказываться от помощи, кем бы она ни была предложена.         — Я не собираюсь смотреть, как эта дрянь кого-то сжирает заживо. Даже тебя. Потому что уже видел слишком многих, — слова отзывались горечью на языке и вспышками боли в висках. Он не хотел сейчас иметь дела с Мандрейком. Вообще ничего не хотел — только покоя. Но есть вещи, которые допускать нельзя. — Руку, быстро. Не будь идиотом.         Впрочем, даже втаскивая Мандрейка на птицу, Ронин не имел особого представления, что делать с этим «подарком судьбы» дальше. Хотя в ближайших планах явно стояло убраться отсюда живым. А потом… импровизация.         — Советую держаться, — сказал он болотнику, прежде чем послать колибри вверх. Переплетение ветвей выглядело неприятно плотным.         Мандрейк вцепился в его пояс только тогда, когда чуть не свалился во время первого виража. И правильно сделал, потому что первый вираж оказался далеко не последним. А пальцы свободной руки судорожно скребли по застёжке плаща: ему всё никак не удавалось расцепить фибулу, чтобы сбросить заляпанную плесенью шкуру. Ронин коротко оглянулся через плечо, реагируя на эти шевеления, но тут же отвернулся обратно — следить за дорогой.         Он почти не обращал внимания на Мандрейка: все силы уходили на управление птицей. Не видел, как тот обтирает с кожи пятна гнили всё-таки снятым плащом, а потом тянется за ножом. За чужим, потому что его — остался где-то в плесени.         Ронин не успел ему помешать. Вот уж правда, единственный безопасный способ транспортировать такое существо — оглушить его. Но в мёртвом лесу Ронину это в голову не пришло. А дальше уже было как-то неудобно. Чисто технически неудобно.         — Не делай глупостей, — запоздало предупредил он болотника, и тот в ответ неожиданно язвительно рассмеялся:         — Уже сам додумался, спасибо. Я не самоубийца.         С последним пунктом Ронин не мог не согласиться. Один раз он сегодня уже пробовал умирать, и ему не понравилось. Правда, не ясно, как с такой позицией согласовывалось вытаскивание Мандрейка из плесени. Да и вообще, полёты с пассажиром, касательно которого «не доверяешь» — чересчур мягкое выражение, — трудно назвать «не самоубийственными».         Гадать, зачем Мандрейку нож, пришлось недолго. Болотник несколько секунд примеривался — Ронин наблюдал за ним краем глаза, прикидывая, сумеет ли перехватить удар, если что — а после полоснул клинком себе по икре, срезая плесень, въевшуюся в кожу. Стиснул зубы — Ронин всё равно услышал глухое то ли рычание, то ли стон, — и чуть не выронил нож. Жаль, что только чуть. Спокойнее было бы, хоть и жалко хороший клинок…         Временный лагерь, где собрались все беженцы, был хаотичен настолько, что трудно было сообразить, куда конкретно лететь. В одном Ронин был уверен точно: тащить Мандрейка туда, где мирные жители, неразумно. Только к гвардии: тогда, может быть, болотный князь доставит не слишком много проблем. И как бы он не попытался убить Ронина сразу, как только птица снизится.         Высмотрев достаточную концентрацию зелёных доспехов, а также знакомую рыжую шевелюру (вопрос: куда Шиан подевал шлем?), Ронин направил колибри вниз — почти в пике. А как только птичка зависла на месте, спихнул Мандрейка. Болотный князь не успел сгруппироваться, зашипел от боли и нецензурно выругался. Приподнялся он уже с большим трудом.         Ронин сполз на землю, цепляясь за поводья, и обнаружил, что ноги его не держат. Однако подскочивший Шиан успел подставить ему плечо и спас своего генерала от совершенно позорного падения. Что гвардейцам, что болотнику лучше было не видеть, в насколько плохом он состоянии.         Хоть одно преимущество его ранга: объяснений, в том числе объяснений присутствия Мандрейка, от него никто не требовал. Только Шиан спросил:         — С этим что делать?         — Перевязать, — Ронин повысил голос, обращаясь к остальным гвардейцам. — А потом связать покрепче.         Он помедлил, соображая, что сказать дальше: места для содержания пленных во временном лагере явно предусмотрено не было.         — Связать? Ну, попробуйте! — тут же оскалился Мандрейк.         Дальнейшее можно было описать только одним словом: бардак. Хромающий болотник всё-таки сумел подняться на ноги и махнул ножом в сторону ближайших солдат. Ронин мысленно обозвал себя идиотом за то, что забыл про нож, который нужно было отобрать, и попытался оглушить «пленника» рукоятью меча. Только вот для это пришлось отцепиться от плеча Шиана и сделать шаг вперёд… Так что он пошатнулся, удар вышел скользящим, и Мандрейк развернулся уже к нему с недвусмысленным намерением воткнуть клинок хоть куда-нибудь. Впрочем, его скорость реакции тоже оставляла желать лучшего, так что атаковать он не успел. Нод, выхватив у соседа щит, огрел им Мандрейка по затылку. Этого хватило.         Ронин не шлёпнулся на землю рядом болотником только потому, что его снова придержал Шиан. Мрачно обвёл взглядом всех остальных — бездействовавших — участников эпизода:         — Не на что глазеть. Приказ остаётся в силе. Выполняйте.         — Пойдёмте в лазарет, командир, — предложил Шиан, когда младшие гвардейцы, включая всё ещё держащего чужой щит Нода, разошлись. Причём, судя по мимолётно промелькнувшей интонации, он считал, что и спрашивать не надо, надо тащить за шкирку. Но субординация не позволяла.         — Сперва доложи обстановку.         Надо отдать должное начальнику штаба: хорошо зная своего командира, он завис всего на пару секунд, после чего выдвинул компромиссный вариант:         — Может, параллельно?         Немного подумав, Ронин кивнул.         Никто, кроме, может быть, королевы, не знал числа жителей Лунной гавани. Но даже без этого знания Ронин понимал: спасшихся и спасённых слишком мало, чтобы кто-либо из лифменов мог теперь спать спокойно. Они сделали всё, что могли, но этого оказалось недостаточно. И подсчёт собственных потерь пока не завершился, хотя надежда на то, что в лагерь доберётся кто-то ещё из гвардии, падала с каждым часом. Среди погибших и пропавших без вести числилась почти треть солдат… На памяти Ронина они никогда не несли таких потерь.         Однако одно сообщение его всё-таки порадовало: троица младших разведчиков выловила из озера Нима Галу, хоть и изрядно помятого. Ронин был рад слышать, что его старый приятель жив. И, если честно, умение того управляться с толпой сейчас было важно, как никогда. Ронин отнюдь не был уверен, что способен не дать мирным жителям впасть в панику. И что хоть кто-то из командного состава лифменов способен.         Шиан убеждал его, что нужно пойти поспать, но Ронин так и не согласился. Ощущения, что сделано всё, что можно сделать, не было. Да и не хотел он спать. Может быть, потому, что слишком хорошо представлял, что ему может присниться. Организм пока не пытался отключиться прямо на ходу, а значит, ещё можно было попытаться сделать что-нибудь полезное. Хотя начальник штаба считал, что смог услать его отдыхать… но, в конце концов, попытка допросить пленника — это почти отдых. Можно просто сидеть и говорить, а не издеваться над побитым телом. В данный момент сильнее всего болело два или три раза ударенное колено.         Ронин задумался, будет ли у Мандрейка по пробуждении (пока болотный князь всё ещё пребывал без сознания) болеть голова: щитом Нод его приложил от души. Не то, чтобы это его волновало. Но лучше уж было думать о чём-то бессмысленном, чем о нерешаемых на данный момент проблемах.         Болотник лежал лицом вниз — как его бросили гвардейцы — и признаков жизни или сознания не подавал. Можно было, конечно, окатить его водой или сделать что-нибудь ещё, чтобы привести в чувство, но вместо этого Ронин просто сидел на изогнутом корне и ждал. Отдыхал, можно сказать.         Следующая бессмысленная мысль, пришедшая в голову, была о том, что он не припомнит, видел ли когда-нибудь Мандрейка без плаща. Шкура летучей мыши казалась столь же неотъемлемым атрибутом болотного князя, как мерзкий характер.         Грязноватый доспех, собранный из кожаных пластинок, и торчащая из-под него изрядно потрёпанная длинная туника — вот и вся экипировка, помимо сгинувшего плаща. Впрочем, то, что болотники не умеют делать нормальное снаряжение — не новость. Ронин перевёл взгляд на затылок Мандрейка, с долей любопытства замечая, что вместо волос — волос ни у кого из чистокровных болотников быть не могло — кожу покрывают коричневатые пластинки-чешуйки, очень жёсткие на вид. Конечно, подходить и проверять на ощупь он не стал. Но прикинул, что средней силы удар мечом эти пластинки, скорее всего, выдержат. Может быть, бесполезная информация. А может, и нет.         Мандрейк шевельнулся и со второй попытки сумел сесть. Если у него и болела голова, внешне это никак не проявлялось. Он достаточно безнадёжно подёргал верёвки и мрачно вздохнул:         — Очаровательно.         — А ты чего ожидал? — хмыкнул Ронин, имея в виду «а ты чего ожидал, атакуя генерала лифменов в присутствии полудюжины солдат?».         — Вообще-то я ожидал, что бутон раскроется в темноте, из него появится чёрный принц, и мне, наконец, удастся добиться победы, — болотник ответил с неприкрытым сарказмом.         — Жизнь полна разочарований, — Ронин пожал плечами. Тяжело было отвечать вот так — спокойно, с тенью иронии. Не давая понять, в насколько пугающе-безнадёжной ситуации оказался весь лесной народ. Если он хочет получить от Мандрейка информацию, не стоит показывать свою слабость.         Мандрейк несколько секунд сверлил его взглядом, после чего зло оскалился:         — Зачем притащился? Позлорадствовать?         — Мне нужен ответ на один вопрос, — Ронин смотрел противнику прямо в глаза, будто совершенно не обеспокоенный тем, что видит там в основном желание убивать. — Что ты сделал с бутоном?         Он не был уверен, какого ответа ожидал — но явно не смеха.         — Я сделал? — Мандрейк ещё раз коротко и сухо хохотнул. — Меня там не было, если ты забыл. Ты сам об этом позаботился. Так что того, что бутон распустился в темноте, оказалось достаточно.         — Бутон распустился на свету, — возразил Ронин. Он знал это только со слов Нода, и, наверное, Нод мог ошибиться — но трудно перепутать, находясь в десятке шагов от цветка. Так что он верил, что бутон распустился на свету… и что-то пошло не так. Что? И можно ли это исправить? Впрочем, об этом спрашивать Мандрейка бесполезно.         В первый раз за разговор на лице болотного князя мелькнула хоть какая-то эмоция, кроме злости. Он был удивлён. Но быстро справился с удивлением:         — Тогда тем более при чём тут я?         — При том, что Лунная гавань поглощена гнилью? При том, что из цветка, который должен был стать жизнью леса, появилось нечто столь отвратительное, чему только в твоём болоте и место?! — Ронин неосознанно повысил голос почти до крика. Сегодняшнего — вчерашнего — дня было слишком много даже для его самоконтроля.         Мандрейк пристально смотрел на него, будто что-то обдумывая. Усмехнулся:         — Это всё, конечно, прекрасно… Даже жаль, что я не приложил к этому руку.         — Пусть так, — Ронину хватило нескольких секунд и тени насмешки в голосе старого врага, чтобы взять себя в руки. — Тогда можешь ли ты предположить, что произошло?         — Нет. Или… да, — кривая ухмылка выглядела практически жутко.         — Что же?         — Зачем бы мне что-то сообщать тебе?         — Я спас тебе жизнь. Забыл?         — Не считается, — подумав пару секунд, снова оскалился Мандрейк. — Ты захватил меня в плен, а не спас. Освободишь — тогда скажу.         — Ты не знаешь ничего настолько ценного, — Ронин не собирался торговаться. Попытка добыть информацию была только попыткой, а неудача — ни в коей мере не критической. Он надеялся, что Мандрейк окажется более сговорчивым (хотя бы под впечатлением от общения с плесенью), но нет — так нет. Тем более что, похоже, тот был настроен разве что поиздеваться над ним. — Так что можешь оставить свою догадку себе.         Ронин встал, собираясь выйти из превращённого в темницу закутка между корнями. Нужно было поставить кого-нибудь охранять пленника… и, наверное, прав был Шиан: поспать пару часов.         Он не видел, как тёмные глаза Мандрейка вспыхнули злостью. И, когда Ронин уже отошёл на несколько шагов, болотник прошипел:         — Королева Тара.         Ронин резко обернулся, стискивая кулаки и понимая, что сохранить хотя бы внешнее равнодушие не получается. Мандрейк удовлетворённо ухмыльнулся, убедившись, что завладел его вниманием:         — Только королева может что-то вложить в бутон. Она ведь умерла, не так ли? Как думаешь, Ронин, что она могла отдать — перед смертью, возможно, не в здравом рассудке?.. Как…         Он захлебнулся хрипом, когда Ронин, за секунду оказавшись рядом, ударил его ногой в живот. Пытаясь откашляться, скорчился на земле, и, похоже, даже не услышал ледяное:         — Замолчи.         От резкого рывка напомнили о себе раны. Ронин всё-таки сумел отойти от «камеры» на десяток шагов, — и из поля зрения пленника, — прежде чем привалился спиной к стеблю папоротника и практически сполз на землю. Запрокинув голову, он уставился на привычный узор древесных ветвей высоко наверху: на чистую, не тронутую гнилью зелень.         — Я не должен был этого делать.         Легче, впрочем, не стало — ничуть.