Постарайся выжить

      Я смотрю на свое слегка искаженное отражение в грязном, треснувшем зеркале. Заляпанным оно было всегда: многолетние пятна напрочь въелись в стекло, категорически отказываясь оттираться; а эту трещину я вижу впервые. Она новая.       Какого черта здесь вчера происходило?       Я проснулся и осознал, что почти ничего не помню.       Изящная прозрачная бутылка с коричневым содержимым. Жуткий скрипучий смех Сноу. Его морщинистая рука, короткие полные пальцы, усыпанные перстнями с дорогущими камнями. Про себя отмечаю, что на один такой камень мы с мамой и Лео могли бы жить в достатке пару-тройку лет.       Бутылка со странной жидкостью в руках у президента.       — Это виски, — объясняет он, хотя я ни о чем его не спрашивал.       Сноу разливает виски по большим хрустальным бокалам, которые принес с собой. Один из них пододвигает ко мне.       — Попробуйте, мистер Эбернети. Клянусь: это лучший напиток на нашей планете.       Смотрю на стакан с подозрением. Это яд, думаю я, это может быть яд. Сноу замечает мою легкую растерянность. Продолжая ухмыляться, он берет бокал, который предназначается ему. Пьет, смотря прямо в мои глаза, а я ежусь, потому что его взгляд более чем неприятен. Ладно-ладно, убедил. Без особого энтузиазма тянусь за своим виски и тоже делаю глоток. Закашливаюсь. И вот это считается лучшим напитком в мире?!       Здесь мои воспоминания о вчерашнем вечере обрываются. Дальше ничего, просто ничего. Белый лист. Пустота. Я пытался вспомнить хоть что-нибудь, но каждая из попыток заранее была обречена на провал.       Мои глаза красные и опухшие. Под ними — космических размеров и цветов синяки. Лицо перекошено и без дефектов старинного зеркала, на голове — волосяной бунт. Кажется, я не выглядел так жутко даже после финальной битвы на Голодных играх. Нет, разумеется, на внешность мне плевать. Недели, проведенные в городе богатеньких самовлюбленных кретинов, не сделали меня одним из них. В другом проблема, другое заботит: что, черт возьми, вчера случилось? Почему в моей памяти провал?       В горле — знойная пустыня. Жажду, подобную этой, я испытывал лишь на арене, и поэтому в какую-то секунду кажется: я все еще на играх, а дом мне только снится. Голова раскалывается. Так дико она не болела даже тогда, когда обезумевший профи из Второго колотил меня по затылку своим мощным кулаком в разгар нашей схватки. Бреду на кухню, чтобы умыться и залить прохладной вожделенной водой пылающую глотку. Надеюсь, что перед отъездом мама набрала ведро воды про запас.       Мама…       Замираю в дверях кухни и хватаюсь за косяки. В сознании что-то пошевеливается. Крохотный росток воспоминания проталкивается сквозь толстый слой пустоты, заставляя меня подавиться воздухом от неожиданности.       — Вы ведь отдаете себе отчет в том, что победили не совсем честно?       Это голос Сноу. Он резко появляется у меня в голове, а затем повторяется — раз за разом, — прокручивается, словно запись на пластинке. Прохожу на кухню. Бросаю взгляд на стол и отшатываюсь в удивлении: оба бокала — и мой, и Сноу — все еще стоят там. Один абсолютно пустой, а в другом есть немного коричневой жидкости, буквально на донышке. Приблизившись к столу, наклоняюсь над этим бокалом. В нос ударяет резкий запах алкоголя, а небольшой островок скудных мыслей омывается свежей волной воспоминаний.       Мое сердце пропускает удар. Мне вдруг становится жарко.       — Что? — Стараюсь выглядеть невозмутимо, но предательская запинка на полуслове выдает мое волнение с потрохами. — О чем Вы говорите?       Сноу поправляет пальцами маленькую белую розу на лацкане своего темно-синего пиджака. Я поглядываю то на него, то на стакан с виски. Чувствую себя странно, волнение с каждой секундой набирает обороты, и вот я уже вспотел настолько, что хоть выжимай. Но в чем, собственно, причина этого неимоверного волнения? Я ведь ничего противозаконного не делал.       — Мистер Эбернети, Вы обошли правила.       — Разве у Голодных игр есть правила? — хмыкаю я. Тут же спохватываюсь. Сноу, конечно, никогда не был в числе тех персон, которых я хоть чуть-чуть да уважаю, но он президент все-таки. Король с принципом «казнить, нельзя помиловать». А мне моя голова еще нужна. Ну, не то чтобы нужна, просто было бы глупо лишиться ее после победы в Голодных играх. Поэтому я спешу сгладить ситуацию и спокойным голосом добавляю: — Сэр.       Тот посмеивается, продолжая мучить свою чертову розу. Когда он осматривает нашу кухню, то даже не пытается скрыть отвращение. Зато пытается не касаться руками нашего насквозь прогнившего стола и демонстративно вытирает пальцы атласным платком, если это все же случается. Его ужимки начинают раздражать меня, и хочется сорваться с места, сдернуть этот несчастный цветок с проклятого пиджака, а потом швырнуть ему в лицо. И плюнуть туда же для пущего эффекта.       — Представьте себе, есть, — наконец выдает Сноу, кивая в подтверждение собственных слов. Затем аккуратно поднимает бокал и замолкает на пару секунд, наслаждаясь «лучшим напитком планеты». — А Вы одурачили нас. Обвели вокруг пальца. Выставили идиотами. Направили наше оружие против нас.       Лицо президента совершенно не сурово, напротив — оно снисходительно. Та же ерунда с голосом: Сноу будто совсем не отчитывает меня, его тон в какой-то мере даже поощрительный. Лишь кустистые брови гада Кориолана подпрыгивают и изгибаются, что настораживает меня: они одни на данный момент отражают его истинную сущность.       — Что именно я сделал не так? — развожу руками. — По-моему, запрещено лишь есть других трибутов. Я никого не ел. — Вспоминаю, действительно ли это так (мало ли!), а потом, пропитывая голос уверенностью, повторяю: — Я никого не ел.       Во мне смешиваются удивление, досада, растерянность, злость и какая-то странная слабость. Сам не осознавая, что творю, беру бокал и залпом выпиваю весь виски. Буря внутри меня утихает.       Сноу наблюдает за мной с едва заметной усмешкой.       — Надо же, — говорит он. — А Вам, как я погляжу, понравилось. Налить еще?       Мне не понравилось, но я киваю. Может, это окончательно меня успокоит. Когда мой бокал снова становится полным, Сноу возвращается к своей теме:       — Вспомните самый конец. Когда вас осталось только двое. Вспомните девушку из Одиннадцатого и способ, которым вы ее одолели.       Я не хочу, не хочу вспоминать, но поздно: кошмарные образы забегали в моей голове наглыми, быстро плодящимися тараканами, которых никак не вывести. Я морщусь от боли, что они с собой принесли, и вновь прикладываюсь к бокалу.       — Не понимаю, о чем Вы, — выдавливаю из себя наконец.       — Бросьте, мистер Эбернети. Та Ваша выходка с топором и силовым полем… Этого не должно было произойти. Изобретения Капитолия не должны были обернуться против него самого. Но обернулись. И Вы, именно Вы этому поспособствовали.       — Я не… я ничего такого…       Президент затыкает меня жестом и продолжает:       — Поэтому, — тут он на мгновение затыкается, будто выдерживая интригу, — поэтому Вам придется заплатить.       Я делаю глубокий вдох, затем — большой глоток. Ерзаю на стуле.       — Ладно, — кажется, эта вонючая коричневая жидкость стала действовать на мои мозги. Голова пошла кругом, а векам отчего-то вздумалось опускаться. — Что… что от меня требуется? Нужны мои деньги? Мой новый дом? Плевать, забирайте. Забирайте все, что я выиграл.       Сноу смеется.       — Вы считаете, что это — достойная плата? Деньги и дом? Нет, мистер Эбернети. Все гораздо серьезнее. И цена гораздо выше.       Я раздражаюсь до такой степени, что лицо начинает гореть.       — Так что Вы тогда хотите? — Мой голос едва не срывается на крик. — У меня ни черта больше нет!       Президент наливает в мой стакан еще немного алкогольной дряни.       — Выпейте. Весь стакан залпом. Поможет справиться с болью.       — С какой еще болью?       Я чувствую: мой язык начинает заплетаться, но настойчивый взгляд Сноу говорит о том, что мне лучше выпить это дерьмо. Послушно заливаю его в себя и хватаюсь за стол. Глотку жжет.       Внезапно картинка мутнеет. Я трясу головой, пытаясь возобновить поток воспоминаний. Разумеется, не получается. Тогда я просто опускаюсь на стул, на котором сидел несколько часов назад, напиваясь вместе с президентом нашей поганой страны (кому расскажешь — не поверят!). Сижу и пялюсь в одну точку, прокручивая в голове уже имеющиеся части одного большого цельного паззла под названием «Вчерашний вечер». Потом вспоминаю, что все началось с мысли о маме. Вновь думаю о ней. И паззл, наконец, обзаводится новыми составляющими. Все последующие воспоминания оказываются какими-то чересчур туманными и обрывчатыми, но это не главное. Главное, что они вообще есть, главное, что я смог вспомнить.       — Где они? Где моя семья? — с трудом выговариваю я. — Где Грейс Моллиган?       Комната вдруг начинает кружиться. Я откидываюсь на спинку стула и хватаюсь руками за голову, пытаясь остановить «карусель».       — Вы больше никогда не увидите их, мистер Эбернети.       — Какого черта? — С моих губ срывается нервный смешок.       Сноу встает из-за стола и не спеша направляется к двери. А миротворцы так и стоят там столбами, словно неживые.       Я слишком пьян для того, чтобы делать выводы, в моей голове все перемешалось, отчего и лишилось смысла. За какую-то минуту я практически забываю, о чем вообще все это время говорил Сноу. Лишь мысль о близких помогает оставаться в сознании. Бросаюсь за президентом в попытке остановить его и потребовать внятного ответа, но запутываюсь в собственных ногах, врезаюсь в стену и валюсь на пол. Смех Сноу оглушает меня.       — Кажется, Вы перебрали, мистер Эбернети. Ну, ничего. Сейчас это не главная Ваша проблема.       Из последних сил поднимаюсь и, стараясь сохранить рассудок, кричу гаду прямо в лицо:       — Ответьте мне немедленно! Где моя семья?! Я имею право знать!       И в эту же секунду паззл достраивается. В самой его середине появляется частичка, которой раньше не доставало. Последняя частичка. И это — последние слова Сноу.       — Они мертвы.       Нет…       Костлявая рука боли пробивает мою грудную клетку, хватается за мое сердце и вырывает его, а затем раздавливает со смачным хрустом. Я вчерашний и я сегодняшний, Хеймитч старый и Хеймитч новый — мы соединяемся. И больше никогда не разъединимся, не станем чем-то разным. Просто не сможем.       Я сползаю со стула, я валюсь на пол, истекая невидимой кровью, я захлебываюсь истерическими всхлипами, лечу в пропасть. А в ушах продолжает грозным набатом звучать голос самого ненавистного мне на этом свете человека:       — Это и есть плата за победу, мистер Эбернети. Все Ваши бликзие мертвы.