***
Днем я каким-то образом держусь. Стараюсь что-то делать. Выхожу дышать свежим воздухом, прибираюсь на кухне (только вот убирать тут толком нечего), мою полы. Я тру их с такой силой, что старое прогнившее дерево становится еще мягче и кошмарнее на вид, тру до тех пор, пока оно не проваливается еще глубже. Я представляю, что таким образом соскабливаю горечь с сердца. А вечером ноги сами несут меня в мамину спальню. Глаза сами натыкаются на ее портрет. Румяная, темноволосая. Тогда еще влюбленная. Тогда еще живая. Вечером ноги сами несут меня к кровати младшего брата. Я падаю на жесткие доски, покрытые несколькими драными одеялами, и вцепляюсь в простынь, которая все еще пахнет им. Практически теряя рассудок, захожусь истерическими рыданиями; я рыдаю до боли в висках, до кашля, до потери сознания. — Прости, — молю я его — своего мертвого младшего брата. — Ради всего святого, прости меня, Лео. Я не хотел, клянусь, малыш, я люблю тебя. Я знаю, что должен пойти в дом Моллиганов. Но не могу заставить себя. Как можно смотреть в глаза людям, чья дочь погибла по твоей вине? Такие добрые, светлые, без единого намека на тоску или грусть глаза старших Моллиганов. Я каждый час вспоминаю слезные причитания матери Грейс насчет моей худобы и ее вечное, порой до истерики раздражающее желание меня накормить. Я вспоминаю тепло рук моей любимой Грейс, вспоминаю вкус ее мокрых от слез губ, когда мы впервые поцеловались. Больше я никогда не поцелую ее, не дотронусь до ее шоколадных локонов. Я не увижу ее больше никогда, никогда, никогда. Моллиганы не простят меня. Я тоже себя не прощу. Теряю счет времени. Черт, а ведь я наивно полагал, что этого больше никогда не случится. Думал, вернусь домой, и время прекратит издеваться надо мной. Нет. Застреваю во временной петле снова, застреваю в болоте, в кастрюле с треклятым тестом. В доме нет календаря, а часы, ранее лишь грозившиеся перестать работать, теперь стоят. Мать последние месяца два просила меня разобраться с ними. А я все кормил ее завтраками, мол, починю завтра/как-нибудь потом/когда угодно, только не сегодня. Что ж, я так и не сделал этого. Я не выполнил ее последнюю просьбу. Часы вскоре оказались разбиты. Как и окно в спальне матери. Как и все в доме, что только было способно по природе своей к распаду на части. Я не знаю, зачем делаю это, честно, не нахожу никакого объяснения. Мне просто нужно. Я должен что-то разбивать, постоянно. Иначе разобьюсь сам. Однажды я открываю дверь, чтобы глотнуть свежего воздуха, потому что в доме его совсем нет — сплошной тлен, и натыкаюсь померкшим взглядом на аккуратно сколоченный деревянный ящик у своего крыльца. В ящике — восемь одинаковых коричневых бутылок. Я сразу понимаю, что в них: та самая капитолийская жгучая гадость. И сразу понимаю, что никто кроме Сноу не мог прислать мне ее. Первая мысль, конечно, это разбить все к чертям. Бутылки стеклянные. Стекло отлично бьется, издавая до невозможности приятный звук, способный заглушать рык чудовища-горя во мне. Но затем приходят воспоминания, а вместе с ними и вторая мысль: это коричневое нечто утихомиривает боль, практически искореняет ее. Не знаю, как, но оно действительно работает; успокаивает лучше, чем битье всякой всячины. Волшебное капитолийское лекарство. Лекарство, в котором я нуждаюсь.***
Каждое мое утро теперь начинается с того, что я пытаюсь вспомнить вчерашний вечер. Я не знаю, что происходит. Не знаю, что со мной, не знаю, должно ли так быть. Я потерял контроль, потерял себя: без этого дрянного капитолийского пойла теперь и вздоха сделать не могу. Поначалу я пью немного. Один стакан — и в постель. Чуть позже количество алкоголя увеличивается до двух, трех, пяти наполненных до краев стаканов. Вскоре я уже перестаю утруждать себя уходами в спальню и засыпаю где придется. Вскоре я уже перестаю осознавать, кто я, где и почему, когда открываю наутро глаза. И к тому моменту, когда остается лишь последняя бутылка, мне уже приходится начинать утро с напоминаний себе очевидных, самых элементарных вещей. Меня зовут Хеймитч Эбернети. Мне шестнадцать лет. Мой дом — дистрикт Двенадцать. Сейчас я дома. Капитолий позади. Я участвовал в Голодных играх, напоминаю я себе, хотя, казалось бы, об этом невозможно забыть. Я не победил, просто выжил. Президент Сноу ненавидит меня. Он убил их. Он убил маму, Лео и Грейс. Мама, Лео и Грейс мертвы. Меня зовут Хеймитч Эбернети, говорю я вслух, глядя на себя в треснувшее зеркало. Почему я не умер? Это я должен был умереть. Меня зовут Хейтмич Эбернети, и я хочу жениться на Грейс, первым делом проносится в моей голове после последней пьяной ночи. Но ей никогда не надеть свадебное платье, потому что она мертва: Сноу убил ее. Меня зовут Хеймитч Эбернети, и я хочу умереть, потому что жить со всем этим невыносимо. Ежедневные глупые напоминания становятся привычкой. Алкоголя давно нет, но есть боль (разумеется, она никогда не уходила, лишь затыкалась на время), и я думаю, что без этих напоминаний обязательно свихнусь вконец. Они будто тонкие нити, которыми я привязан к своему рассудку. Если их не станет, не станет и меня. Меня зовут Хеймитч Эбернети, я из дистрикта Двенадцать и я хочу умереть. Меня зовут Хеймитч Эбернети, я из дистрикта Двенадцать и я хочу умереть. Меня зовут Хеймитч Эбернети, я из дистрикта Двенадцать и я хочу умереть. Меня зовут Хеймитч Эбернети, я из дистрикта Двенадцать и я хочу… видеть, как умирает Сноу.***
Мне нравится мой новый дом в Деревне Победителей. Он красивый, просторный и… в нем куча вещей, которые можно разбить. Чашки, блюдца, чайники, статуэтки, горшки для цветов, часы. Стекло, фарфор, керамика. Глухой удар, чарующий и протяжный звон. Облегчение. Спустя месяц я все еще занимаюсь этим. Все еще расчленяю предметы на части, пытаясь сам собраться воедино. К слову, ничего не выходит. Спустя месяц я все еще просыпаюсь с бесконечной чередой бесполезных, казалось бы, напоминаний в голове. Мое имя, мой возраст, номер дистрикта, в котором живу, мои желания. Меня зовут Хеймитч Эбернети, я из дистрикта Двенадцать и я хочу видеть, как умирает Сноу. Спустя месяц я все еще нахожусь под властью беспощадного, но одновременно такого милосердного виски. Я мечтаю об этом лекарстве, порой даже вижу его во снах, однако почему-то совсем не удивляюсь, когда обнаруживаю идентичный предыдущему ящик на пороге нового дома. Я никогда не был намерен сотрудничать с Капитолием и принимать его подачки тоже не желал никогда, но без этого убивающего и одновременно возрождающего напитка мне не выжить. А умирать я больше не хочу. Потому что у меня появилась цель. Меня зовут Хеймитч Эбернети. Мне шестнадцать лет. Мой дом — дистрикт Двенадцать. Теперь я живу один, потому что мама и Лео мертвы. Грейс тоже мертва. Сноу убил их. Меня зовут Хеймитч Эбернети. И я больше не хочу умирать. Да, жить со всем этим невыносимо, но я постараюсь выжить. Ради того, чтоб однажды увидеть, как умирает проклятый Сноу.