Её имя

С дерева Венти всё-таки свалился. Правда, это было уже другое дерево и другой день, и не спал он там вовсе, а просто забрался повыше, чтобы посидеть в тишине и одиночестве. В конце концов, лирические баллады — дело почти интимное и требующее полной сосредоточенности. Нет, бывают конечно, приступы вдохновения, когда ты балансируешь на ажурных перилах балкона, с бутылкой в одной руке и лирой в другой (для равновесия) и декламируешь стихи, которые сочиняешь тут же, на ходу, и немедленно забываешь, а толпа под балконом хохочет и требует продолжения (или свистит и улюлюкает, или рыдает в три ручья — тут уж как повезёт), а у тебя крылья за спиной (метафорические, конечно, крылья. Всё же ты не настолько пьян, чтобы настоящие являть), ураган в сердце (опять же метафорический, сердца-то больше нет), огонь в груди (а вот огонь, кажется, настоящий, потому что в бутылке было не какое-то там одуванчиковое вино, а натуральный самогон) и море тебе по колено. По крайней мере, до тех пор, пока хозяин балкона не хватает тебя за шкирку и не швыряет вниз с воплем: «Совсем обнаглел, пьянь подзаборная!». На этом вдохновение обычно заканчивается и ты гордо вскинув голову (и почти не шатаясь) уходишь из города в лес, забираешься там на какое-нибудь дерево повыше и сочиняешь лирические баллады о человеческой несправедливости. Ну а чего они?! Ты им климат исправил, тирана сверг, жизнь, можно сказать, наладил, а они обзываются и с балкона скидывают! Жестоки люди к высшим силам, как дети к старикам порой… О, хорошая строчка, надо записать! Записать Венти не успел, потому что вечернюю лесную тишину прорезал вопль. От пронзительности этого вопля из организма разом выветрились остатки самогона и вдохновения, а сам Венти сорвался с места раньше, чем вспомнил, что сидит на дереве. Ну и свалился, конечно. Не до конца свалился, подхватил себя порывом ветра у самой земли, кое-как выровнялся и помчался на звук. Потому что звук был такой… ну… нехороший. Так кричат от безысходности, понимая, что никто не спасёт. И ещё от боли. И от страха. И из последних сил. Всё это вместе. Вопль больше не повторялся, зато раздался визг. Источник визга был явно другой, а вот направление, откуда он доносился, примерно то же самое. Картина происшествия начала выстраиваться в голове Венти прямо на ходу. Голове своей он привык доверять, и в этот раз она тоже не подвела. Когда окончательно протрезвевший архонт вихрем ворвался на небольшую полянку, там всё было в точности так, как он себе и представлял. Ну, может, с незначительными поправками. Посреди поляны в пятне солнечного света лежал мальчишка. Обычный ребёнок лет, наверное, восьми. Кажется, Венти иногда видел его в городе. Таким мальчишкам — лохматым, конопатым, с вечно разбитыми коленками — родители обычно по десять раз на дню напоминают не бегать, не уходить далеко, не ползать высоко и не дёргать за хвост чужую собаку. А мальчишки, конечно, не слушаются. Им, мальчишкам, ни капельки не страшно, а только весело и жутко любопытно. И однажды, когда в городе уже все крыши исследованы, все собаки поглажены и все дыры в заборах найдены, любопытство заводит их в лес. В ту часть леса, где деревья стоят погуще, трава растёт повыше, а дорог и вовсе нет, только звериные тропы. А на звериных тропах, соответственно, звери. Дикие. Лесные. Вот бедолага и нарвался на здоровенного кабана, и встреча эта закончилась неудачно для обоих. В том смысле, что если бы пацан от кабана попросту сбежал (например, на дерево), все были бы целы. Или кабан от пацана… Но нет, эти двое решили схлестнуться в честном поединке, чтобы выяснить, кто круче. В итоге несчастный зверь получил обломанной веткой в морду. То есть не по морде, а совсем в морду. У мальчишки, видимо, хватило ума догадаться, что такую дублёную шкуру ему не пробить, и он ухитрился как-то загнать острую крепкую деревяшку прямо в пасть кабана. Она и сейчас оттуда торчала. Одним концом. Второй был где-то в недрах кабана. В глотке? В мозге? Венти не слишком разбирался в анатомии кабанов, ему вполне хватало знания, что стрелять им лучше в глаз. А ещё лучше — вообще не связываться, ну их. В общем, кабан, частично нанизанный на палку, всё ещё умудрялся визжать и даже дёргал ногами, порываясь встать. Не получалось, ноги впустую взрывали землю, но тело уже не держали. Зрелище было, мягко говоря, неприятное, поэтому Венти торопливо перевёл взгляд на мальчишку. Тот не визжал и не дёргался, просто лежал на траве, бледный, как вечные льды Драконьего хребта. И в его боку торчал отломанный клык кабана. Паршиво торчал и, похоже, глубоко: в ране оставить нельзя, а если вытащить, то горе-охотник истечёт кровью за несколько минут. В общем, до города не дотащить. Это всё Венти каким-то чудом сумел разглядеть и обдумать, едва влетев на поляну. Разглядел, обдумал — и понял, что всё равно, конечно, потащит, не дотащит, но потом всё же дотащит, только слишком поздно… А с другой стороны — чего думать-то, когда действовать надо? Но тут в дело и вступили те самые незначительные поправки, которые не удалось предсказать по звукам. Барбара. Барбара, её корзинка с ягодами и лекарственными травами, её светлое платье, уже успевшее напитаться чужой кровью, её решительно сдвинутые брови… И, конечно, её глаз бога, искрящийся от гидро-энергии. Она стояла на коленях возле мальчишки, сосредоточенно разглядывала рану и что-то шептала. Сила расходилась от её рук искрящимися водяными брызгами, морским бризом, пением горного родника. Сила стелилась по земле голубоватым туманом. Сила сияла радугой в звенящем от напряжения воздухе. Если бы Венти был художником, то непременно решил бы нарисовать эту сцену. Прекрасная получилась бы картина. Практически икона! Если бы Венти был скульптором, то он бы эту сцену изваял в мраморе. Только мрамор подобрал бы особенный, с такими тонкими синеватыми прожилками, и корпел бы над ним без отдыха и сна, стремясь превратить каменную глыбу в прекрасное изваяние. Если бы Венти был бардом… То есть, он, конечно, и был. Только вот первым делом он подумал не о том, что надо сложить балладу. Первым делом он добил кабана, чтобы не отвлекал визгом. Ну и чтобы не мучился, конечно. Жалко же скотину. И уже потом подошёл к Барбаре, опустился рядом на траву. Трава была залита кровью. Мальчишка едва дышал, даже не стонал, и губы у него были совсем синие. Растрёпанные вихры потускнели, веснушки побледнели, почти слились по цвету с кожей, и это выглядело почему-то очень жутко. Как будто вместе с цветом его покидала жизнь. — Помоги мне, — попросила Барбара. Её руки легли по обеим сторонам от раны. — Выдерни клык, когда я скажу. Я не смогу залечить, пока он там торчит. — Ага, — кивнул Венти и придвинулся ближе. Клык был жёлто-коричневый, шершавый и здоровенный. Правда, большая его часть находилась внутри мальчишки. Венти обхватил обломанный конец двумя руками и приготовился тянуть. Наверное, стоило сделать это быстро, короткую боль терпеть легче. Или лучше медленно и аккуратно, чтобы не повредить ещё сильнее порванные мышцы, сосуды и что там ещё успело повредиться? Или как вообще? В голове слегка гудело: Барбара молилась своему архонту, и её настойчивый шёпот отдавался в висках. В этот раз она не просила, а требовала. Требовала дать ей сил. Сейчас. Немедленно. А потом, когда всё закончится, она будет извиняться за то, что была слишком груба, и сгорать от стыда, и умолять простить её. Так было уже не раз и не два, и Венти всегда было немного смешно от этого. Милая, нежная, добрая Барбара на самом деле умела быть жёсткой и требовательной к другим, даже к архонту, но только когда речь шла о спасении жизни. А вот требовательной к себе она была всегда. — Сейчас! — крикнула Барбара. Венти дёрнул. Решил всё-таки, что пусть лучше быстро. Клык вышел из тела с мерзким хлюпаньем, мальчишка дёрнулся и застонал, кровь потекла сильнее. Гул в голове тоже стал сильнее: Барбара истово шептала молитвы, руки её светились и рана светилась тоже, словно бы изнутри. А потом края разрыва начали срастаться. Медленно, очень медленно, но Венти следил, не отводя глаз, и поэтому точно видел. — Мамочка… — прошептал мальчишка. — Мама, мне больно. Венти отбросил наконец-то злополучный клык и склонился над раненым, аккуратно погладил его по голове. — Потерпи, малыш. Потерпи ещё немного, скоро всё будет хорошо. Всё заживёт. — Больно… — Не могу! — прорычала Барбара, смаргивая злые слёзы. — Слишком глубоко. Мне не хватает… Барбатос, господин мой, прошу тебя, помоги мне! Пожалуйста! Дай мне спасти этого ребёнка! Дай мне сил! И Венти, конечно, дал. Всё, что сумел наскрести. А что ему ещё оставалось делать?