Приговоренные возвратиться

Иван уже замучился ворочаться в кровати. Сон не шел, а простыни казались колючими, одеяло тяжелым, пижама тесной. Он спустил ноги на ледяной пол и зашипел от пробравшего озноба. После двух недель нестерпимой жары пришли прохладные дни и дождливые, промозглые ночи. Две недели цоканья дождя по окнам. Две недели молний. Две недели, не видя Тани. Что он хотел? Что она смиренно примет его отступление. Конечно, она посчитала его дезертиром. И хотя их чувства никогда не были высказаны, уж не ему было объяснять их природу. Уже давно они перестали быть братскими, хотя и остались взаимными. Но радости от этого он не испытывал. Лучше бы, чтобы она нашла себе жениха в деревне и не мучилась от его нерешительности. Наверное, тогда и ему жилось бы легче. Ему уже исполнилось двадцать три, отец, перенеся еще один апоплексический удар, слег и почти не выходил из спальни. А каждую свою беседу заканчивал требованием женитьбы. Он мечтал подержать на руках внука, пока еще может держать хоть что-то. И, в конце концов, Иван сдался. Невеста его происходила из молодого помещичьего рода, обозначившегося в петровскую эпоху благодаря службе ее отца, получившего потомственное дворянство по Табели и отслужившего всю жизнь в Коммерц-коллегии, сколотив при этом приличное состояние. Анна, будучи самой младшей из семи детей, получила хорошее воспитание от специально нанятой для нее голландской бонны, росла в нежности и ласке и была ровесницей Тани. И полной ее противоположностью. Тихая и скромная, трепетная до стихов и искусства, несмелая, она привлекла его внимание, когда несколько месяцев назад они встретились на балу у одного крупного чиновника, по слухам, очередного фаворита молодой императрицы. Иван редко выбирался в Петербург, где у них еще оставался дом, находящийся под присмотром старой экономки его матери и нескольких слуг. Но эти редкие выезды в столицу были необходимы для поддержания старых связей, и для встреч с друзьями, и для осведомления о происходящем при дворе. Особенно сейчас, когда государи и государыни сменяли друг друга быстрее, чем армии успевали принести им присягу. Иван был далеким от политики человеком и держал руку на пульсе лишь когда этого требовало его хозяйское чутье. И на тот бал пошел лишь потому, что этого требовал протокол. Там и увидел Анну. Они протанцевали вместе почти весь вечер, а через несколько недель он заявил отцу, что нашел невесту, но пока попросил никому не говорить. Он сделал Анне предложение на прошлой неделе и теперь ждал ее семью и ее саму у себя в усадьбе. Он сам не знал, зачем ему была здесь Таня. Это же было чистой воды самоубийство. Он сходил с ума, когда она появлялась здесь несколько раз в неделю, да и то мельком, а видеть ее каждый день, значило испытать себя так как не испытывал и в училище. И он догадывался, что это испытание он бы не выдержал. Но если он доходил в самокопаниях до глубины, то признавался себе, что это был для него последний шанс полюбоваться на нее и поговорить с ней. Он подошел к окну и приоткрыл его, чтобы послегрозовая свежесть влетела в спальню. Он обернулся к кровати и посмотрел на перевороченное белье, сжал кулаки от мысли о том, что все было также беспорядочно, если бы в этой кровати вместе с ним была Таня, закрыл лицо руками и сел на пол. Ветер прошелся над его макушкой, теребя взлохмаченные волосы, а ему казалось, что это она прикасается своей ладошкой и по-матерински успокаивает. Иван провел рукой по волосам, будто надеялся поймать ее призрак, но ветер выскользнул из его захвата и вылетел обратно в окно. В коридоре послышались хромые шарканья и Иван прислушался. К двери подошли и постучались. -Барин?! Иван Андреевич?! Раздался обеспокоенный голос горничной и Иван, накинув халат, поспешил открыть ей. Свеча в ее руке осветила ее серое, испуганное лицо. -Барин? – Переспросила та, изумленно, будто не ожидала его увидеть. - Отцу плохо. Он зовет. Иван запахнул халат и закрыл за собой дверь. -Пошли за Игнатием Порфирьевичем. – Распорядился он и, взяв свечу у нее в руке, широко пошагал к отцу. *** Абрикосов спал в дальней части поместья, где жила вся прислуга и сквозь неглубокий сон слышал, как во дворе забеспокоились собаки, как крикнула что-то Марфа, как заскрипели ворота и раздался цокот копыт. Марфа снова закричала и Абрикосов нехотя поднялся. В нетопленной комнате стояла неприятная прохлада и он подумал, что стоило бы попросить у барина дров для растопки, хотя стоял конец июля. Он наспех оделся, обул ботинки, которые подарил ему Иван Андреевич, и пошел в центральную часть дома. Уже никто не спал, и все кругом гудело, как осиный рой в знойный полдень. Мимо него пробежал мальчишка, сын кухарки, который жил тут же, в доме, и периодически исполнял роль помощника всей основной челяди. -Чего случилось, Митроша? – Спросонья охрипшим голосом спросил Абрикосов. Мальчишка остановился и захлопал на него озадаченными глазами. -Как же это, Николай Григорьевич? Старому барину плохо! Ночью дурно стало, так перебудили всех! Абрикосов схватился двумя пальцам за нательный крестик и пробормотал что-то. -Иван Андреич за дохтуром послал. – Кивнул Митроша и побежал дальше. Абрикосов перекрестился, тут же зачем-то поплевал на левое плечо, опомнившись, сплюнул, снова перекрестился и пошел к спальне старого барина. Дверь ее была распахнута, горничные и дворовые мужики сидели почти на пороге, а в самой комнате был только Иван и Марфа. После ухода Таниной семьи со двора, именно Марфа была оставлена здесь как поверенная. Иван сидел перед кроватью отца, держа того за руку, которая в прыгающих проблесках свечей, смотрелась как экспонат Кунсткамеры. Старик тихо стонал и шевелил губами. Марфа бормотала молитву, а Иван склонил голову и ждал, кажется, только чуда. Абрикосов кашлянул, не зная как еще заявить о своем присутствии. Марфа привстала, увидев его, а молодой барин только посмотрел на него, через плечо. -Николай. – Прошептал он. Абрикосов кивнул и сел посреди комнаты, между Марфой и Иваном. Старик еще некоторое время неслышно шевелил губами, но потом, словно очнувшись, захрипел и повернул голову к сыну. Иван обхватил его руку покрепче. -Папа? Старик моргнул и тихо прошептал, что Ивану пришлось наклониться. -Что? Папа? Повтори. Старик глубоко вдохнул, закрыл и снова открыл глаза и прошептал чуть громче, но все еще слышать его мог только Иван. -Приведи ко мне Аграфену. И Таню. Аграфену. Он еще несколько раз повторил имя Таниной мамы и отключился. Иван отпустил его руку и рухнул обратно в кресло. -Ба-рин? – Заикнулся Абрикосов. Марфа подошла к молодому хозяину и положила свою теплую руку ему на голову, слегка погладив по голове. -Не торопитесь, Иван Андреич, не торопитесь. На все воля Божья. Иван кивнул и повернулся к Абрикосову. -Езжай к Тане и привези их всех сюда. Скажи, что старик при смерти. Пусть соберут немного вещей. Он посмотрел на Марфу, которая неодобрительно смотрела на него, но молчала. -Прикажи приготовить их старые комнаты. Они будут жить в этой части дома. Марфа нехотя кивнула и ушла вместе с приказчиком. Иван снова взял руку отца в свою и принял прежнюю позу. Не о таком способе видеть любимую он просил. *** Перрис смотрел в окно своей спальни, как дождь яростно полосовал с неба и обливал землистые дороги, будто они были перед ним виноваты. Перрис думал о разговоре с мэром, о проповеди и о Саре. Она, кажется, единственная, кто понял истинную мораль всего его разговора, но только ей-то объяснять и не нужно было. Разве его проповедь была адресована ей? Церковь пуритан никогда не была автоматически открыта для всех, хотя это и предпочитал транслировать Перрис. Он все чаще думал, хотел бы Кальвин, чтобы они пришли именно к этому выводу? Или они не так уж далеко ушли от той церкви, с пороками которой боролись? Перрис отошел от окна и сел на кровать. Молитва, которой он обычно спасался в минуты сомнений, теперь даже не шла на ум, а говорить с Богом без подготовки противоречило учению, рупором которого он был. Он не сдернул покрывало и лег прямо на него, забросив ноги на низкую спинку кровати, не снимая сапог. Он положил руки под голову и уставился в потолок. Желтые трещины на известняке потолка походили на излучины ручейков, отходящих от широкой реки. Глинистые почвы общины, куда он приехал пятнадцать лет назад, преследовали его во всех пейзажах и натюрмортах. Сейчас ему было 30 лет и ему пора было бы создавать семью, но он отдал себя Богу. Или просто не нашел свое отражение в этом мире. Он часто представлял себе ту, кто могла бы пройти с ним весь жизненный путь и даже пытался искать. Но, в конце концов, после многих попыток, которые даже пробами не назовешь, почти сдался. И в те моменты, когда уже почти был готов смириться и принять свое одиночество, появлялась кто-то вроде Сары Паркер, размешавшая камни в его душе. Хотя такой как Паркер он еще не встречал. Она была красивой женщиной и глупо было это отрицать. Ее глаза, такие же зеленые, как молодая трава на весенних берегах, волосы, похожие на костры пилигримов. Ее голос был звонким и сочным как глоток воды после долгой пробежки. Перрис перевернулся набок и попросил мысленно, чтобы она ему приснилась. Он проснулся, лежа на том же боку, подоткнув ладонь под щеку и свернувшись, как ребенок в утробе матери. Солнце било ему в лицо и вчерашний ливень сегодня отражался сверкающим блеском в его спальне. Он поднялся с кровати и посмотрел на деревянные часы, стоящие на низком буковом комоде с красными бронзовыми рукоятками. Он проспал. Впервые за много лет службы, он проспал, и страшно ему было не от этого, ведь, по сути, в церкви он был сам себе хозяином. Кто бы спросил его о том, где он пропадал? Страшно стало от безразличия. Если бы его спросили еще вчера, как быстро он собирался бы на службу, если бы проспал, то он представил бы себя штормом, который пережил во время плавания из Англии до берегов Нового Света. Он тогда прятался под досками, чтобы его не смыло в море. И вот теперь он больше чувствовал себя мачтой, свободно вертящейся на ветру, чтобы не отломиться и не переломить палубу своим весом. Он быстро умылся, переодел черный костюм, причесался и, перекрестившись у порога, вышел. Но стоило ему лишь открыть дверь, как чуть не ушиб неожиданную гостью. -Лорена? Перрис приподнял шляпу, чтобы убедиться, что видит того, кого видит. Лорена Смит. Действительно. Перрис хмыкнул. -Что ты хотела бы? – Он затворил дверь за собой и вступил на дорожку, посыпанную мелкими камешками перед его домом. Лорена, огляделась и Перрис, проследив ее взгляд, поймал силуэт Элеоноры Линкольн, прячущейся от него в глуши узкого проулка. -Так что? – Он пошел к церкви, и Лорена поплелась за ним. Девушка поправила тугой воротничок на платье и расправила юбку. -Простите, пастор, я бы хотела спросить. Перрис нахмурил брови и поднял голову. Небо было похоже на цинковое полотнище и он, закинув руки за спиной, сцепив пальцы, пошел раскачиваясь. -Вы говорили вчера о Иисусе и грешнице. Это действительно так, нужно стремиться к прощению? Перрис остановился и Лорена, семенящая за ним, чуть не врезалась в его спину. -Прощение одна из благодетелей, приближающая тебя к Создателю. – Вкрадчиво ответил он. -А если нельзя простить? Круглые голубые глаза уставились на него как будто он был самим Богом и Перрис почувствовал себя неловко. -Что это значит? Лорена снова повернулась. -Паркер…, - прошептала она. Перрис закатил глаза. Руки сами собой опустились по швам и он выдохнул. Он даже стал разочаровываться в своей пастве. Они так зациклились на одной и той же фигуре, что ему уже становилось скучно от их занудного постоянства. -Что опять? – Спросил он. -Колдовство. – Лорена встала на цыпочки и прошептала ему в ухо свою проблему. Перрис посмотрел поверх ее головы на Элеонору, продолжавшую прятаться за углом, которая перебегала за новые закоулки по мере их приближения к церкви. -Пойдем. – Он кивнул Лорене и поспешил в церковь. *** День пастора прошел, как и любой другой. Он разобрал бумаги, навел порядок в учетных книгах, ответил на несколько писем и убрался в саду позади церкви. У него было несколько помощников, которые занимались хозяйственными вопросами, но не работали при церкви на постоянной основе, приходя лишь по необходимости. Сейчас Перрис, может, и нуждался в помощи, но не желал ее принимать, во-первых, потому что никто не удержался бы от комментариев относительно Сары Паркер, а, во-вторых… Что ж, одной причины было вполне достаточно. Он решил выйти из церкви, когда уже окончательно стемнело и побрел к дому окольными дорогами, в том числе и для того, чтобы проветрить голову. Но и желая пройти мимо дома той самой виновницы последних тревог общины. Однако пройти мимо не вышло. Он увидел, что в окне ее дома горит тусклый свет, а сама Сара сидит на пороге дома, поставив огарок на закоптившуюся тарелку рядом с собой, и смотрит в землю. Перрис подошел к калитке и толкнул. Ее скрип разрядил вязкую тишину и Сара вздрогнула. -Мистер Перрис? – Удивилась она, приподняв свечу. -Простите, миссис Паркер, если напугал. Я шел мимо и увидел Вас. Могу я составить Вам компанию? Женщина встала на ноги и подошла к пастору. В руках у нее он заметил лист бумаги, на котором в темноте было сложно что-то рассмотреть. -Если только не боитесь прослыть послушником ведьмы. – Ответила она. Ее платье, даже в свете свечи, отливало темным оливковым оттенком, а волосы, высоко убранные и по обыкновению не прикрытые ничем, на фоне этой глубокой зелени пылали еще ярче. -Давайте пройдемся? Моя свекровь хоть и старше самого Бога, слышит, кажется, лучше Него. – Предложила она, поднимая чепец с дощатого порога. Перрис придержал свечу, пока она повязывала чепец и наслаждаясь, наблюдал за выбивавшимися, кажется, живыми кудрями, которые непослушно падали на ее плечи и шею и сжал кулаки, чтобы не прикоснуться к ним. Они некоторое время шли молча, а когда вышли к каменистому берегу, остановились, чтобы посмотреть на воду. -Я помню, как впервые увидел этот берег. После того плавания, я уж и не думал, что увижу что-нибудь. -Сколько Вам было? – Спросила Сара, посмотрев, как закат окрасил его лицо в розовый румянец. -Почти пятнадцать. – Выдохнул Перрис. – Мои родители умерли почти сразу после прибытия сюда. Цинга и чахотка убила обоих, но отец оставил мне некоторое наследство. Я жил с теткой, но еще через два года умерла и она, а я, получив некоторое образование, поступил в пресвитеры. Сара долго молчала, то ли вспоминая, то ли обдумывая что-то. -Я не помню Вас до того, как Вы стали священником. Перрис улыбнулся и посмотрел на ее профиль. Он был почти не виден за кружевными краями головного убора, но ему казалось, что именно она излучает сияние, которое лишь отражается от уже скрывавшегося солнца. То будто застеснялось находиться рядом с ней и смущаясь того, что ее красота перекрыла его собственную, поспешило закатиться. -Я помню, как ты выходила замуж. Сара, кажется, вздрогнула и опустила голову. Он проследил, как ее фигура вдруг стала тяжелой и чуть ли не каменной и снова заметил, что она по-прежнему держит в руках лист бумаги. -Мой муж, - сдавленный голос Сары вернул его взгляд к ее лицу, - воспользовался тем, что я осталась сиротой еще до того, как мне исполнилось восемнадцать. Он услышал слезы в ее голосе еще до того, как увидел как она их стирает. -Он изнасиловал меня, а потом заявил, что обвинит меня, если я не выйду за него. Перрис выпустил воздух сквозь сжатые зубы и положил отяжелевшую руку ей на плечо. Сара повернулась, но глаз не поднимала. -Может, это мое предначертание. Может, мне суждено было быть забитой камнями еще тогда за похоть. И вот теперь кара Господа догнала меня снова, как бы я не убегала от нее. Перрис непроизвольно потянул ее к себе и Сара, сначала осторожно посмотрела на него, а потом, поддавшись слабости, уткнулась ему в грудь. Неожиданное проявление нежности, которой она не получала уже много лет, растопило ее барьеры и она, борясь со слезами продолжила рассказ: -Он наслаждался своей властью, бил и насиловал, потому что я была его женой и принадлежала ему. Он забрал все мое имущество и даже не стал отделяться от матери, чтобы и она контролировала каждый мой шаг. Они унижали меня, и я была их рабыней. Она подняла голову и в ее глазах, теперь похожих на глубокие колодцы, ставшие темными и полными, он увидел всю ее историю. Ему нечего было ей сказать, но он мог обнять ее, и это стоило дороже, чем он думал. -Это письмо оставили сегодня на пороге. Она протянула ему уже измятую бумагу и Перрис сощурился, чтобы рассмотреть одну короткую надпись. «Ведьма!» Он вздохнул и вспомнил утренний разговор с Лореной, которая была так возбуждена своими подозрениями, что чуть не лишилась чувств и ему пришлось заваривать ей чай, чтобы хоть как-то успокоить. *** -Вы можете себе представить? Это же…, это же…, это же…, - Лорена захлебывалась чаем и с трудом боролась с подступавшей тревогой. -Успокойся, Лорена. Изложи все с самого начала! – Перрис пододвинул к ней чай и стал ждать. Девушка сначала выпила чашку чай, налила еще, отпила немного и только потом заговорила спокойнее. -Вы, конечно, можете сомневаться в моих словах или даже обвинить во лжи, но разве я стану наговаривать на другого человека?! – Лорена перегнулась через стол и уставилась на пастора, что тот поежился. – Если она, конечно, человек. -Что тебя беспокоит Лорена? Ты сказала, что она что-то сделала? -Она убила свою свекровь и скормила свиньям. – Выпалила Лорена и Перрис закашлялся. -Что, прости? – Переспросил он. -Вы меня услышали. – Прошептала Лорена. Перрис даже не стал расспрашивать ее откуда она это взяла и как Сара могла все провернуть, хотя Лорена и без его вопросов все рассказала. *** Сара смеялась так громко и заразительно, что сами ангелы бы усомнились в ее человеческой природе. Она отклонилась назад и хохотала пока слезы на глазах не помешали ей рассмотреть Перриса. -Миссис Паркер? – Он положил ей руку на плечо и насторожился. -Да, да, простите, - она издала еще один грудной смешок и утерла слезы. – Все в порядке. Просто было бы интересно посмотреть на лицо моей свекрови, если рассказать ей все это. -Она наверняка подтвердит, что все так и есть, лишь бы досадить Вам. – С улыбкой произнес Перрис. Сара округлила глаза и ее брови взлетели вверх, но, заметив, дружелюбное выражение лица пастора, прыснула и снова захохотала. Они стояли на берегу, их сапоги утонули в песке и глине, а они смеялись, будто дети, впервые увидевшие снег. И Перрис первый раз за много лет почувствовал себя искренне счастливым, а не потому, что этого требовал церковный устав. *** Утром, только подняв голову, Сюзанна увидела, как несколько девушек, приехавших вместе с ней, торопились собирать свои нехитрые пожитки и сбрасывали мешки с ними в одну кучу посреди палатки. -Нет, нет, нет! - Приговаривала одна. - Я абсолютно обезумела, когда соглашалась на это! Нет! Уж лучше дожидаться Сэма там, в Иллинойсе, не зная правды! -Это точно! Никто не сказал мне, что меня может зарезать какой-то безумец, только потому, что на него накатила горячка из-за заражения крови! - Подтверждала вторая, утрамбовывая ботинки в мешок. -Никто не сказал мне, что здесь я могу умереть раньше, чем погибнет мой Джо там. - Махнула рукой в сторону поля, еще вчера усыпанного телами, третья. Сюзанна поднялась с кровати, поежилась и протерла лицо ладонями. Она обошла девушек, которые на минуту замолчали, ожидая комментария, или, скорее, одобрения, но та лишь направилась к умывальнику и даже не посмотрела на них. В палатку влетела миссис Борегар, которая уже переоделась в белую, накрахмаленную форму медсестры и озлобленно зыркнула на девушек. -Телега прибыла, госпожи. - Процедила она сквозь зубы и вышла на улицу. Сюзанна умылась, прополоскала рот и вернулась к кровати, чтобы завершить утренние процедуры. Пока она расчесывала свои запутавшиеся во сне волосы, девушки, решившие, что одного дня в лагере им достаточно, собрали остальные пожитки и еще раз оглядев палатку, которую запомнят надолго, вышли вслед за миссис Борегар. Тут же на койку Сюзанны прыгнула ее соседка, та самая верткая пухлощекая девчонка, и перебравшись на ее край, зашептала: -Как думаешь, они доедут до дома? Сюзанна удивленно посмотрела на нее, но ничего не ответила. -Я думаю, им несдобровать. Это даже смешно. Приехать и сбежать. И это Дочери Отечества! Видимо, какое Отечество, такие и Дочери! Сюзанна прикрыла рот ладонью и выронила гребень от неожиданности, но ее собеседница только захихикала. -А, да, брось! – Махнула она. – Меня, кстати, зовут Ребекка. А тебя? -Сюзанна Ланистер. Девушки пожали друг другу руки и Ребекка, подоткнув ноги под себя, умостилась на койке. -Жду не дождусь, когда допустят до раненных. Руки чешутся. Сюзанна присмотрелась к этой простодушной, прямолинейной девчонке и подумала, что ей, наверное, не больше восемнадцати и она сбежала из родительского дома назло отцу, который желал выдать ее за какого-нибудь старика. Скоро за ней приедут и она вернется в свой уютный, ухоженный дом и будет вспоминать об этом как о приключении юности, с гордостью рассказывая о нем внукам. Сюзанна вздохнула и отвернулась, делая вид, что поправляет подушки, чтобы слезы остались незамеченными. -Девушки, пора на выход! У входа снова показалась миссис Борегар, мрачная и суровая, как воспитательница в женской гимназии и Ребекка не упустила возможности окрестить ее старой девой. Сюзанна ухмыльнулась ее замечанию и юркнула в заранее приготовленное платье. Хлопок жестко колол тело и был так обильно накрахмален, что форму можно было бы стоймя поставить у кровати. -Не задерживаемся, дамы! Не задерживаемся. У нас еще много дел. И тел тоже. Борегар вышла из палатки и Сюзанна посмотрела на новую знакомую. Ребекка уже оделась и заплела волосы. И в целом выглядела так, будто готовилась к утру с вечера. Сюзанна покряхтела про себя, сославшись на юность подруги и, на ходу поправляя чепчик, вышла на улицу. Солнечный день уже горел всеми красками, хотя час был еще очень ранний. Девушки прошли в палатку, где могли выпить чай или кофе, но, не увидев там никого из персонала, отправились по назначенным постам. -Так, быстрее, быстрее! Сюзанну и Ребекку тут же утянули в разных направлениях, и в следующий раз они увидятся лишь вечером. -Так, ты опыт имеешь? – Спросила Сюзанну молодая медсестра. Та кивнула. -Небольшой. -Так, это неопознанный солдат. – Она показала ей тело, наверное, человека, перебинтованного, как египетская мумия, и поставила перед ней поднос с бинтами и хирургическими инструментами. – Его привезли вчера, врач его осмотрел, тебе нужно сменить повязки. Запомни его номер. – Она ткнула пальцем в табличку, на которой мелом был написан номер койки. -Двадцать семь. – Прошептала Сюзанна. -Через пару дней, они у тебя в одну массу сольются. Только по цифрам и будешь различать. Так, поняла? Сюзанна кивнула и взяла бинт в руку. -Так, хорошо, а я пошла. Девушка поспешила ее оставить и Сюзанна обреченно посмотрела на солдата. Ему повезло, она точно знала. Он еще дышит и даже может выкарабкаться. Она взяла ножницы и с усердием приступила к разрезанию старых повязок. Они поддавались не сразу, под тупыми лезвиями бинты плохо отходили, а раны, плохо промытые, и слишком туго замотанные гноились и размокали. Сюзанна поежилась. Она, конечно, ожидала, что реальность далека от ее идеализма, но не, то она представляла. Она сбросила все повязки, взяла чистую мягкую ткань, обмакнула ее в таз с водой и стала медленно обтирать раненого. Мурашки побежали у нее по коже, когда почувствовала закаменевшие мускулы, жесткие волосы и терпкий запах мужского пота. Она вспомнила, как последний раз прикасалась к своему мужу и дрожь от воспоминаний до сих пор пробирала ее до костей. Раненный зашипел, когда она прикоснулась к самой широкой, размашистой ране на его груди. Он открыл глаза и рефлекторно схватил ее за руку: -Марианна? -Тише, тише, - наклонила Сюзанна и улыбнулась в его распахнутые глаза. Она продолжала обтирать кровоточащие раны и с трудом перевернула его на живот, хотя он, хоть и скукожился от боли, издал лишь протяжный тихий стон. Сюзанна смочила ткань в дезинфицирующем растворе и положила ее на спину неизвестного солдата. Он зашипел, как чайник, брошенный в холодный ручей, и Сюзанна стала отрезать длинные полосы для новой перевязки. Старые бинты были сброшены в таз и выставлены вперед, чтобы потом отстирать их и снова запустить в оборот. Она почти не смотрела на то, что делала, повинуясь лишь механической памяти от полученных в учебной части знаний. В ее сознании этот солдат был ее мужем, которого не привезли в закрытом гробу, но имевшего еще шансы на спасение. Она спасала ему жизнь, и на секунду даже поверила в то, что и ей удастся спастись.