Каштан

      Ощущение чего-то подозрительного и непредсказуемо острого ютилось в стремящемся к потолку гуле, очень долгое время не способным собраться во что-то единое, как ватные бока облачков, ведь разгоняемые агрессивными порывами ветра, они только отдалялись друг от друга оставляя небо совершенно пустым, даже нечистым; всему виной подобной тишины всё время являлся Пакго, он был самым настоящим ураганом, не способным разве что склонить к земле голову высокого дуба, явно сильнее и крепче него. Но я была травой, на которую достаточно было лишь дунуть, раскатав несуразные губы в трубочку. Однако теперь небо укрывается в перистое облако из довольных смешков, громкого хохота и совершенно свободных ото всех оков слов. Они словно птица, дверцу клетки которой наконец открыли — она непременно стремится наружу и даже моей собственной птице захотелось расправить крылья. Кажется, что не только разум не может подготовиться к спокойствию, но и всё моё тело: начиная от пляшущих по спинке стула пальцев, заканчивая теплящимися на солнце расправленными плечиками и дрогнувшими в скромной ужимке ресницами — абсолютно всё как-то хрустально чисто трепетало и звонко вырывалось в начавшийся слишком резко разговор с тем, кто без всякого интереса в ярких глазах, уныло подперев голову, смотрел в экран телефона.       —Хобин, доброе утро, — кружась между своей партой и стулом, неуклюже задевая его холодными ножками себя же, я внимательно и слегка дрожа ресницами посмотрела в изумлённо поднятые на меня глаза, — прости, я не хочу тебя отвлекать, просто, — подбирая слова, я хорошо замечаю, как тон смущённо и даже как-то бессильно становится всё тише и тише, пока не разлилась не спеша тишина, — в классе стало так спокойно и оживлённо. Я хотела сказать, что это всё благодаря тебе, спасибо. Наконец я придвигаю свой стул поближе к парте одноклассника и, тяжело опустившись на него, роняю руки на колени, скромно отводя взгляд от озадаченного, — одна бровь была прямая как струна, а вторая натянулась, прячась в каштановой чёлке, — Хобина, опустившего телефон на край парты. Прокручивая в мыслях только что сказанное, я лишь старательней и чётче вывожу линии слов, составляющих громкое предложение: «Ты ведёшь себя как любопытный ребёнок». Смотря по сторонам, я на мгновение опускаю веки и, точно погружаясь в облака закатного неба, касаюсь сначала левой, а потом правой щеки именно там, где краснеет настолько сильно, что жаром отдаёт в ушах. Однако в глазах начинает только сильнее искриться некое восхищение — то ли своей неожиданной смелостью, несомненно тронувшей зажатую в угол частичку некой трепетной ценности своих же достижений, то ли Хобином, у которого по-глупому надулись щёчки и расползлись приятные морщинки у глаз.       —Кан Туан, ну я же не герой какой-нибудь манги, не стоит… —юноша оживился, будто смущение, без того раздувающее светлые щёчки, полностью себя ещё не проявило, но речь обрывается.       —Не слушай его, этот чудила просто напрашивается на комплименты, — ворвался в разговор, разрезая тонкую нить между нами, точно острые крылья птиц парящих меж линий раскидистых облаков, знакомый светлый голос.       —Ты даже не знаешь о чём мы говорим, — три-четыре раза моргнув, точно это помогает скрыть следы удовольствия на душе, Хобин повернулся лицом к Джихо. Я внимательно и в меру открыто смотрела на Джихо, свободно прячущего руки в карманах тёмных джинс; брови в миг приподнялись и чутка сошлись, рисуя почти прозрачную ложбинку над носом, а чёрные камушки-глаза метнулись на встречу к моим, от чего внутри всё вновь колыхнулось как-то тревожно, точно бутылка, на половину наполненная водой, упала на пол и её содержимое исказилось зеркальным отражением — Джихо тоже заслуживал благодарность, наверное, даже чувственней и трогательнее, только стоило мне жадно схватиться за нить собственного молчания, выпрямив спину и даже не успокаивая нетерпимый грохот в груди, как парни заговорили о своём; потому, возможно даже незаметно, я пожелала им удачи и легко села за свою парту, по-привычке увлечённо копошась в своих вещах.       Под вечер в игровом зале всегда становилось интереснее. Всё здесь было до того искусственным, что освещение не даёт понять, торопится ли солнце собрать свои янтарные платья и скрыться, уходя в старинные закоулочки, или же замерло на месте, глубоко задумавшись. Стоит открыть двери в зал, как меня окутает с головы до ног необычная атмосфера чего-то лёгкого и одновременно заставляющего в нетерпении чуть ли не сойтись в состязании с кусающим глаза монитором. Вследствие чего нарастает незабываемое ощущение, точно к кистям рук, на удивительно прочной нити, привязана тяжесть — щелчок кнопки под ладонью, лёгкое сопротивление рычажка в ладони другой, движения взад-вперёд и вот огненными буквами на взоре отпечатывается надпись, гласящая о победе. И именно она, будто существуя только для этого момента, разрывает нити и рука сама потянулась в боковой карман рюкзака, терпеливо выжидающего лёжа у высоких ножек стула. Со звоном мелочи, норовящей проскользнуть меж пальцев, я расстаюсь, по-детски конечно, но с печалящей пустотой. Наверное, это и называется азартом, кипятящим кровь в жилах так, точно всё тело как огромный костёр, а голова и впрямь котелок. Довольно сморщив лицо, качнув головой и, мягко вздыхая, выпятив грудь вперёд, я вернулась к игре, выбирая любимого игрового персонажа.       —Эй, это моё место, — в глазах мелькнул экран начала боя и, кажется, острый незнакомый голос перебил мелодию из автомата. Я сперва потерялась, ничего не смогла разобрать: шум, такой же как и у меня в ушах, царил во всём зале, отрывки спора, ругани становились слишком громкими и отвлекающими, сжимающееся до скрипа нутро и сердце, пропустившее не один и не второй удар — всё это смешалось в один общий беспредел и настолько меня пронзило толстым копьём, что я не смогла ни слова молвить. Самодовольствовался только голос откуда-то сверху, может, в нём не было гордости тем, что в моих ушах он звучит чётче остальных, что он похож на вспышку молнии среди облаков с голубой каёмкой, но мне хотелось верить в это больше, чем в вызывающую мороз по коже повторившуюся интонацию:       —Кажется, ты не хочешь? Прерывисто выдохнув скопившееся, я поднимаю голову, да так нерешительно, что шея и плечи задрожали тихонечко. Вместе со страхом и крутящимся в голове голосом возникнувшее чувство безнадёжности нависло надо мной, точно низкая, чёрная полоса тени. И не было выбора, не было смысла скрывать то, как быстро эйфория исчезла, а на её месте на лице всё точно местами поменялось — слегка сужены глаза и уголки рта дрожа опускаются вниз. Я смотрела на ужасно высокую фигуру, на бледное лицо, прилюбившееся яркому свету монитора автомата, фарфоровые губы с малиновым оттенком и язвительная тень на острых лисьих глазах.       —Я уже заплатила! — отчаянно возмущение схватилось за вырвавшиеся слова, но очень быстро всё развалилось, как карточный домик, потому что грудь моя сжимается и горло высыхает от одного лишь брошенного на меня сверху тёмного взгляда и бровей, лежащих ровно и невозмутимо, — но, пожалуй, оставлю. Я…мне пора. В такие минуты я казалась себе ещё ниже чем есть на самом деле, а чем ниже — тем приземлённей приходится вести себя. Я такая маленькая — робко и осторожно спускаюсь со стула, дрожащими, от вертящихся бешеным аттракционом внутри чувствами, руками хватаю портфель за лямку и не нахожу в себе сил посмотреть вновь на страшного незнакомца. Страшного, потому что напоминает Пакго, но почему-то не схватившего меня за руку, не ткнувшего в плечо и не оскорбившего, однако забравшего нечто важное — чувство счастья, цветущее во мне весь день. На улице уже вовсю искрился осенний натюрморт, сплошь состоящий из красных как спелые яблоки тротуарных дорожек, по которым, точно случайно задев локтём стакан, стоящий на краю стола, наливается морковный или тыквенный сок. Оставляя следы, разбегающиеся кругами по янтарной поверхности, я не сразу заметила, как дышать стало тяжело и по ногам прошлось удивительно острое чувство — неужели я так испугалась, чуть ли не бежала до дома? Окинув взором родную улицу, я жадно выдыхаю, выталкивая грузный ком из невысказанных слов. Где-то внутри, вместе с быстрым сердцем, тарабанило что-то горькое и до жути отвратительное, но я поправляю на переносице очки и стараюсь закрыть глаза.