Доброе имя

Первые победы после возвращения в большой спорт пьянили сильнее, чем те первые, юношеские. И вообще становясь старше начинаешь воспринимать все по-другому, глубже. И Женька старалась копать в себя, копаться в себе, развиваться, узнавать себя и свое. Поэтому то, что в детстве шло исключительно на таланте, теперь заиграло новыми, осознанными красками. И катая Bésame, bésame mucho Como si fuera esta noche la última vez она понимала, что эта история уже не об абстрактной придуманной Карениной. А о живой, теплой и любящей душе. Близкой душе. Ближе не бывает. У которой есть имя. А еще у нее есть губы. Как тяжело, когда не можешь поцеловать губы, которые видишь и любишь. Это и есть ад. Ад, который ей так проникновенно удавалось воплощать на льду. Этери неоднократно спрашивала Женьку, что она подкладывает под эту историю. О чем рассказывает. Но та молчала, как партизан. Только коротко намекала — «о личном, об очень личном». И добавляла уже знакомую фразу про губы и ад. В том то и прелесть была работать со взрослым учеником, у которого есть жизненный багаж. Тут не надо подкладывать летающих бабочек. Тут можно говорить откровенно, и о чувствах и о потерях. И вторая оценка только приобретала от такого глубокого вовлечения и понимания программы. Концентрация боли в короткой зашкаливала — Этери ставила о себе. Женька катала о себе. И в этих двух разных и трагических историях была одна общая точка пересечения. Вот такая вот ирония судьбы. Привозя первые гонорары Женька их сразу сдавала на базу. У нее не было желания покупать какой-то хлам. Она все отдавала Этери в руки и говорила — это на семью. Та улыбалась. Конечно же призовые были смешными копейками, по сравнению с вложениями в профессию и в быт. Но девушка настаивала. Она вообще кайфовала в этом новом для себя статусе — семейного человека. Она так видела ситуацию — у них с Этери настоящая семья с ребенком, где каждый в клювике тащит, что может, в дом. Этери это забавляло, но крылья такого прекрасного полета она не обламывала. Пусть зреет девочка. Пусть растет. Тем более, что для маленькой Данечки Женька становилась словно вторая мама — с удовольствием брала на себя заботы по воспитанию малышки. Эти дни Женька запомнит, как одни из самых счастливых в жизни. На катке, дома — вместе. Настоящее семейное счастье. Становление Евгении Армановны трижды Чемпионкой Европы совпало с Дишиным Днем Рождения. Вот так все вместе, скромно и негромко отметили эти два праздника. Этери сняв с довольствия Данечку, позволила себе, впервые за долгое время, пригубить вина. Вино Женька привезла с Чемпионата. Трофейное, как она сама говорила. Красное, гранатовое. Когда Диша с Глебом ушли к себе, а егоза Даня уже сопела в кроватке, Этери с Женькой еще сидели на больших мягких креслах, наслаждаясь вином, закатом этого дня и какой-то душевной близостью, которой у них уже давно не было. Откровения за откровения. Признания за признания. В легком хмеле чемпионской победы и вина, души друг другу открывались так естественно. Разговаривали о высоком. О том, что даже выше искусства. — Этери Георгиевна, а какая у вас мечта? — Мир во всем мире. — Это наша ежедневная молитва. А мечта? Лично у вас какая? Этери забросила ногу на ногу, пригубив вино, тихо прошептала. — Здоровья всем любимым. — Это тоже не мечта. Мечта — это то, что лично ваше. Что никто и никогда кроме вас не загадает. — Мечта?.. Наверное, снова работать открыто под своим добрым именем. Конечно же самая сокровенная мечта у Этери была другой. Но даже Женьку в это она посвящать не хотела. Это ее личный, тайный уголок сердца, где хранится самое живое. — Это тоже не мечта, Этери Георгиевна. Это ваша цель. Если вы приложите много-много усилий, она осуществится. Я читаю сейчас хорошую книжку по психологии, и там пишут, что человек без мечты жить не может. Он без этого не способен дышать долго. Мечта — она от тебя не зависит. Мечта — она не имеет ничего общего с обычной жизнью. Это что-то приятное. Для себя. Для души. Для сердца. Есть у вас такое? Она закрыла глаза и унеслась в то время, когда приятное, для себя, для души, для сердца было обычной жизнью. А сейчас это не имеет с ней ничего общего. Сейчас это от нее не зависит. И да, без этого она не может дышать долго. Сейчас дышит через раз. Этери не открывая глаза, видя перед собой Даниила — такого родного, такого любимого, не смотря ни на что, прошептала — Поцелуй! Она мечтала хотя бы о еще одном поцелуе. Об этих любимых и настойчивых губах. Которые так жарко умеют ласкать, и так убедительно умеют говорить «люблю». Так убедительно, что веришь, даже если это и ложь. И не успев додумать как сильно соскучилась по его губам, она почувствовала на своих губах мягкие теплые губы. Ее мечту, сформулированную одним словом, та приняла за призыв. Винные Женькины шалости. Или невинные. Но настойчивые. Упругий язычок уже углублял поцелуй, а руки девушки нежно ласкали кожу под топом. Господи, она триста лет не целовалась. А с женщинами так вообще никогда. Теперь она понимает сильный пол — женские губы это действительно нечто невозможное по ощущениям. Но не ее. Слишком мягко. Слишком сладко. Слишком нежно. — Жень… Этери настойчиво отвела целующуюся. — Этери… Этери… Шептала в забытье Женька. — Ты — моя мечта. Девушка и не думала останавливаться. И ласкающие губы потекли вниз по длинной шее. Руки пытались снять ненужную одежду, оттягивая декольте все ниже и ниже. Пробираясь к самому желанному. Женька была настолько увлечена своими ощущениями ставшего доступным недоступного, что даже не сразу поняла, что ответного стона не последовало. Как и ответных ласк. — Жень. Произнесено было уже строго. И не оставляло надежды на продолжение. И уже мягко, не желая обидеть. — Жень, не надо. — Я для тебя буду самым лучшим мужем. Тылом, защитой, плечом. У нас будет, вернее уже есть фактически, крепкая семья. Нас двое и наш ребенок. Данечка меня любит, ты знаешь. Этери… я за тебя везде. Кругом. И только за тебя. Будь моей Этери… моей…моей… Заходила Женька уже снизу, лаская щиколотки, поднимаясь по точеным икрам, целуя острые коленки, и пробираясь в мягкость эпицентра наслаждения. Этери схватила Женькину голову в обе руки, не дав той нырнуть в столь жаждимый рай. — Не мое это. Не мое, Жень. Прости. Этери решительно высвободилась из объятий несостоявшейся любовницы и ушла к себе. К своему. К Данечке. Данечка — это ее. Во всех смыслах. Во всех ипостасях. Всю ночь Женька пила и плакала. Тихо. Оттого еще более горько. На утро стояла в прихожей с собранным чемоданом. Этери прошла мимо на кухню за утренним кофе и заметила тоном той ледовой Этери-тренера, так, между прочим. — Медведева, пьяные истерики — это ни о чем. Ты под них хочешь спустить свои спортивные достижения? Тупо и глупо. Женька покатила свой чемодан обратно в комнату. Статус кво восстановлен.