Иной Зверь

— Может быть, вы хотите узнать, как я пришёл к этому выводу? — Кристоф не стал спрашивать подтверждения своей догадки. — Сначала я подумал, что вы — душевнобольной. Вас очень легко удалось раскачать, причём самым грубым способом, без всякой информации о вас. Почему-то многие считают, что у душевнобольных разум какой-то слабый и немощный… я бы сказал, что всё наоборот. У душевнобольных слишком сильный разум. Он не способен умаляться, сдерживать себя, посмотреть на себя со стороны… посмеяться над собою. Они живут в плену своего разума. Раскачать человека… нужно привести его в состояние душевнобольного, когда остаётся один только воспалённый разум. Вы постоянно думали над моими словами. Они отзывались в вас… вы жили в своём разуме.       Кристоф прищёлкнул пальцами. — Но была одна деталь, которая опровергла эти мои предположения. Душевнобольные — они словно… развалины. В то время как вы в беседе напоминали скорее отточенный клинок.       Гриммер грустно улыбнулся. «Отточенный клинок?» — Он не стал смеяться, как рассмеялся в тот раз, когда полицейский в Праге назвал детей из 511-го детского дома «элитным отрядом». Они оба были из киндерхайма и знали цену словам Кристофа. Их правду и их ложь. — Но была и ещё одна деталь, которая смущала меня. — Кристоф заговорщицки улыбнулся. — Ваша улыбка, герр Ноймайер. Я никогда не встречал у детей из киндерхайма такой. Поэтому к середине нашей беседы я пришёл было к выводу, что вы — из Дома Красных Роз. Я говорил с несколькими людьми оттуда. И всех… у всех них была одна общая черта. — Никто из них не умеет любить? — Это хорошее предположение. Но я сейчас немного о другом. — Кристоф ненадолго задумался. — Я бы сказал так: никто из них не умеет страдать. Они не знают… не знают, что такое боль. Острая, какую переживают люди… и плачут. Или та, которая знакома нам с вами. Все дети из 511-го детского дома чувствуют себя калеками… и ненавидят обычных людей. А те, кто учился в Доме Красных Роз… они спокойны. Довольны. Их семьи могут быть в руинах, дети кончают с собой… они не умеют дружить, сопереживать… и их всё устраивает.       Кристоф замолчал. — Вы им завидуете, герр Ноймайер? — Нет. — Журналист лишь покачал головой. — Может быть, вы и правы. Это что-то вроде «лучше быть страдающим Сократом, чем довольной свиньёй». Хотя мы оба с вами монстры, а не Сократы, разве нет? И всё же я пришёл к выводу, что вы из 511-го детского дома. Иногда сквозь вашу улыбку просвечивала очень сильная боль. Иногда вы словно бы забывали, как это — улыбаться.       Гриммер кивнул. — Ну, раз маски наконец-то сорваны… позвольте под конец беседы рассказать вам… рассказать вам ещё одну историю.       Мартин Рест уходил, сгорбленный, словно годами, той тьмой, которая была в его прошлом. Кристоф ухмыляясь смотрел ему в спину, уже зная, кого тот встретит по пути. Случайная встреча обречённого человека с дьяволом?       Кристоф не сумел бы дать ответ на этот вопрос. Ученик дьявола… так он назвал себя в разговоре с Мартином.       Мартин позже решит, что это значит — «ученик Йохана», бледная тень подлинного монстра. Не задумываясь о точном значении имён. Не задумываясь о номере комнаты — шестьсот шесть — на шестом этаже, куда он пришёл.       У дьявола нет детей, он бесплоден. У него есть только ученики. Первые из которых — два монстра. Два зверя.       Йохан вошёл в комнату. Спустя десять лет они наконец-то встретились друг с другом.       Кристоф не стал менять выражение своего лица с того, какое у него было во время разговора с Мартином. Всё та же глумливая улыбка.       Йохан сел на то место, где минутой раньше сидел Мартин. Его улыбка, которую Кристоф помнил ещё по 511-му детскому дому. Она стала ещё более страшной. Лишившись последнего детского очарования, призрака детской чистоты, который ещё был в ней когда-то, когда мальчик повзрослел, она стала совершенно пустой. Человек, не видевший Йохана, не понял бы того, о чём идёт речь. В ней не было ничего. Ничто, обрамлённое в красоту молодого лица. Некоторое время они молчали. Потом Йохан заговорил. — Многие годы я хотел выполнить наш план. Я спал, но теперь я словно бы проснулся. Я нашёл свои корни, понял, кто я и куда я иду. План… я придумал кое-что получше. Он не смотрел на Кристофа, словно бы говоря с самим собою. — Ты ведь читал «Бесов»? Кириллов… его идея очень занимательна. Но самое интересное в ней то, что он не ищет публичности. Его самоубийство должно изменить весь мир — так он считает. И не имеет значения, узнают ли люди, что оно произошло, или нет. Ненадолго Йохан замолчал. — Была и иная смерть. Другой человек, умерший в жалкой провинции великой империи, отвергнутый всеми, рядом с крестом которого стояли лишь несколько женщин… и мальчик по имени Йохан. Его смерть изменила всё, хотя в тот день почти никто не знал о ней.       Наш план… дожить до тридцати трёх лет, объединить весь мир в единое государство, устроить войну всех со всеми, чтобы потом не осталось никого, кроме нас двоих, которые смогли бы увидеть Конец… всё это смешные костыли. На самом деле достаточно всего нескольких человек, понимаешь? — Йохан приподнял взгляд на Кристофа, смотря на него широко раскрытыми, словно бы от нестерпимого ужаса, глазами. И Кристоф действительно боялся увидеть то, что видел сейчас Йохан. Они оба невероятно боялись смерти. — Роберто хочет уничтожить множество людей… думая, что это поможет ему увидеть Конец. Но это не важно. Достаточно будет всего нескольких. И он указал пальцем на свой лоб. — Ты ведь хотел стать лучшим учеником? После моей смерти ты станешь им. Станешь мною. Ты ведь это хочешь найти? Корни. Йохан. Это будет чудесное имя. Молодой человек некоторое время молчал, глядя куда-то в сторону. Потом заговорил, подражая голосу Йохана. Не желая впечатлить того. Не желая чего-то. Идея, пришедшая ему в голову, не имела корней. Следствие, у которого не было причины. — Нам не нужны имена. Потому что мы — Монстры без имени. Йохан улыбался, смотря в пол. Так они просидели достаточно долгое время. Наконец, он встал. — Я буду ждать тебя там, где скрывается наш создатель. Франц Бонапарта. Скоро я найду его. А пока что у меня есть в этом городе ещё несколько дел. — И, вновь указав пальцем на лоб, он вышел из помещения.       Кристоф просидел ещё несколько минут, после чего тоже покинул здание. Идя по улице и насвистывая пошловатую песенку, он раскручивал на пальце ключи от помещения, в которое сейчас направлялся.       У него не было имени. Не было настоящих эмоций. В его внутреннем мире не было вкусной еды и тёплой постели. У него не было желаний. Даже идея Конца мира, о которой он столь вдохновленно рассказывал Мартину, на самом деле не трогала его. Образ Петра Верховенского, шута… это было не тем. Всё в нём ненастоящее. Любой поступок был маской, под которой скрывалась всего лишь другая маска.       Сегодня он попытался снять их все сразу. Обнажить последнюю истину, лицо Монстра без имени.       Сказав Йохану: «Мне не нужны имена. Потому что я — Монстр без имени». Кристоф смутно надеялся, что что-то произойдёт. Но под маской вновь оказалась всего лишь ещё одна маска. Ничуть не более настоящая, чем остальные. Йохан искал Бонапарту. Кристоф, благодаря Чапеку, уже знал, где тот скрывается. Ruhenheim.       Спокойный дом. Не точный перевод того, что означает слово «Иерусалим». Бонапарта не случайно выбрал город с таким названием для того, чтобы однажды там его нашли те, кого он воспитал. Лучшие ученики созданной им модели обучения. Чапек ошибался, считая, что у Кристофа в отличие от Йохана сильная воля и он может достигать тех целей, которые быстро наскучивают его кумиру.       Увидеть Конец в Иерусалиме. Увидеть Абсолютное Самоубийство, которое должно было изменить весь мир. Это было хорошей идеей.       Но и она не могла всерьёз увлечь его за собою.       Закончив рассказ, Кристоф некоторое время молчал. — Вы поняли меня, герр Ноймайер? Я — лучший ученик 511-го детского дома. Вы, наверное, можете спросить: «а как же Йохан?» Но он по сути не учился там. Он уже всё умел… но это не самое важное. У него была сказка про «Монстра без имени». У его помощника, который тоже оттуда… вкус какао, как ни странно.       Гриммер вздрогнул. — У других детей тоже есть что-то такое. Какая-то точка, удерживающая их в мире. У вас… думаю тоже это есть, герр журналист? — Да, — ответил Гриммер после паузы. Он сразу понял, о чём идёт речь. — Мультфильм о Невероятном Штайнере. Одно из немногих воспоминаний, которое я вынес из киндерхайма. Я смотрел его… там. — Понятно, — сказал задумчиво Кристоф. Он не стал пояснять, знает ли он мультфильм, о котором идёт речь, или нет. — У меня ничего такого нет. Я очень много врал вам во время этой беседы, герр журналист. И в каком-то смысле врал самому себе. — На самом деле мне не важно, лишат ли меня роственники Сиверниха по суду его наследства или нет. Зверь должен выйти из бездны, а не ступать по заранее вычищенным перед ним ступеням. Мне безразлично моё ухо. И красота, и уродство — всего лишь сырьё. Мне безразлично, пожал ли Малыш мне руку или нет. — Я придумал записную книжку Бонапарты. В которой якобы может быть сказка или план обо мне. Я придумал то, что директор киндерхайма как-то выделял меня. Я никак не выделялся среди остальных учеников. Не потому, что был хитрее преподавателей. А потому, что меня — нет. Я придумал, что желал увидеть сестру Йохана — Анну. Была ли она в плане Бонапарты вторым Монстром или нет — это совершенно не важно. Я даже придумал свою сказку про второго Монстра без имени. Который пошёл на запад. У которого под маской всегда оказывалась другая маска. Она не о моделях поведения… не о том, что ты подражаешь сначала одному книжному персонажу, потом другому… она совсем о другом. Я придумал её так же, как придумал записную книжку Бонапарты. — Теперь вы поняли меня, герр Ноймайер? — Кристоф странно улыбнулся, выделив несколько слов.       Гриммер смотрел на эту улыбку. Ему не было страшно — в ней было сейчас нечто за гранью страха. — Следствие без причины. У меня, в отличие от вас или Йохана, нет корней. Как у Монстра без имени. Поэтому я — лучший ученик 511-го детского дома, — закончил Кристоф тем, с чего начал. Молчание воцарилось в комнате. И Гриммер решил попытаться сказать то, что хотел бы сказать… самому себе. — Неправда. У вас есть та девушка. Фрида Шеллинг. Вы любили её.       Кристоф ухмыльнулся. — Вы уверены, что я не соврал вам и в этом? — Уверен, — после короткой паузы ответил Гриммер. — Меня учили различать… когда люди врут. — Предположим. Но это уже в прошлом. Как сон. Во сне я иногда способен чувствовать… плакать… радоваться. У остальных детей из 511-го детского дома, как я понял, тоже бывает так. Они могут иногда ощущать себя живыми во снах. Но только там. — Неправда! — Гриммер почти что выкрикнул эти слова. — Это… это что угодно, но только не сон. Я тоже… тоже бывал живым во снах. Эти сны проходили… ради них не стоит жить. Он тяжело дышал. — Но есть то, ради чего стоит! Я хочу чувствовать, как люди. Я хочу радоваться вкусной еде. Я хочу улыбаться потому, что мне весело, а не потому, что меня так научили. Я хочу… я хочу плакать, когда мой ребёнок умер. Я… я словно бы человек, отправившийся в далёкое путешествие в поисках чудесной страны. Да, может быть, её вовсе нет, может быть ребёнок из 511-го детского дома уже никогда не сможет стать нормальным человеком. Но я хочу… хочу верить, что эта страна есть. Что её можно найти. Что я… что я стану человеком.       Он почувствовал, как что-то жгучее потекло по его щеке. — Лучше умереть на пути в эту страну… даже если её нет. Чем жить Монстром.       Кристоф молчал. Потом сказал в свой черёд: — А вам довольно будет быть человеком, герр Ноймайер? Радоваться вкусной еде и тёплому вину, счастливо улыбаться в кругу семьи…       Он насмешливо посмотрел на Гриммера. — Вы в самом деле сможете… удовлетвориться этим? Люди вот не удовлетворяются. И порой бросают счастливые семьи, вкусную еду… берут котомку и краюшку хлеба… и идут, как и вы, на поиски некой чудесной страны. Хотя должен признать, в наш век таких людей стало гораздо меньше.       Страшный вопрос. Потому что Гриммер знал на него ответ. Ему бы было мало. — Я бы пошёл дальше, — ответил он. — Дальше человека? Пытаясь поразить луну, попадёшь и в журавля в небе? Герр журналист, вы почти нашли ответ на ваш вопрос. Ну, когда вы спросили: «Что ещё можно забрать у того, у кого уже отняли имя?». Если, по мнению Кристофа, Гриммер и приблизился к ответу, сам мужчина так не считал. Даже наоборот. Ему казалось, что сейчас он как никогда далёк от цели. Убеждать другого в том, чего самому не удалось достичь… и всё же — он попытался. — Вернитесь к вашему сыну от Фриды Шеллинг, герр Кристоф. И попытайтесь создать себе… точку опоры. Корни. А потом — поразить луну в небе. — Вернуться к сыну…? Не лучше ли ему жить с дедушкой и бабушкой… а не с отцом из киндерхайма? Дети оттуда… насколько мне известно… никто из нас так и не смог создать счастливых семей. Нужен ли моему сыну… такой отец? — Нужен, — твёрдо сказал Гриммер. — Даже такой отец лучше, чем никакого. Это был его опыт. За который он заплатил очень и очень дорого. Кристоф, похоже, понял это. Насмешки больше не было — только задумчивость. — Я вас понял, герр журналист. Йохан скоро найдёт Бонапарту… вы хотите отправиться туда? Встретиться с нашим создателем? Название городка я вам сказал. — Да, хочу. — Тогда… тогда остановите Йохана. Не дайте ему сделать то, что он хочет. — Остановить… зачем это вам? Вы отказались от вашего «плана»? Но Кристоф не стал ничего ему отвечать.