***
Начавший раньше срока седеть среднего возраста человек сидел около полупотухшего камина. В комнате было холодно и как-то пусто — обстановку в ней можно было охарактеризовать как полное отсутствие всего, что у человека ассоциировалось с домашним уютом: стол, телефон, стул, камин… Еле заметное пламя камина лизало страницу, вырванную из книги. Немного вспыхнуло, в миг охватило её — и опало, враз лишившись пищи, кроме одного полуобглоданного полена. Пётр Чапек сжигал свои сказки. Он понимал смысл сказок Бонапарты, понимал его план, мог участвовать в нём. Он смог даже выжить. Но он так и не смог стать творцом, подобным своему учителю. Впрочем, лишь один из учеников создателя «Монстра без имени» смог стать подобным своему «создателю». Где этот ученик сейчас был, какие планы строил — Чапек не знал. Дом Красных Роз, в отличие от 511-го киндерхайма, не пытался создать человека, подходящего для управления государством. В нём Бонапарта словно бы делал набросок за наброском, не интересуясь судьбой и дальнейшим путём окончивших обучение детей. Набросок, набросок, набросок… пока, наконец, не получился Йохан. Йохан… — Франц… — тихо простонал человек. — Что мы с тобою сотворили, Франц? Разве в этом состоял наш план? Он извлёк на тусклый свет камина книгу, занимавшую особое место среди творений его учителя. «Монстр без имени». Распахнув её на последних страницах, он смотрел на то, как монстр, нашедший себе имя Йохан, съел монстра, пожелавшего остаться без имени. — Ты планировал это с самого начала, Франц? И не сказал мне? План был в том, что Йохан должен был возглавить детей из 511-го детского дома. Возглавить, а не уничтожить. Почему всё пошло не по плану? Или план был совсем другим? В конце… в самом конце… Йохан должен был остаться единственным выжившим. Но в тридцать шесть лет, а не в одиннадцать! Почему это произошло так рано? Почему Бонапарта решил реализовать конец сказки перед Йоханом, который глазами Анны увидел мир, в котором не осталось никого, где все умерли? В чём вообще состоял план? Кого они сотворили? Прежде Чапек думал, что понимает своего учителя. Его разум спокойно оперировал идеями Бонапарты, он много лет стоял по правую руку от него, но сейчас Чапек ощущал себя… непосвящённым. Всю жизнь лишь скользившим по краешку великого ужаса, который созерцал его учитель и ни разу не приблизившимся к его центру. — Что мы с тобою создали? Новая, иная книга из наследия его учителя. «Бог мира». Её концовка. Бонапарта писал книги ради их концовок. Начинал именно с них. Бог, увидевший себя в зеркале Дьяволом. Они считали себя богами, создающими нечто новое. Находившими вдохновение в ужасе. И сейчас, смотрясь в зеркало — в то, что сотворил Йохан с их планами, в то, что сотворили они с близнецами, — Чапек ощущал ледяное дуновение смерти. Что сделал Бог? Вопрос, которым заканчивалась сказка. Убил себя, чтобы убить и дьявола, скалящегося на него из зеркала? Чапек вытащил маленький пистолет, хранившийся у него в чемоданчике вместе со сказками его учителя. Тупое равнодушие овладело им. Он посвятил всю свою жизнь плану Бонапарты, но был ли этот план? А если да — то не был ли он, как и все остальные, всего лишь орудием в руке Мастера, не знающим ничего о подлинном замысле адского гения? Гордость — очень тупое чувство. Так, с оружием в руках, Чапек просидел очень долго, и не известно решился бы он нажать на курок, но его отвлекли от замысла. Старинного вида телефон забренчал в комнате, и он почти на автомате снял трубку. Из всех, посвящённых в план воспитания Йохана, выжили только Бонапарта и он. Он, Пётр Чапек, был единственным выжившим в тот жуткий день. Почему — не понимал он сам. Но и в 511-м детском доме, как ему сообщили, тоже был единственный выживший. Ребёнок… Чапек не верил в совпадения и удачу. Йохан оставил его живым… как Бонапарта оставил в живых его. Детали нового плана постепенно начали складываться в его голове.***
— Чапек забрал меня у Хартмана. Перевёз в тот город, где он жил… и устроил… что-то вроде чтений. Он читал приходившим к нему детям сказки. Проводил беседы. Я был среди них. Чего он хотел от меня? Я расскажу, чем всё закончилось, и, может быть, вы поймёте. — Жил был злой волк, — начал читать придуманную им сказку Пётр Чапек. Полтора десятка детей слушали его, рассевшись полукругом в небольшой комнате. — Очень злой и очень сердитый. Он съедал всех зверей в лесу, которые были меньше его, но однажды он состарился, ослаб и умер. После смерти попал он к воротам рая, но никто не хотел его туда пускать. Позвал он свою старую знакомую лису-плутовку, прося впустить его в рай. Но та отказалась — лишь зло она видела от волка, силой отнимавшего у неё её добычу. — Ты ничуть не лучше меня, — заявил он. — Почему ты здесь? — Но ничего не ответила ему та, посоветовав найти того, кто имеет право впускать в рай. Нашёл он за воротами рая и кота, жившего в соседней деревне. Подозвав его к ограде рая, волк попросил впустить его. Но тот отказался, вновь посоветовав найти того, кто имеет право впустить его в рай. Долго бродил волк под стенами рая, спрашивая разных животных, — все они делали зло при жизни, и все почему-то были здесь. Но чем дольше он ходил, тем сильнее становился в нём голод. Понял волк, что вот-вот умрёт во второй раз и окажется в аду. Наконец, увидел он маленького ягнёнка. — Впусти меня в рай… — простонал умирающий от голода волк. И ягнёнок пустил его. Кристоф читал эту сказку по книге, которую взял со стола. По детской книге сказок. И показал Гриммеру последнюю страницу, где в ограду рая просовывается волк с огромными зубами и капающей с них слюной. Заканчивалась книга вопросом: «Что сделал умирающий от голода волк, когда вошёл в рай?» Кристоф прочитал этот вопрос и посмотрел на Гриммера — что тот ответит. Тот долго молчал, потом предположил: съел ягнёнка? В голосе прозвучала глухая грусть. Потом журналист добавил: — Перевернули сказку. Она могла бы быть очень доброй. Про злого волка, который, войдя в рай, перестал быть злым… — Так она и была доброй. Чапек не придумал её сам, насколько я понял. Его старый друг придумал что-то похожее в детстве, он запомнил… и изменил концовку. Сын этого друга, кстати, ходил вместе со мною на эти чтения. — А теперь ваша очередь. — Обратился Чапек к детям. Он давал им задание придумывать собственные сказки. Бонапарта этого избегал — он не любил… пародии на свои шедевры. По его мнению, сказки должны быть гениальными — или не быть написанными вовсе. Так казалось Чапеку. Но сам он пошёл по другому пути. Сегодня начал читать первым Кристоф. Вернее, пока ещё безымянный ребёнок. Он никак не представлялся остальным детям — Чапек ввёл правило, что на чтениях никто не должен ни к кому обращаться по имени. И за этим правилом от обычных детей скрыл того единственного, у кого не было своего имени. — Жил был человек, желавший видеть грехи ближних. Он думал, что, увидев их зло, он сумеет им лучше помочь. Он попросил Бога о таком даре. Бог дал ему этот дар, только сказав не смотреть в зеркало. Начал человек видеть все злые дела, которые делают люди. И показалось ему, что живёт он в аду, а вокруг него — бесы. Бросился он прочь от людей, но никуда не мог убежать от их зла. Тогда начал он молить Бога о том, чтобы тот забрал этот дар. Но Бог молчал. И тогда решил человек нарушить его запрет. И посмотреть в зеркало, думая, что хуже уже не будет. Что он увидел в зеркале? Закончив чтение придуманной им сказки вопросом, безымянный посмотрел на окружавших его детей. — Он увидел дьявола! — сказала девочка с заднего ряда. Чапек, в отличие от Бонапарты, взял на чтения и девочек. — Не, — заметил мальчик, сидевший справа от будущего Кристофа. Сын друга Чапека. — Мне кажется, он не увидел в зеркале ничего. Было высказано ещё несколько ответов, но безымянный не объявил, какой из ответов правильный. А может быть, правильного ответа не было и вовсе. Эта сказка была неудачной, но никто из тех, кто ходил на чтения к Чапеку, ещё не мог понять этого. Такие сказки будущий Кристоф при желании мог сочинять десятками в день. Это было совсем несложно. — А почему она была неудачной? — Почему… Вы почувствовали, что она отличается… от тех сказок, которые придумывал Бонапарта? — Да… — задумчиво сказал журналист. Но я не могу понять, чем именно… — А вы хотите быть лучшим ребёнком? — Странная улыбка скользнула по лицу Кристофа. — Иначе я не понимаю, зачем это вам… впрочем, вы почувствовали, а это уже очень много… как я уже говорил, никто из тех детей не чувствовал разницы. И, как я уже несколько раз говорил, вы очень необычный журналист. После окончания часа чтений была переменка. Дети высыпали на улицу. Безымянный после краткого размышления разместился в сторонке от остальных, скрыв лицо за сказкой про волка. Впрочем, одиночество предпочёл не он один. Он всё ещё с трудом понимал людей. Детей. Он не понимал, что они видят в нём. Мир вокруг него плыл в мареве безымянности. Он не понимал их — а они… они думали, что понимали его? У него не было эмоций. Желаний. Настоящих, подлинных желаний, какие были пока что у них. Они хотели — уже начали хотеть — зла. Он по-настоящему не мог захотеть даже его. Хотя и пытался. И двигал всё к тому, к чему решил ещё в первый день. Окна дома, в котором они занимались, выходили на пустырь. Несколько детей носилось в догоняшки, но потом внимание их привлёк пьяница Шульц — до начала чтений он любил ночевать в этом месте и с самого начала люто невзлюбил детей. Хотя по характеру и не был злым. Словно бы чувствовал что-то. — Пёсьи дети! — выкрикнул он им, погрозив грязным кулаком. Он был пьян и, быть может, оттого лишён какой-то важной, хотя и не очевидной, грани человечности. Дальнейшее было неожиданным — но не для безымянного. Он долго ждал этого. Дети — часть их, восемь человек — окружили пьяницу и начали толкать его. Издеваясь. Потом, когда тот начал огрызаться и пытаться ударить их почти опустевшей бутылкой, дать сдачи, его начали бить. Бить зло. Или, вернее — равнодушно. От чего удары были ещё страшнее. Пьяница рухнул… его били ещё некоторое время, а потом отошли… и детям стало страшно. Они поняли, что убили человека. Лицо Гриммера, слушавшего рассказ, стало совсем суровым. Страх перед тем, что он слышал, отличался от страха перед сказками Бонапарты. Он был хуже. Те, кто делали с детьми такое, кто забирал у них имена — величайшее из сокровищ, вручённых Богом, — были хуже всех. Страх. Они переглядывались, задаваясь одним и тем же вопросом. Кто их них — тот самый? Безымянный уже запустил механизм, который был применён Йоханом в 511-м детском доме. Дети уже знали, что в одном из них, из тех, кто ходил на чтения, — дьявол. Боялись и искали его. Почему-то в упор не замечая будущего Кристофа. Он словно бы не заслуживал чем-то их внимания. Не привлекал к себе. Хотя безымянный смутно догадывался, чем именно. Просто это были обычные, всё ещё, дети. Они пытались дать ужасу имя. Тогда как он был безымянным. Перед Кристофом остановился мальчик. Сын друга Чапека. — У тебя получаются великолепные сказки. Почти как у учителя! Страх… безымянный чувствовал, как внутри всё перевернулось. Его почти разоблачили. Но только почти. — Рад, что тебе понравились. И мне понравился твой сегодняшний ответ. Мне тоже кажется, что в зеркале человек не увидел ничего. На самом деле ему так не казалось. Но ответ мальчика вёл в верном направлении. И подлинный ответ был бы очень… занятным. Если бы сама сказка была подлинной, а не неудачной. Мальчик протянул ему руку, спрашивая: «как тебя зовут?» Что значили эти жест и вопрос? Предложение дружбы, когда два имени обретали что-то общее? Что такое дружба? Почему люди дружат? Безымянный знал ответы, но эти ответы были слишком лёгкими. Он протянул руку в ответ. Но имени не сообщил, напомнив о правиле. «Друзья?» С учётом того, что вот-вот должно было произойти, это слово значило очень многое.***
Вновь собравшись на второй час занятий, дети словно бы были соединены чем-то новым, адской верёвкой, свитой смертью пьяницы. Что-то незримо изменилось — к худшему для них. Даже великое зло может стать путём к благу — но ни с кем из тех, кто был здесь, этого не случилось. Чапек молчал. Он знал, что произошло, наблюдая за смертью человека из окна. И он догадывался, куда ведёт детей, ходивших вместе с ним на чтения, будущий Кристоф. — Сейчас я прочитаю вам особую сказку. Мне кажется, её придумал и написал под чужим именем мой учитель. Слушайте… Жил был дракон. Он рос, и чем больше он рос, тем сильнее становился его голод. И тем больше он ел. Наконец, он вырос таким большим, что напал на королевство и обложил его страшной данью — сто девственниц ежегодно должны были отдавать ему на съедение. Многие воины и рыцари бросали ему вызов — но он съедал их всех. Наконец, слух о нём достиг величайшего рыцаря на свете. Поехал тот на бой, но перед этим заехал к одному святому отшельнику. — Только величайшее оружие на свете сможет победить этого дракона. Приехав в то королевство, увидел рыцарь, каким огромным стал дракон и понял правоту отшельника. И отправился рыцарь в путешествие, добыв меч, разрубающий всё на свете, у демонов заката, а также копьё, не знающее промаха, у короля зари. Вернулся он в то королевство после странствий и вызвал дракона на бой. Но не знающее промаха копьё не пробило шкуру чудовища, а всеразящий меч был выбит из рук рыцаря огромным хвостом. Подумал рыцарь, что смерть его пришла, и понял внезапно, что не мог отшельник, не причиняющий вреда и насекомым, счесть величайшим оружием и меч, и копьё. И сказал рыцарь слово, и склонился перед словом великий дракон, древний змей. — Что это было за слово? — Спросил Чапек учеников. — Что это было за слово? — спросил Кристоф Гриммера. Тот некоторое время молчал, после чего сказал: «Любовь». Кристоф как-то странно хихикнул, после чего закрыл книгу. — Имя её автора вам ничего не скажет… он не написал ничего больше, и никакой информации об этом человеке мне найти не удалось. Чапек считал, что был одним из множества псевдонимов его учителя, Франца Бонапарты. Сам Чапек неплохо рисует, хотя оформление своих собственных сказок всегда отдавал профессионалам. И Чапек считал, что стиль очень схож со стилем его учителя. Сказав это, он продолжил рассказ. — Что это было за слово? — тихо спросил Пётр Чапек. После короткой паузы один из мальчиков, ходивший на чтения меньше прочих, сказал то же, что и Гриммер: «Любовь». И, наверное, сейчас, впервые, внезапно, все слушатели поняли, что это — не настоящий, не подлинный ответ. Молчание повисло в комнате, потом появился страх. Смерть пьяницы внезапно пробудила тот глубинный ужас, который ассоциировался у них с легендой о мальчике, который был среди них, и в котором был дьявол. Все испугались всех — и первой жертвой стал тот мальчик, который дал неправильный ответ. Его убили быстро. Потом — того, кто первым обвинил того мальчика в том, что тот — Зверь. Потом была бойня всех против всех. Только безымянного мальчика в комнате уже не было. Он прятался, как и в тот раз. Ужас, невероятный ужас перед смертью охватил всё его существо. Никогда — даже в 511-м детском доме — он не боялся так, как сейчас. Там он был почти готов к смерти. Сейчас… сейчас он знал, что должен был бы, как Йохан, сидеть над бойней, наблюдая за тем, как все убивают всех. Но он знал, что не сможет сделать этого. Потому что тогда убьют и его. Никто не увидит в нём то, что видели в Йохане. Он сидел в ванной, закрыв её на ключ. Но, оказалось, ключ был не только у него. Замок заскрежетал… Кристоф был готов броситься на того, кто сейчас должен был войти внутрь, чтобы убить, чтобы не быть убитым… Но фигура была взрослой. Чапек. — Йохан не боялся. Он смотрел… я не могу так. Не могу… — Ты не прав. — Безымянный почувствовал, что Чапек улыбается. — На самом деле Йохан боялся. Он боялся смерти так, как не боится её никто из нас. Твой страх — пустышка по сравнению с тем, который знаком ему.