Иной Зверь

Им принесли полдник, к концу которого Вольфганг Гриммер уже вновь спокойно и непринуждённо улыбался, хваля еду этой больницы, вкуса которой он на самом деле не чувствовал. Не в том смысле, что его органы чувств не воспринимали её, а в том, что они словно бы не касались его сознания. Удовольствия мира сего — вкусная еда, горячее вино, секс с любимой женщиной, радость от общения с сыном словно бы проходили мимо, не оставляя в нём следа. Ничто из того, что он испытывал, не оставляло следа на его улыбке. Однажды ночью, когда его жене приснился кошмар, и она, с криком проснувшись, сидела, закутавшись в одеяло и тяжело дышала… а он стоял рядом и, утешая её, иногда улыбался… Она сказала ему, что его улыбка — самое страшное, что она когда-либо видела в жизни. Он так и не понял, испугала жену улыбка в тот момент или она боялась её всегда. Однажды и сын, за год до смерти сказал ему почти то же самое… после того, как он оступился и упал в быструю реку, на берегу которой они удили рыбу, а отец его вытащил. Только те, кто жили рядом с ним долго, видели, что скрывалось под широко растянутыми губами. Кристоф улыбался и что-то болтал, пересказывая нелепые случаи, происходившие с ним в разных больницах — похоже, он был настоящим магнитом глупых ситуаций. Лишь через полчаса после конца «игры» он посерьёзнел, вернувшись к основной теме разговора.

***

— Я сказал вам, что игры в 511-м детском доме были очень странными… наверное, это не совсем так. Если бы человек с улицы попал в 511-й детский дом, он не увидел бы почти ничего необычного. Прятки, пятнашки… кажется, кто-то играл в шахматы. Разве что дети, играя, могли быть злыми. Очень злыми. Молодой человек нахмурился, уставившись взглядом в незримую точку перед собой. — Знаете, я так и не понял до конца, как люди представляют себе землю. Разве что то, что она шар… «Я ходил по земле и обошёл её». Играя, мы видели мир безымянным. К цели можно прийти, обойдя весь мир по кругу. А можно сделать один шаг назад. Но почему-то все, кого я встречал… после того, как покинул 511-й детский дом… предпочитают длинный путь. Как вы, например. Хотя вы, герр журналист, пролетели его невероятно быстро. Если подумать… если подумать, то безымянный мир ничем не отличается от того, что видят люди. Как думаете, герр журналист, что меняется? — Тот, кто смотрит. — Ответил Ноймайер после паузы. Ужас, победить который может только Невероятный Штайнер… — Он становится другим. Неожиданно Кристоф засмеялся. Смеялся он долго — почти минуту. Гриммер не понимал, как ему реагировать. Не понимал, что означает этот смех. Вновь, как и с портретом на стене, он не мог понять, что означает эта эмоция. Только то, что из-за пораненного уха она была словно скошенной. И… никакой. Наконец, молодой человек замолчал. — Вполне ожидаемый ответ. — Кристоф махнул рукой, прогоняя незримую муху. — В той или иной форме я слышу его всегда… когда задаю вопрос… о Конце… собственно поэтому и приходится обходить с вами всю землю вместо того, чтобы сделать шаг назад. В окружении Йохана есть один человек… я пересекался с ним один раз, наверное, это единственный из его «помощников», которого я действительно опасаюсь. Он делает ту же ошибку, что и вы. Поэтому он и не может увидеть «Конец мира». И Йохану приходится водить его длинными путями. Хотя всё невероятно просто. Да, герр Ноймайер, я удивлён тем, что вас зацепил именно портрет. Честно говоря, именно на него в этой игре я не делал ставку. И почти до самого конца думал, что вам ещё минут десять придётся походить по комнате прежде, чем мы доберёмся до чего-то путного. Гриммер хотел было промолчать, но потом задал вопрос, который его интересовал: — Вы специально сделали комнату… такой? Чтобы там можно было «играть», как вы говорите? Неприятное впечатление, производимое комнатой. Портрет. Книги. Всё было каким-то не таким. Скошенным. У комнат, вещей, улыбок были свои лица. Здесь всё было неправильным. Скошенным. Но нельзя было понять, как и в чём. Кристоф равнодушно пожал плечами. — Это вопрос из того же ряда, что и те ваши слова, над которыми я посмеялся. Возвращаясь к играм… закончу уж эту тему. Сначала мы просто играли… наверное. То время я уже не помню. Потом мы, как и вы, играли, обходя мир, чтобы прийти к цели. На крыше, когда смерть шла навстречу смерти, этот путь был короче всего. Потом пришёл монстр без имени. — Йохан? Откуда… откуда он пришёл? — Гриммер сам не знал, почему он сформулировал свой вопрос так. — Откуда… — Кристоф начал было смеяться, но потом внезапно замолчал. — Откуда я знаю, как ответить на вопрос, ответ на который не знал Бог? Мы с вами попробуем обойти мир, чтобы ответить на него… Он почесал затылок, словно пытаясь вспомнить, о чём шла речь. — Сейчас мне кажется, что Монстр пришёл прежде, чем среди нас появился Йохан. А может быть, это вопрос из ряда про курицу и яйцо… Йохан играл лучше всех. Он может раскачать человека одним взглядом, одной улыбкой, одним словом… лучше всего у него получается с душевнобольными людьми. Я тоже могу раскачать их, но здесь никогда не знаешь, что произойдёт дальше. Что им придёт в голову. Если уж и раскачивать их, то только образом Йохана. Что-то вроде этого происходило в 511-м в последние месяцы. — Знаете, вспоминая произошедшее там, те обрывки, которые я помню… я старался выглядеть «середнячком». Не лучшим и не худшим. Не выходить победителем на дебатах. Не пытался придумать лучшую сказку. Обнажал душу отчасти, не открываясь слишком и излишне не замыкаясь в себе. Позволял иметь себе слабости и обижаться… надо мной издевались, кстати. В начале вроде бы на кулаках. Потом — на дебатах. Я позволял себе даже плакать, что было очень опасно. Впрочем, там всё было опасным. Кристоф пожал плечами. — Тогда мне казалось, что я всех обманул. Всех, кроме одного мальчика, который появился в конце третьего года… впрочем, насколько я понял из тех крох информации, которые удалось достать, первый из бывших при мне директоров негласно выделял меня. Не уведомляя об этом большую часть воспитателей. Но здесь я мало что могу сказать, так как почти все документы пропали… как и первый директор. Прежде, чем я перейду к дальнейшему, коснусь темы имён. У нас не было имён… мы забывали их под влиянием лекарств. Это так важно, что я мог и забыть об этом в начале нашей беседы. Мы пришли в 511-й детский дом с именами… но нам запрещали произносить их вслух, пытаться их записать… это был самый строгий запрет. И имена постепенно забывались. Вместо них нам дали цифры — цифровой номер, который мог меняться по прихоти воспитателей, без всякого расписания. Неделю ты тридцать восьмой, потом пару дней восемьдесят шестой, потом месяц сто тридцать четвёртый… сумма цифр всех детей оказывалась всегда одинаковой, кстати. Может быть… по-моему, к ней часто добавляли номер комнаты, где жил ребёнок. Или этаж. Комнаты тоже тасовали, редко кто жил в одном месте больше месяца. Личных вещей так же не было, всё принадлежало детскому дому. И было общим. Герр Ноймайер, вы понимаете, почему это было так? Это самая важная черта 511-го, её отмечают все, хотя до конца и не понимают… Гриммер некоторое время молчал. Он мог сказать слишком много — вопрос имени… и безымянности… был тем вопросом, который прошёл сквозь всю его жизнь. Хотя, наверное, он не думал о нём слишком много. Во всяком случае не думал о нём так, как думают философы. Ему гораздо ближе был язык сказок. Бесёнок без лица, вечно примеряющий чужие лица… Полузабытое воспоминание, промелькнувшее перед очами памяти. Страница из сказки, которую, быть может, он когда-то читал. А может быть — придумал. В мире сказок нельзя было отличить фантазию от фантазии. Тот, кто может быть ничем, может быть и всем. Гриммер сказал последние слова вслух. Собеседник задумчиво кивнул, никак выражением лица не показав своё отношения к ним, не возражая и не выражая восторга интересным ответом. — Есть ещё одна вещь, связанная с цифрами. — Всё так же задумчиво произнёс Кристоф. — Она очень важна, очевидна и не очевидна. Думаю, будет лучше, если я коснусь её позже… тогда, в 511-м, я этого не понимал… но я ушёл в сторону от Йохана. Не знаю, как он появился среди нас. Кажется, у меня есть осколки воспоминаний о том, что было до его появления. Я помню кое-что из того, что было потом… я помню его… но не помню, как он пришёл к нам. Как вписывался в коллектив. Знакомился. Поражал ли он нас сразу своими талантами? Или напротив казался обычным мальчиком. Возможно — красивым, если это имя тогда ещё что-то значило. А что оно значило? — Кристоф говорил сам с собой, словно забыв о Гриммере после того, как пустился бежать по тропам воспоминаний. Но внезапно словно бы дёрнули за рычаг, он улыбнулся, широко раскрыв глаза и уставившись на Гриммера. — Йохан был красив, понимаете?! Это главная его тайна! Красота умирает вместе со смертью имени. Но Йохан… Вновь перед памятью Гриммера промелькнуло прекрасное лицо девушки, спускавшейся навстречу ему по ступеням… — Не помню, были ли у него в 511-м детском доме… то, что заменяло нам имена. Цифры… должны были быть. Но почему-то я помню только «Йохан». И даже не знаю, откуда мы узнали это имя… выделялся ли он? Не знаю. Мне кажется, каждый из детей считал, что у него «особые» отношения с Йоханом… причём только у него. Не могу сказать, что Йохан стал лидером коллектива. Для детей он сумел остаться в тени, одним из многих. Но воспитатели не могли не заметить его талантов. Единственный выживший взрослый потом считал, что попытка воспитать Йохана по модели 511-го детского дома была страшной ошибкой… Не знаю, что воспитатели делали. Но постепенно атмосфера 511-го детского дома начала меняться. Появилась сказка. Нет, это не была сказка… человек, не бывший в 511-м детском доме не поймёт, наверное, разницы… появилось нечто, породившее множество сказок. История про безымянного мальчика, который спал где-то внизу, под 511-м детском домом, в кромешном мраке, находясь под влиянием лекарств. Однажды он проснулся. Он пробрался в число детей. Или, может быть, вошёл внутрь одного из них… У него было семь голов и десять рогов. И он собирался уничтожить 511-й детский дом, лишить детей даже цифр, заменивших им имена. И съесть их. Кристоф замолчал, лежа на подушке с закрытыми глазами. После паузы Гриммер спросил его: — Съесть… детей? Или имена-цифры? — Скорее второе. Первого мы почти не боялись. Во всяком случае, это могло быть страхом. Но не ужасом. Воспитатели не поняли до конца, что именно произошло. Дети тоже. Это вошло в 511 детский дом. И свело его с ума. Дети начали искать этого мальчика. Впервые мы по-настоящему испугались этого места. Мы захотели сбежать из него любой ценой. Я очень упрощаю всё сейчас, воспоминания более чем смутны и не знаю, сколько из рассказанного мной — плод фантазии. — Эту… историю… придумал Йохан? — Разумеется. Не знаю, почему никто не догадался… я понял это почти сразу… но в этой истории было нечто такое, что не давало другим увидеть её автора. Она была безымянной… её не мог придумать живой человек. Хотя, наверное, вы этого не поймёте. Мой пересказ уничтожил почти весь тот ужас, который был в ней. Сказки вели детей по миру, обходя его. История делала шаг назад. В бездну, из которой вышел этот мальчик… И всё же я не могу понять… почему никто кроме меня не понял, кто её придумал. Или все поняли это, но почему-то не говорили вслух? Кристоф как-то криво улыбнулся, прикоснувшись пальцами к искалеченному уху. — Есть одно воспоминание, которое я помню невероятно чётко…