Море в клетке

Боль. Все болело. Дышать тяжело, и каждый вдох — будто глотаю лезвия. Я открыла глаза, и меня мягко окутала полутьма. Что происходит? Я думала, что умерла. Что я разорвала так много аспидов, как могла, а потом скончалась от острой энергетической недостаточности. Я повернула голову и увидела в кресле Марека — он дремал, опустив голову, и его рыжие волосы светились в отблесках свечи. Боль накрыла новой волной, и я застонала. Марек дёрнулся и открыл глаза. — Джина, — пробормотал он. Встал, подошёл ближе и сел на кровать. — Ты сумасшедшая. Люди говорят, я чокнутый. Но ты… святая Бланка, мне такое и не снилось. Да и ей тоже. Ты разорвала всех аспидов на куски. Они просто падали с неба мертвыми тушками, один за другим. — У меня фатальная потеря энергии? — прохрипела я, ощущая, как лезвия впиваются в горло. — У тебя бреши в ауре. Я охнула и сжала зубы. Бреши? Брешь — это приговор. Это дыра в ауре, сквозь которую по каплям вытекает энергия, а когда она заканчивается, кожа лопается, мышцы рвутся — аура пытается восстановить энергию за счет тела, но она все исчезает и исчезает. Одну, две, даже три бреши еще можно закрыть… — Сколько? — Двадцать семь. Я всхлипнула. Зачем меня сюда принесли? Почему не прикончили там? Я спасла этот маленький проклятый городишко, зачем они обрекли меня на мучительную смерть. — Я хочу знать кое-что. Ты ненавидишь и эту школу, и этот город, и этих людей. Так почему ты это сделала? Чтобы защитить Магдаленку? — он смотрел на меня так внимательно, что я закрыла глаза. — И тебя. — Меня? Я посмотрела на него и подумала, что если он — это последнее, что я увижу перед смертью, то не так уж и плохо, что меня сюда притащили. Я скажу ему правду. В конце концов, мне недолго осталось. — Я люблю тебя. Марек замер и, казалось, перестал дышать, и я, наверное, слышала, как бьется его сердце, громко и быстро. Он не ждал этого. — Я… я не могу ответить… — И не надо. Я сделала тот выбор, который захотела сделать. Ты мне ничего не должен, — я перебила его так резко, что в горле открылась рана, и я закашлялась от мерзкого вкуса горячей крови. Но тут Марек заговорил его обычным хитрым голосом: — Ну, по крайнем мере, я могу спасти тебе жизнь. Спасти мне жизнь? Как он собирается залатать двадцать семь брешей, сам при этом не отдав концы?! — Есть несколько вариантов развития событий — мы оба выживем, мы оба умрем, или кто-то один из нас умрет, а второй выживет. От неожиданности и негодования я резко села, и перед глазами пошли разноцветные круги: — Я спасала тебя не ради того, чтобы ты тут умер! — Тогда у меня нет выбора, придется выжить, — засмеялся Марек, аккуратно поддерживая меня за плечи. — Хорошо, что все бреши в верхней части тела, иначе тебе пришлось бы стоять. — Что ты собираешься делать? — еле пробормотала я, едва удерживаясь на грани сознания и обморока. — О, это очень секретное военное заклинание, предназначенное для спасения важных государственных лиц, поэтому я, разумеется, его знаю. Моя дорогая сестра показала мне. Суть заключается в том, чтобы поочередно заполнять все бреши, пока из самой первой не перестанет вытекать энергия. — Не смей… Ты же погибнешь… По видимому, острая магическая недостаточность добралась-таки до тела, и я ослепла. Порвался глазной нерв что ли? В любом случае, я должна помешать ему, должна помешать Мареку убить себя, потому что зачем меня спасать, если моя жизнь ничего не стоит? — У меня огромный резервуар, Джина. У меня хватит сил. Пропал слух. Я хотела крикнуть, но в горле полопались раны, я хотела остановить его, но руки уже не слушались. Болело сердце, болели легкие, нарывали многочисленные раны, дышать становилось все тяжелее… Хоть бы я умерла раньше, чем он начал… И тут боль у сердца внезапно исчезла. Потом прекратили ныть легкие, потом остановилась кровь в горле… Все становилось лучше и лучше, и в какое-то мгновение вернулось зрение, и я столкнулась с васильковыми глазами. Марек держал меня левой рукой, а правую перемещал с места на место, по всей видимости, туда, где располагались бреши, и каждый раз у меня переставало что-то болеть, но каждый раз он становился все бледнее. Наконец, вернулся слух, и до меня донеслось сосредоточенное бормотание: — Двадцать пятая, двадцать шестая, двадцать седьмая, — он переместил руку к моему сердцу. — Первая, — к легким, — вторая, — к горлу, — третья… Раз за разом, круг за кругом, и вот глаза его потускнели. Кожа на руках полопалась, и кровь, вытекая, превращалась в пыль, в его энергию. Но несколько капель все же упали на белые простыни, и я, завороженная, уже ничего не осознававшая, просто смотрела на них, думая, что мы — всего лишь капли крови в бесконечном сновидении святой Бланки… Очнулась я, когда уже рассвело. Боль исчезла, раны больше не открывались, только в голове клубился непонятный туман. Марек! Он… он жив? Я вскочила, повернула голову — он лежал рядом на кровати, и простыни вокруг были все в крови. Я захрипела от ужаса, рванула к нему, прикладывая ухо к его груди, молясь святой Бланке, которую никогда ни о чем не просила… Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Со стоном я опустилась обратно на кровать. Тело тут же стало ватным, и меня будто придавило той цепью, которая висела над городом. Так я и лежала, глядя на его лицо, едва дыша. Я знала, почему я была готова умереть за него. Но почему он сделал то же самое?