В длани моей

      В кабаке душно — копоть масляных ламп, перегар и пот. На улице куда лучше, пусть лёгкая морось и превратилась в форменный ливень. Вдали ворчит гром, волны у берега скрипят галькой и песком — покидать дом в такую погоду на этом острове считается не просто глупым — это дурная примета. Лучше выпить за здоровье морских богов и переждать, чтобы не накликать неудачу. Суеверие беспочвенное. Настоящая магия прячется совсем в другом, так что какая разница, где ждать конца бури, если уж выход в море закрыт? — но половина команды, та, что не поклоняется барону Ди, родом с этих островов и верит в приметы. Впрочем, комната, за исключением грязи конечно, чем-то даже смахивает на родную каюту, а ром везде одинаков.       Перебравшие матросы затевают свару слишком близко к облюбованному мной столу. Под рукой очень удачно оказывается пустая бутылка. Стекло разлетается зелёными брызгами, осколки скачут по перепачканным доскам. Зарождающаяся толпа дёргается было в мою сторону, но отшатывается, видимо признав неподходящую для ссоры компанию. Иво и Ланто за соседним столом хохочут самым бессовестным образом. Однако даже такая пустяковая стычка приносит ненужное внимание — и одна неприятная компания сменяется другой — не столь пьяной, однако куда более настырной. Оторвавшись от беседы с хозяйкой, ко мне уверенно шёл старый недруг, успевший нацепить одну из самых приветливых своих улыбок.       — Леди Кларисса, какая чудесная встреча! — он широко взмахивает шляпой, наклоняясь в шутовском поклоне.       — Герман Глёйнхе, ну надо же, — вставать навстречу я не стала, но подвинула к пустующей половине стола лишний стакан.       — Всё такая же неприветливая, — бывший солдат Империи воспользовался приглашением, непринуждённо уселся напротив, — Ну почему бы тебе хоть раз не назвать меня по званию? Неужели жаль лишнего слова для давнего друга?       — Мы не друзья, Герман. И если уж речь зашла о словах — ты никакой не контр-адмирал.       — Как грубо, — он кривится, подливает в свой стакан, смотрит на меня сквозь стекло, — Позволь узнать, почему? У меня есть люди, есть эскадра, с недавних пор даже титул, — он небрежно приподнимает цепь барона, — Так чего мне не достаёт?       — Вопрос скорее в том, чего у тебя в избытке, — он вопросительно поднимает бровь, я усмехаюсь, — Я о лицемерии, разумеется. У любого короля с Вольных Островов есть люди и корабли, однако они не называют себя слугами Империи. А ты сначала предал и без того умирающее царство, а после имел наглость выторговать титул, звание и кичишься ими, хотя не служишь никому, кроме себя.       — По-твоему лучше в открытую называть себя пиратом? Как ты? И как в таком случае прикажешь плавать на континент?       — Ошибаешься, если думаешь меня смутить. Да, я свободный пират — и не скрываю этого. А на континенте, на мой взгляд, нет ничего стоящего.       — Махровый идеализм. Я уже и забыл, как с тобой забавно общаться, — он залпом опрокидывает в себя напиток и смеется, — В любом случае я здесь не для того, чтобы ссориться из-за убеждений, это не весело уже лет пятнадцать, — я отсалютовала ему своим стаканом, — Лучше расскажи, какими судьбами ты здесь? Года четыре тебя не видел.       — О, я бы с удовольствием ушла ещё пару часов назад, — жест рукой, и девочка ставит на стол третью за вечер бутылку, Герман довольно цокает и тянется к пробке, — Но ты и сам знаешь — дурная примета покидать дом в грозу. Уроженцы Кэно суеверны.       — Вполне безобидное поверье, не думаешь?       — Глупое, — я, не сдержавшись, фыркаю.       — Госпожа предпочитает нравы Цитры? Между нами, меня мутит от их ритуалов. Эти куклы, иголки, амулеты и вечный транс… Каннибализм, к тому же. Пусть от случая к случаю, и тем не менее.       — Их традиции создают гораздо меньше проблем в пути.       — Неужели? — теперь он смотрит как заговорщик, даже не думая прятать хитринку во взгляде, — Ты не решила, случаем, податься в язычество?       — Я предпочитаю смотреть на мир трезво, — ехидный кивок на бутылку я проигнорировала, — А язычеством можно назвать практически любую религию Островов.       — Богословие, скука смертная. Ты ушла от вопроса, Кларисс, несколько лет не появляться не только в Талькате, во всех известных морях, не обозначиться ни весточкой, ни единым слухом, потерять своего капитана, а после заявиться в порт, будто и не было ничего? Нехорошо, — веселье в голосе сходит на нет, вкрадчивый шёпот сочится угрозой, — Репутация репутацией, но это перебор даже для тебя. Не отмалчивайся.       — Хочешь прямого ответа, пожалуйста: ты можешь подавиться своими вопросами. Я не стану тебе отвечать, и уж поверь, запугать меня ты не сможешь.       Герман поднимается резко, нависает над столом. Чёрные глаза злыми дробинками упираются в моё лицо. Однако взгляд человека на человека всегда остаётся лишь взглядом. Есть в мире вещи и пострашнее. Я отвечала тем же — прямо, без колебаний, без компромиссов. Точно знала, собеседнику моему неуютно. И, как и много лет назад, эта бескровная дуэль не находит победителя. Вскоре пират отступает. Снова садится напротив, зло выдохнув и отвернувшись — он нарочно не смотрит на меня, и от этого делается не по себе — кто знает, о чём он размышляет.       — Ты не меняешься, — проговаривает он наконец, — Иного я и не ждал. Но мне очень нужно знать ответы на свои вопросы, не только о последних годах, о многом. И я готов на некоторые жертвы, чтобы их получить.       Он криво улыбается и вытаскивает из кармана маленькую шкатулку. Чёрное, в золотых рунах, дерево тихо стукнуло о столешницу, и волнами во все стороны от этого стука расползается молчание. Люди поражённо застывают, в мгновение забывая о своих делах, и теперь, не отрываясь, смотрят на нас. Иво за моей спиной тяжело сглатывает, и только Ланто смеется.       — Человек может не отвечать человеку, — Герман говорит ниже обычного, с лёгким хрипом, — Но человек не может молчать перед лицом истины. Сыграем в Кости, Кларисса?       Я откидываюсь на спинку стула, складываю руки на груди. Если уж уроженец Империи рискнул привлечь к делу потустороннее, значит припекло знатно. Почти смешно. Однако кости — игра не для одного.       — Не могу поверить, что тебе настолько не дают покоя мои тайны. Ты ведь и сам подставляешься, Герман. Правила едины для всех.       — Я положусь на удачу, у тебя с этой леди, помнится, отношения довольно запутанные. Чёт или нечет?       — Как пожелаешь. Нечет. Ланто, будь добр.       Светловолосый загорелый великан с Алерии лучше всех знал правила Игры, изобретённой соплеменниками, а выбор наблюдается за тем, кого вызвали. Он пододвигает к нашему столу третий стул, усаживается, и обводит взглядом притихший сброд.       — Для тех, кто в первый раз, напоминаю, — хорошо поставленный голос долетает до каждого, — Правила Игры просты: участники выбирают чётную или нечётную сторону — что только что произошло — после чего поочерёдно бросают кости, первый бросок всегда за зачинщиком, и тот, на чью сторону выпали числа, обязан ответить на вопрос противника. В нашем случае при выпадении чётного числа отвечать будет Герман Глёйнхе, командир эскадры Ист, а при нечётном — Кларисса с Туманницы, — называя имена, Ланто указывал на нас, — Сомнений в подлинности названных имён, как я понимаю, ни у кого нет?.. Прекрасно. Задать можно любой вопрос, касающийся уже случившегося, других ограничений нет. Ответить же можно только правдиво и полностью, иначе сами знаете, что приключится, — он кровожадно улыбается, — И моё самое любимое. Во избежание кары, вам всем опять-таки известной, никто из присутствующих при беседе не должен использовать полученную информацию во вред игрокам. Их самих это, разумеется, тоже касается. Цель Игры — знание, не меньше и не больше. Все желающие могут уйти.       Помещение ожило. Люди мялись у дверей, не желая наблюдать за чужими историями, но не решаясь выйти на улицу. Особенность Кэно в целом и Талькаты в частности — известного и надуманного боятся в равной степени. Я размяла затёкшие от неудобной позы плечи. Ситуацию спасает хозяйка заведения.       — Прошу прощения, господа, — она ловко опускается в книксене, — Мне кажется, что всем будет удобнее, если вы поднимитесь наверх. Я открою для вас гостиную.       — Прекрасно, — Герман легко поднимается, — Надеюсь, там будет достаточно выпивки для нашего разговора.       — Разумеется, — хозяйка улыбнулась, — Прошу за мной.       — Иво, присмотри за нашими, — через плечо я вижу, как расслабился и мичман, определённо не желающий знать чужие тайны.       Стоило нам подняться на хозяйский этаж, шума внизу становится ещё больше, кабак возвращается в свой привычный ритм. Не удержавшись, я массирую ноющий висок. К счастью, две массивные двери с хорошими замками — женщина явно знала правила поведения в свободных портах — почти полностью поглощали шум, отрезая нас от остального дома, а в отведённой нам комнате нашлись мягкие, глубокие кресла.       — Итак. По традиции Игра продолжается до двенадцати конов. Кларисса, Герман, вы готовы?       Ланто выглядит безучастным, но на дне его глаз я вижу живой интерес. Правда, к нашим тайнам или же самому процессу, различить не получалось. Медлить дальше нет смысла, и я протягиваю руку к шкатулке, с неудовольствием чувствуя пальцы Германа. Ланто произнёс ритуальную фразу и убедился, что золотые кубики отпечатались на наших ладонях.       — Вперёд, не-друг мой, — я устраиваюсь удобнее, — Иначе ночь будет долгой.       Он молча кивает, не втягиваясь в диалог, аккуратно, почти благоговейно открывает шкатулку, поднимает кости — и, не выжидая, бросает вперёд, на смешную, бежевую скатерть. Короткий стук, и грани кубиков останавливаются. Герман предвкушающе усмехается, шепчет одними губами своё торжествующее «Я же говорил», и поднимает взгляд на Ланто.       — Семь, — наблюдатель кивает и отходит в тень у окна, — Вопрос Клариссе.

***

      — Семь. Вопрос к Клариссе.       — Итак, — Герман улыбается, укладывая локти на стол, — Я был прав, удача не на твоей стороне.       — Может да, может нет, это мы узнаем в конце игры. Что ты хочешь знать?       — Для начала — расскажи мне о семье, которой ты родилась, Кларисса.       — Серьёзно? Ещё недавно ты спрашивал о последних годах моей жизни, а теперь пытаешься заглянуть в прошлое… Не логично, Герман. Уверен, что тебе выпадет возможность задать все вопросы?       — Двенадцать конов, двадцать четыре вопроса, мне хватит. Тебе не хочется говорить о личном, понимаю. Но придётся.       Он нетерпеливо постукивает по столу пальцами, отбивая всем известную детскую песенку. В чёрных глазах пляшет довольство, предвкушение. И догадки. Мысли, которые он годами не мог опровергнуть или подтвердить. Отчего-то становится смешно. Интересно, насколько много разузнал мой старый враг. Герман ловит взгляд, смотрит открыто, с любопытством — и это подкупает.       — Хорошо, — я позволила себе ответную улыбку, — Слушай.       Жизнь небольшого портового городка незатейлива, сколько бы этот городок не называл себя великим портом. На жарком морском побережье в нескольких днях пути от Вольных Островов эта простота оборачивалась лёгкостью. В империи всегда были строгие законы, сложные правила — но кому на задворках страны было до них дело? Тем более все плевали на правила местные. Даже наш старый священник уже полжизни как отчаялся насадить в Сейбе веру людей хотя бы друг в друга.       Я родилась во времена, в которые некогда непобедимая Империя — царица последнего из обитаемых морей — трещала по швам. В попытках удержать старые завоевания, король начал и бросил, так и не доведя до конца, три большие экспедиции, заключил десяток невыгодных союзов, дважды обманулся и умер. Король Серхио, его и поныне здравствующий наследник, поступил умнее. Бросив всё, казавшееся мёртвым грузом, он вплотную занялся остальным — и сумел добиться приличных результатов в центре страны.       Окраины же оказались в безраздельной власти наместников — хитрых законников и старых аристократов. С моим городом вышло именно так. Порт почти на самом краю мира, с трёх сторон окружённый водами Островов и Мёртвым океаном, оказался в руках барона Валентайн. Моего отца. Впрочем, ни о политике, ни о том, как барон сумел выжать из практически бесперспективных земель состояние, я не думала.       Детям редко интересно, чем там заняты взрослые, если это отвлекает их от воспитания наследников. Впрочем, именно с этим мне повезло. Моя мама приходилась племянницей одной из многочисленных тётушек покойного короля — и именно после женитьбы отец получил титул. Однако никакой другой выгоды от этого родства он тогда получить не мог. Так что, обзаведясь для приличия ребёнком, он забыл о нас с матерью на многие годы.       Мы жили в одном доме, но почти не виделись. Его крыло было запретной территорией, и не думаю, что он навестил нас по своему желанию хоть раз, только если этого требовал этикет или же его личные нужды. С матушкой я ладила лучше, несмотря на её постоянные и бесцеремонные попытки слепить из меня придворную даму. Но она часто болела. Неделями не поднималась с постели и не принимала посетителей.       Пожалуй, из всех родственников я по-настоящему была близка только с братом мамы — дядюшкой Салли. Он был капитаном большого военного корабля и командиром одной из королевских эскадр. Большую часть жизни он проводил в море, но раз или два в год заходил в наш порт, и я подолгу сидела у окон, любуясь на высокие мачты и свёрнутые полотнища парусов. Соглашусь, настоящий военный фрегат это совсем не то, что торговые шхуны и маленькие йолы.       «Это не какое-то там судно, — смеялся он, — А настоящий корабль. Полное парусное вооружение! Хочешь посмотреть поближе?» Я, конечно, хотела. Дядюшка подхватывал меня, сажал на плечо и медленно нёс по палубе, рассказывая про паруса, снасти и — изредка — даже про пушки.       Позже, вечерами, после обязательной аудиенции у барона, он находил меня в гостиной, притворно ругался, что я ещё не в кровати, но никогда не отказывался рассказать ещё одну, самую-самую последнюю, историю. Я обожала эти минуты и запоминала всё, что он говорил. Истории о соседних странах и о сражениях, в которых он побеждал морских разбойников, сказки о русалках, лекции о строении кораблей, легенды о сотворении мира — всё. Дословно.       Дядюшка Салли пах морем и приключениями, он привозил мне в подарок жемчуг, деревянные копии кораблей и карты далёких берегов. Он вселял в меня веру в то, что жизнь может быть осмысленной и прекрасной. Для меня он всегда оставался другом, и я не могла представить, что другие знают его как грозу всех пиратов, Салливана. Не знала, что при виде его корабля прощались с жизнью. Когда он снова уходил в море, я смотрела. Каждый раз, со старого разрушенного причала, пока дрожащая фигура парусника не сливалась с горизонтом.       А после возвращалась к своим делам. Плавала, исследовала остров, бегала по остаткам старого форта с толпой других ребятишек, чертила на картах маршруты всех путешествий, о которых слышала, но всегда ждала. Не думала, что он может уйти навсегда. Однако на одном из обязательных еженедельных семейных ужинов отец сухо зачитал послание из столицы. Король выражал соболезнования любимой сестре без вести пропавшего и, вероятно, погибшего подданного. И действительно, больше двадцати лет о судьбе дядюшки было ничего не известно. Отец невозмутимо пил чай, отвернувшись к окну, мама беззвучно плакала, а я чётко запомнила единственную мысль: ждать больше не нужно. Некого и нечего.       Между тем, я не была несчастна. Может быть и не поняла, не заметила ничего, кроме тоски. Дети редко анализируют чувства — они живут, а у меня осталось солнце, густая южная зелень, камни и море. Шумяшее море — всегда разное, манящее и пугающее одновременно. А ещё — толпа сверстников. Таких же детей — богатых и бедных, знатных и нет, свободных от контроля взрослых. Беспечных, по-наивному жестоких, боящихся показать свой страх и оттого бесстрашных в поступках. Я родилась в Сейбе, у моря, и не боялась его глубин, как и его людей.       Всё могло продолжаться так и дальше — жизнь родного города не казалась мне чуждой, я любила свой дом. И свою жизнь тоже — не без тёмных полос, со скелетами в шкафах, но без них ведь не бывает. Я не собиралась, не хотела ничего менять в известной и прописанной до последнего вздоха истории, даже готова была терпеть некоторые неудобства.       Честное слово, найди мне отец в супруги сына богатого торговца, как он сам меняющего деньги на имя, я не сдвинулась бы с места. Терпела бы брак по расчёту, отдалившись от мужа как матушка, не покидала родного берега до конца жизни, смотрела на дорогой сердцу порт из окна, повторяя судьбу сотен других девушек. Однако именно Судьбу такой расклад не устроил. И так уж повелось, что она знает, как заставить человека действовать в своих интересах.       Начиналось всё банально — матушка снова заболела. Никто не удивился, смерть дорогого родственника, нервы, чересчур жаркое лето… Не трудно слечь с горячкой. Тем более лекарь последние двадцать лет твердил, что морской климат создан не для неё. Первые недели я не волновалась, но время шло — а обещанные доктором улучшения не проявлялись. Она выцвела, похудела, и при том, кажется, смирилась.       Как-то раз, после полудня, я пришла к ней — принесла свежих цветов, хотела пожелать скорейшего выздоровления и скорее уйти — но с порога поняла, что что-то не так. Каталина сидела на разобранной кровати в одном ночном платье, не замечая свежего ветра из распахнутого окна. Её до синевы исколотые руки безвольно лежали на простынях, плечи тряслись, по щекам текли слёзы — но она смеялась. Громко, надрывно. Совсем не как леди, чей образ поддерживала всю жизнь.       Она подозвала меня к себе, схватила ледяными пальцами — и рассказала. Об эпидемии, волей случая унесшей целую семью наших родственников, о титуле герцога, который может теперь получить семья Валентайн, о планах барона. Так вышло, что матушка не могла вступить в наследство как уже замужняя женщина, а отцу не хватало родовитости. Другое дело их ребёнок, я. Разумеется, одновременно с собственным замужеством. Сквозь слёзы и смех Каталина говорила о честолюбии своего супруга, о яде, о смерти.       Скоро силы её оставили, речь стала бессвязной, но скомканные, неожиданно живые слова я запомнила. «Отравитель. Беги отсюда, доченька. Я всего лишь умру, а вот тебя ждёт судьба похуже. Он желает власти больше всего на свете. Он не верит в Бога. Для него нет ничего святого и неприкосновенного. Ты — его билет в счастливую жизнь, Кларисса, и поверь, у него достаточно власти, чтобы всё устроить.» Не могла не запомнить.       Я думала, она бредит. Лекарь сказал то же, принёс снотворный отвар и велел слугам следить, как часто матушка тянется к сердцу. Она скончалась через неделю, больше не проронив ни слова. А барон пришёл ко мне в день похорон, спросил, не вслушиваясь в ответы, о паре книг, случайно оказавшихся на столе — и пересказал, почти слово в слово, рассказ матушки. Умолчал только о яде. Зато назвал приличествующие сроки траура и велел ждать портного. Я, кажется, ответила согласием на все вопросы. Его холодная расчётливость и непробиваемое спокойствие сказали мне больше, чем все годы до этого. Ночь я провела без сна, слушая бьющиеся в береговую линию волны, а к утру приняла решение. И составила план.       Барон был умён, а кроме того считал окружающих на порядок глупее себя — и с высоты этого высокомерия был готов на некоторые компромиссы. Особенно, если от него не требовалось ничего, помимо материальных вложений. Он прекрасно понимал — и не ошибался — что споры с, пока ещё, дочерью, хуже, чем деньги, потраченные на её капризы. И если уж она не возражает против его решений, купившись, видимо, на обещания красивой жизни, приправленные угрозами, то нет причин отказывать ей в лучшем венчальном платье. В конце концов, труд двух портных, засыпавших комнаты дочери всевозможными тканями обойдутся дешевле, чем подкуп священника, если вдруг означенная дочь решит сказать «нет» прилюдно. Да и шанс, что в дальнейшем договариваться с ней можно будет с помощью шёлка и камней, возрастает.       Выводы барон сделал неверные — на что я и рассчитывала. Спокойный ровный голос, сменивший вдруг в моей голове детский лепет, подсказал, что желание роскоши не только покажется барону приемлемым, но и притупит внимание. К тому же за хаосом, устроенном в покоях трудами портных, ювелиров и слуг, было не трудно скрыть настоящие сборы, занявшие, впрочем, совсем немного времени. На третью ночь с похорон море успокоилось, и к позднему началу дня, свойственному аристократам, меня на Сейбе уже не было.       — Если подумать, с тех пор я не возвращалась. Это, впрочем, совсем другая история. Я удовлетворила твоё любопытство, Герман? — горло от болтовни пересохло, и я наполнила стакан. Обрадовалась, обнаружив, что хозяйка принесла напиток покрепче.       — Более чем, дорогая. Кларисса Валентайн, значит. Вы с герцогом на одно лицо, я не мог не заметить, но думал скорее о бастарде. Напомни, сколько лет тебе было на момент этой прекрасной истории? — ему хватило ума не изображать жалость или сочувствие.       — Четырнадцать. Ещё что-нибудь?       — О, да, если позволишь. Раз уж кошмар морей Салливан твой дядя, скажи, не виделись ли вы, когда он вернулся несколько лет назад?       — О, ещё как виделись, Герман. Симон был в восторге.       — Поделишься? — хитринка и вновь наполненный стакан.       — Если тебе снова улыбнутся Кости. Это уже не история о семье, — он не обижается. Беззаботно смеется, довольный соблюдением правил.       — Тогда продолжим. Бросай, леди Кларисса.