Я вещаю из могилы

Али Абдулл женился по любви. Супруга его — добродушная, мягкая, любящая. Огромное сердце на двоих, глубокий, выразительный голос женщины и добрые глаза мужчины. И ребенка они родили милейшего; главное, тоже по любви. Конечно, разумнее было бы повременить с детьми, семейный бюджет скромен, но эта пара — сплошь любовь и доверие, а там, где благодушие, — всегда наивность. Им твердят: не верьте, поберегите нежность сердца, ибо мир морозен и суров, а люди в нем по большей части слеплены не из меда, а изо льда, но все попусту. У Али чуткая душа, а у его жены, безымянной женщины, чье имя не запомнит никто, — в сто крат чувствительнее. Они перебрались из Пакистана в Корею в надежде хорошо устроиться. У нее под сердцем дитя, и ему нельзя оплошать. Ему нужно работать, много работать, чтобы обеспечить маленькую семью. Он, конечно, устает, но не признается в этом, ни за что жену не расстроит. Однако она и без слов знает, что ему сложно. Они любят друг друга до смерти. Если кто-то из них потеряется, другой дождется, даже если удел его — встречаться со своей погибшей половиной во снах. Начальник — жаба в облике человека, с хитрыми поросячьими глазенками — так думают остальные работники, но Али иного мнения, он не оскорбит ближнего нелестными сравнениями. Даже если начальник походит на свинью, кто сказал, что свинья — это плохое животное? Он молчаливо сносит унижения и притеснения, никому гнусности не скажет, потому как в нем самом — ни капли яда, кислоте просто неоткуда выплескиваться. Зарплата задерживается на месяц, на второй, на третий, на полгода — и терпение почти на исходе. А сын заболел, и жена худеет день ото дня, ей надо о нем заботиться, но как, а точнее, на что? Начальник не выдает заслуженных Али денег. — Может… — нерешительно начинает он. — Может, нам стоит вернуться домой? Жизнь иностранца в чужой стране, без визы и связей, — та еще каторга, о которой молчат. Бегали за счастьем, но так его и не словили, повелись на сладкую иллюзию. — Ты так думаешь? — с сомнением спрашивает она. — Не знаю. — Дома мы хотя бы свои среди своих, — грустно отвечает он. — А здесь… — Мы ведь хорошо знаем корейский, — неуверенно говорит она. Но владеть иностранным языком не значит чувствовать себя комфортно среди иностранцев. И Али с женой знают, каково это — быть другими среди иных. Она замечает карточку в кармане его куртки. Кружок, треугольник, квадрат — что бы это могло значить? — По работе, — отвечает он невнятно. Знает наперед, что она не отпустит его, а глядя в ее умоляющие глаза, не наберется смелости, чтобы уйти. «Всего на несколько дней», — обещает он себе, запрыгивая в черный фургон. Работник в маске смотрит на него — или ему просто так кажется? У работника нет лица. Точнее, не видно, он ведь тоже человек?.. «Тише едешь — дальше будешь». В первые секунды Али нравится эта игра, похожа на догонялки, в которые он с друзьями играл в детстве. Вдруг все будет не так сложно, как в случае с красным и синим квадратиками, и он с первого же раза одержит победу? Смутный грохот. Али недоуменно крутит вихрастой головой по сторонам, но не видит ничего, кроме таких же удивленных лиц остальных игроков. Ужас постепенно накатывает на них тяжелыми волнами, пулей ударяет в голову, и кровь — настоящая, не из фильмов ужасов — брызжет на его руку. Выстрелы прореживают дребезжащий от криков воздух. И как он только выжил в этом кошмаре? Фортуна, наверное, на его стороне. Игроки гурьбой бросаются к массивным дверям, но замертво падают, едва достигнув цели. Пустые глаза куклы, отбирающие жизнь, живые глаза Али. Он краем зрения видит, как какая-то девчонка, спустив олимпийку на волосы, шустро присаживается на корточки и прикрывает руками голову. Она не движется — и остается жива. Али, цепенея от ужаса, следует ее примеру. Али привязан к жизни. Он никогда не имел больше пяти купюр в кармане, и все, чем он бы мог дорожить: семья и жизнь. А по чистоте душевной он верит, что и прочие люди так же ценят жизнь, и сами они тоже бесценны. Как можно — убить человека, пристрелить, как животное, на которое ведется охота? Он на такое не соглашался. — Я рад, что ты жив, — искренне отвечает он, когда мужчина, которого он спас, удержав от падения, тихо выговаривает слова благодарности. Полумрак царит в огромном зале. Толпа затихла в страхе, тишина оглушительна: бормочут молитвы, но не слышишь ничего. Али спиной опирается на металлические бока кроватей. Рядом с ним — мужчина в тонких очках, с аккуратной стрижкой и приятным лицом. Незнакомец кажется Али немного возвышенным — и что он здесь делает? С ним-то, с Али, все понятно: чужеземец, искавший приюта, необразованный работяга. Экран что-то вещал про этого мужчину, но Али невнимательно слушал, потому проворонил, о чем там говорилось. Незнакомец смахивает на тех богачей в дорогих костюмах; Али восхищается всякий раз, как их завидит. Свечение зеленой кнопки. У Али зеленый ассоциируется со свежестью зелени и с нескончаемостью жизни. А потом — мрак: черная повязка, лежащая на глазах, грубые прикасания работников в масках, удар об асфальт, мягкое шуршание мешков. «Ай-ай, — думает Али, — она точно тревожится». — У вас не найдется телефона? — нерешительно спрашивает Али у того незнакомца. Он великодушен: угощает раменом, дает позвонить, даже оплачивает проезд на автобусе. Али с величайшей аккуратностью загибает купюру, держит в пальцах и кланяется признательно, чуть ли не до земли. — Спасибо, — повторяет он. — Спасибо, господин. Незнакомец покуривает, рука, сжимающая сигарету, слегка дрожит. Он напоминает человека, знатно уставшего от бытия: медлителен, размерен в словах, скуп на эмоции. Всегда отмалчивается, когда Али благодарит его. — Я тебе не господин. Не называй меня так. Али извиняется, снова отчеканивает с акцентом: — Спасибо! Незнакомец рассеянно закуривает, отстраненно отворачивается, медленно ступает вперед, вверх по улице. Складывается впечатление, что он не знает, куда идти, но Али, дико обрадованный и благодарный ему до глубины души, торопливо выбрасывает эту мысль из головы. Отвратительный хруст, с каким переламываются пальцы, пронзительный визг, пачка денег, запах крови. Али, прижимая пачку к груди, мчится в знакомом направлении, сердце глухо мечется, отдается в виске приглушенным биением. Она его ждет, ее нужно спасти. — Где ты их взял? Откуда? — бесконечно вопрошает она, разглядывая кровавые отметины на пачке. — Слушай меня. — Он берет ее за руку. — Купи билеты на ближайший рейс. Отправляйтесь домой. — А ты? — спрашивает она с рухнувшим сердцем. — Я приеду позже, — вот и весь ответ. — Пока ни о чем не спрашивай. Надеюсь, ты меня поймешь. Она хватается за него, будто пытаясь его удержать, он притягивает ее к себе, целует сына в теплый лоб. Ребенок безмятежно спит. Не подозревает, что отец с ним прощается. — Я люблю тебя, — шепчет он. — Я люблю вас. Она протяжно всхлипывает не в силах вынести горечи разлуки. «Мы еще свидимся, — верит он. — Мы еще воссоединимся. Это ненадолго». А за окнами гремит ливень, словно бы ревя, стеная: «Это ваша последняя встреча». Он убил. Это невыносимо. Шелест веревки, канувшей вниз, лязг металлических замков, крики мертвецов, спущенных с площадки в объятия смерти — все это звучит в его ушах подобно гулу сломанного радио. Он сожалеет об их душах. Они ведь тоже заслуживали жить. Санву-хен, он разрешает так себя звать. С ним Али сблизился больше всего. Они поделили скромный початок кукурузы, Али только ему рассказал о своей семье. — Сколько лет? — интересуется он. — Годовалый сын. Он отводит глаза. Будто представляет маленького мальчика с такой же смуглой кожей и добрыми глазами. — Ты, наверное, скучаешь по ним. Нет мочи — каждый раз, закрыв глаза, Али видит их. — Да, — сглотнув, отвечает он. Али хочется спросить, есть ли семья у него самого. Ему, кажется, лет сорок. Отец Али был в том же возрасте, когда мать родила его младшего брата. Но он не решается. Лишь минутой позже набирается достаточно смелости. — А как вы оказались здесь? Санву смотрит на него с целое мгновение, серьезное лицо непроницаемо. — Из-за денег. Я пришел за ними. Они все здесь из-за денег. Деньги — кратчайший путь к достойной жизни, решение всех проблем, ключ к счастью. По сути, они мечтают о счастье, а оно недосягаемо, когда денег нет. Пусто в кошельке — пусто и в сердце. — Али, не переживай, — вкрадчиво говорит хен, приобняв его за плечо. — Вместе мы точно победим. — Раз я с вами, мне кажется, что мы сможем. — «Все сможет», — мысленно прибавляет Али. Санву-хен — умный, смекалистый и добрый, о лучшем партнере и мечтать нельзя. — Да, надо выиграть и выбраться отсюда, — кивает он. — Мы возьмем деньги и вернемся к нашим семьям. Улыбка сползает с лица Али, когда женский голос — предвестница беды — объявляет: или ты, или тебя. Неужели один из них умрет? Он скорее спел бы ему песню, чем приложил руку к его убийству. — Я хочу играть с кем-то другим, — дрожащим голос умоляет он работника. Но тот безмолвен, как всегда. — Не неси чуши, — резко обрывает его Санву. — Играй. Его душат рыдания. В груди тесно от страха и печали. — Ублюдок, — цедит Санву, глядя на свой последний стеклянной шарик. — Ты хитришь, да? Жульничаешь? — Нет, нет же, что вы говорите? — Али на грани плача. Санву хватает его за воротник, трясет, как куклу, прожигает бешеным взглядом и кричит непрерывно: — Сволочь, ты меня обманул! Что ты сделал? Говори! Доброта была мнимой, или она просто вытеснена ужасом? Али в потрясении смотрит на того, кого считал другом. Стрекот настраиваемого пистолета, дуло оружия — и Санву, испуганно утихнув, выпускает его. Он опускается на колени и, давясь слезами, испускает слова мольбы: — Прости меня, я был неправ. Я не могу умереть вот так вот. Если я умру здесь, умрет вся моя семья. — Прости, хен, — выдавливает Али, — но у меня тоже есть семья. Санву цепляется за него, смотрит снизу-вверх красными от слез глазами. Напоминает Али о том, о чем он никогда не забывал: о своей помощи и доброте. — Доверься мне. Я же тебя не предам. И Али доверяет. Не может же человек, которого он считает товарищем, обречь его на смерть? Так и он тоже не убьет его. Его речи правдивы, как же иначе?.. Али с растерянностью ребенка наблюдает за тем, как Санву рвет свою футболку, перекладывает шарики в мешочек, скрупулезно завязывает тесемки. Гремит выстрел, и Али отворачивается, всего на миг. Когда он поворачивается, Санву надевает на его шею мешочек — тот же самый, Али в этом не сомневается. «Ты того же мне желаешь?» — со слезами спросил Санву, когда пуля расшибла другого игрока, и Али содрогнулся. — Встретимся через три минуты, — обещает Санву. И Али торопится выполнить свою часть их сговора. Ведь, если он не успеет, их затея провалится, и Санву умрет. Он не позволит этому случиться. — Старики, — судорожно бормочет он себе под нос, — молодые… старики… молодые… На таймере — «три», сложенное из тонких красных палок. Санву, скорее всего, уже ждет его, и Али переходит на бег. Но его там нет. Али озирается, тщетно ищет друга взглядом, зовет его, но он не отзывается. Али надеется, что Санву опаздывает. Наверняка он сейчас мчится к нему на всех порах. Может, он позабыл, может, его что-то задержало… Он развязывает мешочек, и камешки сыплются на его ладонь. Не шарики, которые он выиграл в честном бою. Осознание медленно настигает Али: он его предал. Из глубин сердца вырывается отчаянный крик: — Санву-хен! Снова тишина. Добрые глаза Али мутнеют от слез. Он видит его, видит, как он удаляется из игрового зала вместе с работником. Но, услышав его зов, Санву замирает. Щелчок пистолета у самого его уха. Санву же обещал, обещал — неужели это конец? Острая, мимолетная боль, падение. Звучность ее голоса — последнее чудо, что его посещает. А чудо, что грезилось ему в лице великодушного господина с дорогим костюмом, рассеялось, как прах. А ведь многие говорили ему, что у него доверчивые и преданные глаза.