В диапазоне между отчаянием и надеждой нас, Как и прежде бережно держит за ноги больная Земля. Мы остаёмся, чтобы терпеть и топтать сугробы. И гиперпрыжком из гроба на голос до боли знакомый, Астральных полян, в даль!
Замок оживал как только вставало солнце. А может даже раньше, стоит красному диску засветиться макушкой на горизонте, стоит первым птицам пронзить тишину песнею, и в каменных стенах начиналась суета. А Страж не спал. Лишь под утро окунулся в дрёму, опираясь на спинку деревянного стула, но тут же разорванную—завтрак. Поднимается из подземелий по винтовой лестнице, садится за один из длинных столов—так всегда. По кругу. Их кормили плохо—но, в прочем, похлёбки хватало на то что б не думать весь день о еде, а значит, всё не так ужасно, как было на войне. На той переломной войне, его на осколки разбившей. Он привык. Привык что каждый день вспоминает плачь сестры, которую вот вот убьют в адском месиве. Привык что на запястьях до сих пор ощущение тех грубых, холодных рук, схвативших ребёнка и никогда больше не вернувших домой. Привык к ненависти, что каждый день рвалась наружу, с каждым напоминанием, что его жизнь—колесо в системе королевства, до плача ему противного. Королевства, его сломавшего. Но лучём надежда пробила тьму. Этой ночью.***
Пленных водили есть одновременно с воинами и стражами. Он оглядывает толпу в кандалах, и видит рыжую макушку. Она. Значит, живая хотя бы на сегодня—смертников не кормили перед казнью. И расплывается в улыбке. Ещё день у них есть. Но он не понимает одного—как он так быстро доверился? А вдруг она сдаст его, утащит ссобой на тот свет? Хотя снова её осматривает и внутри теснится уверенность в том, что она не врёт. Просто не может. Из неё честность и искренность рекою льётся. А она замечает это, улыбается в ответ. К себе подзывает. Шепчет. —Сегодня ночью подойди ко мне. У меня есть идея. И... Как тебя зовут-то? —Куромаку. А ты... —Пока что просто рыжая. Как будет время, скажу настоящее имя. И у нас мало времени.***
Мало времени. И это пугало. Он не привык решать сразу, только как скажут, он всегда жил в долгих раздумьях, а тут—свою судьбу решить нужно мнгновенно. Забить на все оценки, и просто доверится сердцу. А сердце ревело, билось об стенки обиды и досады, кричало ненавистью и тягой к свободе. Осточерствели ему тюремные камеры, осточерствела безвкусная похлёбка, осточерствели обречённые на смерть глаза самых простых людей, осточерствела эта жизнь в сломанном мире! И ночи он снова ждал в надежде, что всё закончится. Что эта Рыжая—знак, помощь свыше, услышавшая мольбы изнутри об спасении, с ней всё изменится. И в отчаянии. Всё слишком опасно, если об этом узнают, им обоим не жить, и ладно он—жизнь убита изнутри и так, но Рыжая... Она юная такая, невинная, не сломанная жизнью. И её вздёрнут. Из-за обычной тяги к справедливости и свободе. Ей просто не повезёт. А в прочем, она так уверенно предложила, будто знает, что всё пройдёт как надо. Так может... Лучше доверится? Не сомневаться а ухватить чёртов шанс, и сбежать, бросить ненавистное королевство. И начать быть собой. Извинится и искупить вину, начав шатать систему, что так долго была твоей жизнью. Разломать её на кусочки и спасти тысячи тех, кого она сожрёт в порыве безумства... А сердцу становилось легче от таких мыслей. Оно грелось, вдыхало эти проблески детской веры, предвкушало так долго запретную ему свободу. И вот изнутри уже не рвёт, а теплеет, и рождается надежда: всё получится. Просто иначе быть не может.***
Рыжая сидела на откинутой скамье, болтала своими ногами. От скуки, кажется, умереть было вероятнее, чем от виселицы. По-хорошему нужно было придумать план побега, но она по-хорошему никогда не поступала, а значит и сейчас будет выкручиваться. И тем более, она же маг, а разве это не поможет!? Маг, и именно поэтому в ладонях бегал огонёк, не обжигающий, но хорошо греющий пухловатые руки. Отблесками танцевал на стёклах очков, заставляя девушку улыбаться. Когда силуэт, знакомый с этой ночи, спустился по винтовой лестнице—улыбка стала заметнее. Она хихикнула и аккуратно помахала рукой, но так, что бы не заметили остальные. А остальным, правда, было плевать, они кто-куда раскучнились и теперь занимались каждый своим—наверное, это было их способом не думать о смерти. А Рыжей вся жизнь—один поиск способа. Смерть шествовала за ней повсюду, с самого детства. Сожгла её отца, старейшину магов, что в агонии молил скинуть новорождённую с обрыва скалы. Чумою увела её первую в жизни подругу. Больше она не помнит, но уверена что они были, ведь... Где двое, там и трое? Но вот как избежал этого её брат, мыслей у девушки небыло. Он ведь с ней с первого дня жизни—и цел, невредим, по-прежнему добр и мудр. И снова взглядом окидывает Куромаку. Вдруг внутри что-то щемит. Если он умрет, это будет её вина. Вина просто незнакомки, которая хотела лучшего, а получилось как всегда. Но, если и её брат уцелел, а те кто причиняли девушке боль—нет, то может это не проклятие, а лишь защита? Тогда всё в руках самого стража. А он и не думал её обидеть. На те несколько дней она стала для него чуть ли не богом, что может всё.