Темная магия оставляет шрамы

Установив последний элемент, Северус отходит на два шага назад, опустив палочку вниз, и рассматривает законченную работу с придирчивым прищуром в глазах. Гермиона стоит неподалеку от него, одну руку опустив на поясницу, а в другой сжимая подробную инструкцию по сборке. — Ты все сделал правильно, — улыбнувшись, заключает она, поднимая взгляд на Северуса. — Так здорово получилось, ты посмотри! — Болты криво закручены или мне кажется, — склонив голову, требовательно к себе спрашивает он. Гермиона с улыбкой качает головой и собирается подойти к мужу, но, едва сделав шаг, снова чувствует неприятно тянущее чувство внизу живота. Машинально схватившись за него, она останавливается и сжимает рукой, в которой инструкция, верхнюю часть трехъярусного серого комода. — Гермиона, — это происходит одновременно. Только она втягивает сквозь сцепленные зубы воздух, как Северус тут же оказывается рядом, встревоженно заглядывая Гермионе в глаза. — Что случилось? — спрашивает он. — Тебе больно? Что-нибудь нужно? Как ты себя чувствуешь? Что я могу сделать?.. Северус сыплет вопросами, а Гермиона только отдышаться старается, мягко машет рукой и чувствует на пояснице теплую ладонь мужа. Урвав паузу между его вопросами, девушка поднимает взгляд. — Тут просто душно, вот и все, — чуть улыбается она. — Пора на воздух и… — она ненадолго замолкает, — и я присесть хочу. — Хорошо, идем, — тут же реагирует он, убирает волшебную палочку во внутренний карман мантии и, придерживая Гермиону за руку и талию, ведет ее к выходу из комнаты. Он уже собирается закрыть дверь, но Гермиона вдруг оборачивается и с блестящими от счастья глазами осматривает законченный ремонт. — Красиво как, — на придыхании произносит она, стараясь игнорировать очередные болезненные пульсации, чтобы не волновать не только себя, но и Северуса. — Мы молодцы. Северус тоже бросает взгляд в комнату с светлых пастельных тонах, полностью обставленную за каких-то два месяца, и снисходительно кивает. Общая картина ему импонирует, пусть ему и продолжает казаться, что болты закручены не полностью, а полка в левом углу висит немного криво. — Соглашусь, — выдыхает он и снова смотрит на Гермиону, — а теперь идем на улицу, здесь правда слишком душно. Северус закрывает дверь комнаты и ведет Гермиону вниз. Она снова затевает разговор о новой мебели в столовую и свежих обоях в гостиную, и Северус правда внимательно слушает и все запоминает. Гнездование — дело обычное, да только Гермиона его в шутку воспринимает во всех книгах, которые прочитывает за прошедшие годы. Однако когда дело доходит до личного опыта — шутки заканчиваются. Со второго месяца она, кажется, решает переделать весь дом. Начинается все с банального желания сменить чайный сервиз, а затем — Гермиона не раз смеется над собственными словами, — все, как в тумане. Сначала она внезапно хочет покрасить ящики комода в холле в более светлый цвет, затем меняет скульптуры у лестницы, потом решает изменить планировку библиотеки, а дальше дело даже доходит до ее твердого намерения снести стену между комнатами в гостевом крыле, чтобы сделать из нее дополнительную залу и обставить ее живыми цветами, облагородив под оранжерею. Про задний двор и говорить страшно. Когда Северус понимает, что она берется за ремонт со всей страстностью, он даже боится напоминать ей про обширную территорию участка. Однако она сама вспоминает. Так что у них теперь три новых саженца молодых деревьев, помимо большого тополя в углу участка. Ах, да, еще обновленная беседка, которую они перестраивали, к слову, всего несколько лет назад, новые каменные дорожки и несколько кустовых роз. Самое забавное, что до беременности Гермиона роз не любит. Особенно, кустовых. Северус делает все, что она просит, умоляет только самой не напрягаться. Положение у нее такое: слезливое, импульсивное и противоречивое. Однажды они даже ссорятся на этой почве, а причина оказывается ужас какая глупая. Северус тогда просыпается среди ночи, потому что не чувствует тепла супруги рядом. Он нащупывает только эту громадную подушку, которую Гермиона обнимает теперь чаще, чем его самого, когда спит. До ее покупки было проще. Да, порой Северус не спит полночи, потому что Гермиона заваливается всем телом, закинув на него ногу, только бы животу было полегче, но он совсем не против. С покупкой этого «помощника» жена спит лучше и он тоже, но порой складывается ощущение, что спят они втроем. Подушка размером с великана-дошкольника. Северус принимает сидячее положение и трет глаза, оглядываясь по сторонам. В спальне Гермионы нет. Отбросив одеяло, Северус надевает тапки и, запахнув на себе халат, выходит из спальни, взмахивая палочкой. Канделябры послушно зажигаются. Мужчина проходит по всем комнатам в их крыле, но не находит супругу, наведывается в гостевые комнаты и, убедившись, что и там пусто, спускается вниз. Обыскав первый этаж, он находит Гермиону в маленькой комнате для фортепиано. Едва открыв дверь, он морщится от резкого запаха и понимает, что она увлечена процессом и совсем его не видит. Гермиона держит во рту ложку с арахисовой пастой, пока сама красит стульчик для фортепиано. Запах краски очень резкий. — Любовь моя, — выдыхает он, опустив палочку, — что ты здесь делаешь? Гермиона оборачивается, но не вздрагивает, словно только и ждет, что Северус войдет. Вместо этого она вынимает ложку изо рта и хмурит брови, указывая на свою работу. — Цвет не выходит, — жалуется она. — Я хочу, чтобы стул был цвета пасты, он подходит к полкам! Северус бросает взгляд на стеллаж. — Полки темно-ореховые, Гермиона, — замечает он. — Я их тоже покрашу в цвет арахисовой пасты, он светлее, будет визуальное расширение пространства, — без запинки произносит она. — Но у меня не получается смешать цвета, как следует! Получается холодный оттенок, мне нужен теплее! С каждой последующей фразой голос ее становится все выше и звонче, а это означает только одно: слез не миновать. Северус вздыхает и подходит к Гермионе, присаживаясь к ней на корточки. — Давай пойдем спать, здесь сильно пахнет краской. С утра вместе продолжим, — предлагает Северус. Гермиона вздергивает подбородок и хмурит брови. — Но я хочу сейчас, — настаивает она. — Этот цвет… Он… — захлебывается она словами. — Это важно, ты что, не понимаешь?! Не понимаю, конечно, что за вопросы такие. Мужчина старается говорить спокойно. — Гермиона, три часа ночи… Девушка фыркает. — Тебе плевать, это понятно, — сурово произносит она. — На цвета плевать, на перестановку, — она молчит пару секунд, — на меня тоже, как я понимаю, — дрожит ее голос. О, Мерлин. Северус тяжело вздыхает и садится рядом с ней, скрестив перед собой ноги. Спорить с ней бессмысленно, особенно после полуночи. У нее открывается какая-то дверь в сознании после двенадцати, так что доказывать что-то не получится. Они уже ездили среди ночи ходить по холодному песку на побережье, хотя оно в пятидесяти милях от поместья, потому что, Северус, я хочу зарыть пальцы ног в холодный песок, так нужно. И выбирали новую черепицу для крыши дома — Мерлин, черепицу! — потому что, Северус, крыша над головой — это не шутки и не метафора, это факт! — Любовь моя, цвет арахисовой пасты очень важен, — начинает он, — думаю, тебе не удается получить нужный оттенок, потому что не хватает дневного света. Он делает паузу, наблюдает за тем, как она активно начинает думать, нахмурив брови, пусть и не смотрит все еще на него. Слезы-то бегут по щекам, остановить их у нее пока не получается. — Дневного? — вздернув подбородок, продолжает смотреть она в темное окно и старается незаметно шмыгнуть носом. — Конечно, — мягко кивает он. — Я подберу нужный оттенок вместе с тобой с самого утра, а если не получится достичь желаемого, отправлюсь в лавку в Косом и принесу тебе столько пробников, сколько пожелаешь, — заверяет он. Гермиона с дрожью вздыхает и оборачивается. Глаза заплаканные, нос краснеет, щеки все мокрые, но она все равно такая невозможно красивая, что сердце биться быстрее начинает от бешеной любви к ней. — Правда? — сдвинув брови, негромко спрашивает она. Северус наклоняется и, обхватив ее лицо ладонями, мягко целует в лоб и кончик носа. — Разумеется, правда, — кивает он. — Ты сделаешь это для меня? Даже в разгар рабочего дня во вторник? — интересуется она. Северус мысленно чертыхается, потому что… О, Мерлин, работу ведь никто не отменял! Однако сейчас это последнее, что его интересует. Он отправит в Министерство сову с утра пораньше и прямым текстом напишет вышестоящему, что отсутствует по причине того, что «Арахисовый цвет для стульчика фортепиано — это важно». И пусть его начальник понимает это так, как захочет. — Даже в разгар рабочего дня во вторник, — обещает он. — Но при условии, что мы идем спать прямо сейчас. Гермиона взвешивает все варианты, активно соображая. Северус поражается переменам в ее настроении и цепочкам мыслей. За нее будто двое думают, без шуток. Девушка вздыхает и смотрит на мужа. — Арахисовую пасту с собой возьму, — она даже не спрашивает, просто ставит в известность, — с ней спится лучше. Зачерпнув ложку из банки, Гермиона кладет ее в рот и протягивает руки Северусу. Он помогает ей встать, мягко целует в макушку и перед выходом взмахивает палочкой, открывая окно. Проветрить комнату крайне необходимо. Про ссору Гермиона забывает моментально, а ложку с пастой оставляет где-то по пути в комнату. Той ночью она даже решает не использовать свою подушку, и Северус улыбается, глядя в потолок, потому что сам спит плохо, но бережет сон Гермионы, поглаживая ее по спине и чувствуя аромат арахисовой пасты, пока жена крепко спит, забавно уткнувшись аккуратным носом ему в плечо. Как бы то ни было, за семь месяцев поместье начинает играть новыми красками, всюду пахнет свежестью, жизнью и грядущими переменами. — Принести что-нибудь? — спрашивает Северус, когда помогает ей сесть поудобнее на заднем дворе. — Попить что-нибудь кислое, — подняв голову, отвечает она. Северус кивает и оставляет на виске Гермионы теплый поцелуй. — Сейчас принесу. Гермиона дожидается, пока Северус скрывается в доме, и только тогда позволяет себе с дрожью выдохнуть и зажмуриться. Она опускает ладони на внушительного размера живот и старается дышать ровнее. — Ну же, кроха, — просит она, — ты делаешь маме больно, полегче… Продолжая что-то мурлыкать себе под нос, Гермиона замечает, что спазм постепенно отпускает. Дышать становится легче, а ноги больше не сводит. Она облегченно выдыхает и двумя быстрыми движениями стирает брызнувшие из глаз слезы. В последнюю неделю спазмы становятся чаще, и она уже решает для себя завтра же съездить в Мунго, когда Северус уйдет на работу. Просто сегодня они ждут гостя, вот и всё. Середина апреля стоит теплой, земля начинает прогреваться с каждым днем все сильнее, птиц становится все больше. В воздухе пахнет цветениями. — Добавил мяты, как ты любишь, — садится в соседнее кресло Северус и протягивает Гермионе стакан. — Спасибо, — благодарит она с улыбкой, принимая напиток. Они сидят в приятной тишине какое-то время, после чего Гермиона крутит щиколоткой, чувствуя, как снова немного немеют пальцы. Северус замечает это сразу. Он без слов встает со своего места, пересаживается на край глубокого плетеного кресла Гермионы и кладет ее ноги себе на колени. Гермиона улыбается, поглядывая на Северуса. Если бы ей сказали тринадцать лет назад, что Северус Снейп будет разминать ее отекшие лодыжки в то время, пока она носит под сердцем их общего ребенка, она бы знатно посмеялась в голос. — Восстановим кровообращение, — начинает разминать он ее правую ступню по заученной, специальной методике. Северус действительно интересуется этой областью медицины и даже посещает несколько лекций, потому что хочет создать Гермионе максимально комфортную зону, если это в его силах. Гермиона хихикает. — Щекотно, — забавно морщит она нос, и Северус старается эту точку на ступне больше не задевать. В кроне тополя в очередной раз верещат птицы и следом звучит какой-то отрывистый звук, похожий на приглушенный крик банши. Северус оборачивается и чуть хмурит брови из-за солнца, глядя в угол участка. — Много существ развелось в этой части Британии, не только птиц, — замечает он. — Травить надо. — Брось, не стоит, — тут же реагирует Гермиона, — они чудно поют. Заметила недавно кого-то новенького. Маленькая такая птица, — пытается что-то изобразить руками девушка, — с голубым оперением. Таскает ветки наверх. Гнездуется, наверное, — предполагает она. — С голубым, говоришь? — в задумчивости сминается линия губ Северуса. — Может, болтрушайка? — Как? — не понимает Гермиона, нахмурив брови. Северус оборачивается к супруге и берет в ладони ее левую ступню, продолжая массажные, неторопливые движения. — Болтрушайка, — повторив, кивает он. — Такая синяя, крапчатая птица. Ее оперение крайне редкое, оно используется для создания сыворотки правды и зелий для памяти, — он недолго молчит. — Очень ценный ингредиент на рынке. Гермиона забавно удивляется. Северус всегда поражает ее своими глубинными знаниями в зельеварении, и в этот раз ему снова удается ее поразить. От этого на лице девушки появляется искренняя, счастливая улыбка. Он такой умный. Мерлин, он у меня такой умный. — Северус, — мягко произносит она. Мужчина вопросительно вскидывает брови. Гермиона смотрит на своего мужа, и ей так тепло, так спокойно на душе, что этому даже не подобрать слов. Она наконец чувствует себя лучше, и это не может не радовать. А еще она просто думает о том, как сильно его любит. Вот так… Просто. Любит. За его поступки, его действия, его заботу и внимание. За его стойкость, сдержанность и страстность. За жертвенность. За одно большое все. — Что? — не понимает он. В волосах мужа играют солнечные лучи. Гермиона жмет плечами. — Ничего, — улыбается она. — Просто захотелось произнести твое имя. Северус тепло улыбается. Он все еще порой не очень хорошо выражает свои чувства и эмоции, но Гермиона понимает его даже лучше, чем он сам. И он тоже знает ее лучше, чем она себя. Никто на целом свете не знает потаенную Гермиону. Даже Джинни, которая порой на дружеских посиделках в открытую заявляет, что знает Гермиону лучше всех, среди ныне живущих, не видит сокровенные проблески ее души. Джинни не до конца понимает, какой ценой была создана внешняя Гермиона. Железная леди, партнер высшего отдела Министерства — Международного Магического Сотрудничества, могущественная ведьма современности и борец за права домашних эльфов. А еще Джинни ни разу не видела Гермиону, которая находится дома со своим мужем. Она не видела эту милую, нежную сторону Гермионы, которая в объятиях Северуса снимает с себя броню и ищет в родном тепле убежища и защиты. Ту самую Гермиону, которая сама временами не верит в то, какой она становится внешне, какую оболочку приобретает. Ту самую Гермиону, которой страшно оставаться с этим суровым миром наедине, если ее броня куда-то пропадет. Северус может с уверенностью сказать, что пожертвует многим при условии, что это сможет защитить ее. Даже собой. — Ты просто невозможная, — не находит Северус, что сказать, поэтому лишь нежно склоняется, не скрывая теплой улыбки, и накрывает ее губы своими, втягивая в долгий, искренний поцелуй. Подобие на «банши» снова приглушенно верещит в тополиной кроне, крик стараются заглушить другие птицы. Волосами играет теплый ветер. Северус ведет ладонью по животу супруги, и Гермиона скрещивает с ним пальцы, накрыв его ладонь своей. Бушующая нежность заставляет сердце трепетать от восторга. Новый одеколон Северуса в разы лучше предыдущего. — Ой, хорош миловаться, — нарушает тишину знакомый голос, — смотреть тошно! Северус разрывает поцелуй, но не по своей воле, а потому что Гермиона издает забавный смешок, зажмуривая от неожиданности глаза. Мужчина поднимает голову, выпрямившись, и смотрит на то, как с крыльца спускается вниз долгожданная гостья. — Явилась твоя благоверная подружка, — устало произносит Северус, чуть закатив глаза. Гермиона искренне улыбается. — Она мне не подружка, — замечает она. — Ох, ну да, разумеется, — расслабленно произносит он. — То-то она почти каждые выходные у нас гостит. Тянет ее к тебе, как пчел на мед. — Да брось, — смеется Гермиона и тянет мужа за лацкан рубашки к себе, оставляя короткий поцелуй на губах, — не будь к ней так строг. Мужчина сдается, уступает Гермионе и прячет в себе подальше временную ворчливость. Розамунд действительно хороший человек, частыми приездами только приедается в последние годы. Кажется, у Гермионы с ней образуется некоторое подобие дружбы, и зарождается она еще в тот период, когда Дейзи было четыре, потому что Гермиона с охотой отпускает дочь к Рози на выходные почти каждую неделю, чему она не может нарадоваться. Розамунд застает все этапы взросления девочки и ей даже, в некоторой мере, отрадно, что сестру она в Дейзи с годами перестает видеть. У девочки меняются черты лица, формируется свой характер и взгляд на мир. Даже оттенок глаз становится другим. Отличается он несильно, только зелень темнее становится, однако это уже не глаза Мелоди. Это уже глаза Дейзи Снейп. — Розамунд, — старается выдавить на лице слабое подобие улыбки Северус, когда гостья подходит ближе, — ты, как всегда, крайне тактична. Женщина фыркает, махнув рукой. — Не льсти мне, — саркастично, но не без ухмылки отвечает она. Фирменная черта ее второй половинки теперь всегда с ней. Розамунд бросает сумку прямо на землю, а сама во вздохом усаживается во второе глубокое кресло и протягивает ноги, поправив солнечные очки. — Северус, принеси чая, будь любезен, — повернувшись, улыбается она. — А то мы с твоей женой хотим пошушукаться, — приспустив очки, подмигивает она Гермионе. Девушка заразительно улыбается и, посмотрев на мужа, забавно вскидывает брови, мол, ты же ее знаешь, она всегда была такой, Северус. Мужчина вздыхает. — Принесу, — поднимается он с места, параллельно целуя Гермиону в висок. — И не гоняй домовиков! — бросает ему вдогонку Рози. — Справлюсь сам, — обернувшись, сдержанно произносит Северус, направляясь к дому. Розамунд забавно пародирует его, нашептывая его последние слова. — Вот и молодец! — оставляет за собой последнее слово женщина и дожидается, пока хозяин дома скроется за дверью. Гермиона сокрушенно качает головой и улыбки скрыть не может. Розамунд палец в рот не клади — дай позлить Северуса или легонько задеть его гордость. Она делает это не со зла и в шутку, и все в доме ее юмор за столько лет умеют понимать, но с огнем играть она любит просто до безумия. Еще одна черта характера, которую она перенимает у близкого ей человека. — Ты неисправима, — прыскает Гермиона. — Да брось, — еще пару мгновений смотрит на дверь Рози, после чего оборачивается к Гермионе, — умоляю, скажи, что ты сделала, как я попросила. Гермиона отрицательно качает головой. — Разумеется, я сообщила ему о твоем приезде, — мягко кивает она. — Я не могла этого не сделать, он не любит внезапные сюрпризы, сама знаешь. Розамунд с досадой шлепает ладонью по коленке. — Эх, все бы отдала, чтобы увидеть, как вытягивается его лицо, если бы я заявилась без предупреждения, — она мечтательно вздыхает. — Просто песня. Гермиона смеется, забавно сморщив нос, и Розамунд улыбается в ответ. Сняв солнечные очки, она свешивает ноги на землю и кладет локти на разведенные в стороны колени. — Хорошо выглядишь, — дергает уголком губ в доброй улыбке Рози, поправив светлые волосы. — Как себя чувствуешь? Гермионе хочется ответить, что все замечательно, но именно в этот момент она словно вспоминает о том, что это не так. Что спазмы беспокоят ее все чаще. И что сейчас, едва об этом подумав, они слабо начинают пульсировать у поясницы и тянуться к центру живота с неприятно растущей скоростью. Она гладит живот через ткань футболки Северуса и мысленно умоляет, чтобы боль прекратилась. На лице она рисует улыбку. — Хорошо, — кивает она и хочет только одного: сменить тему. — Как Рита?.. Желание Гермионы моментально исполняется, потому что на губах Рози играет улыбка. Она будто только и ждет, что Гермиона начнет разговор о ней. Если честно, Гермиона и подумать не может до того дня, что в жизни может все так круто повернуться. Того дня, когда Рози, в очередной раз возвращая десятилетнюю племянницу домой, внезапно произносит Гермионе: «Мы теперь вместе». Однако шоком это не становится. Просто все встает на свои места. Гермиона замечает это первая. И аромат духов Рози, которым она раньше не пользуется, и искусанные губы, и сияющие глаза, и это возвышенное, тонкое чувство влюбленности, которое замечаешь от других только в том случае, когда сам паришь над землей, окрыленный этим чувством. Гермиона не разговаривает об этом с Розамунд, ждет, когда та сама расскажет. И она рассказывает. Взахлеб, торопливо, глотая слова, сначала сетуя на то, что в таком возрасте только крест на себе ставить, а потом упоминая, что сорок один год — это лишь начало жизни. Именно жизни, а не существования. После той встречи в две тысячи четвертом Рози начинает чаще с ней видеться. То Рита берет к ней билет на поезд, то Розамунд остается на пару будних дней в гостевой комнате поместья Снейп, хоть там и не ночует. Сначала они боятся собственных мыслей, даже стыдятся их, старая закалка играет свою роль, а потом осознают, что тратят свою жизнь впустую, умалчивая о самом главном. Только в две тысячи четырнадцатом Рози рассказывает Гермионе о том, что они вместе. Забавно только, что Гермиона это понимает раньше них самих. Северус воспринимает новость сначала скептически, но не потому что имеет что-то против подобного рода привязанности, а потому что сходится Розамунд не с кем-то там, а именно с Ритой. Северус не говорит об этом вслух, но Гермиона и сама понимает, что эта новость задевает его гордость и мужское начало. Будем честны, грех не расстроиться, когда после отношений с тобой женщина находит утешение в другой женщине. — Я поэтому и приехала, — с лисьим прищуром смотрит она на Гермиону. Девушка старается поудобнее сесть, потому что ее внезапно поражает укол тревоги. Только она понять не может, откуда он берется, потому что по тону Рози понятно — новость хорошая. Гермиона едва заметно морщится от очередной вспышки спазма. Терпимо. — Новость не для писем, — добавляет она. Гермиона заинтересованно вскидывает брови, стараясь слушать разговор. На душе у нее становится неспокойно. Розамунд придвигается чуть ближе. — Мы решили расписаться, — решает не томить ее Розамунд. Гермиона охает в изумлении и тут же прикладывает ладошки ко рту, расширив глаза. — Ох, Рози! — не верит она собственным ушам. — Я так рада! Так рада за тебя, дорогая! Девушка тянет к ней руки, не замечая за приливом эндорфина усиливающихся спазмов, и Розамунд сама встает с места, заключая ее в объятия. Гермиона гладит ее по спине пару мгновений. — Только все будет тихо, — выпуская ее из объятий, хочет сесть на место Рози. — Маленькая церковь, никакого пышного празднества, — поправляет она подушку на кресле, чтобы сесть удобнее, — из приглашенных только вы с Северусом и мой друг с работы. Мы с Ритой обе считаем его своим близким… Розамунд не заканчивает предложение, когда поднимает на собеседницу глаза. Мысль теряется моментально. — Гермиона! — встревоженно произносит Розамунд, тут же вскакивая с места. Лицо Гермионы бледное, как полотно. От бешеной вспышки боли ей даже не удается закричать, она лишь беспомощно открывает и закрывает рот, хватаясь с остервенением за ручки кресла. Пальцы на ногах девушки подгибаются, она пытается притянуть колени к себе, но у нее сводит судорогой мышцы. Из глаз брызжут слезы. И в следующее мгновение она набирает с хрипом в легкие воздуха. Воздух заднего двора почти рябит от вспышки ее наполненного истинной болью крика, от которого у Розамунд замирает сердце. Птицы врассыпную бросаются из кроны тополя, что-то выкрикивая в ответ. Возле дома с грохотом разбивается о каменную дорожку поднос с новым сервизом. — Гермиона! Возглас Северуса наполнен таким бешеным, чудовищным страхом, что начинают дрожать руки. Он мчит со всех ног к ней и почти падает рядом на колени. Розамунд, словно парализованная происходящим, лишь беспомощно делает шаг назад, освобождая ему место. — Гермиона! Гермиона! — вопит он, истерично бегая по ней взглядом. — Можешь говорить?! Тебе больно?! Что мне сделать?! Гермиона запрокидывает голову назад, изломляя губы в плаксивом оскале и зажмуривая глаза. — Я… — задыхается она, стараясь произнести хоть что-то. — Он!.. Ее снова скручивает от вспышки спазма. Гермиона хватается за живот, не представляя, что ей сейчас сделать, потому что она даже не может связать двух слов в предложение. Ей надо в Мунго! Ей срочно надо в Мунго! Как мне сказать им, что еще слишком рано! — Что… кто, — Северус хватается в поисках опоры за сиденье кресла и тут же реагирует, опустив взгляд вниз. — Что это?.. Розамунд смотрит на кресло и его потемневшую обивку. И ее подбрасывает. — Заводи машину, — резко произносит она, когда моментально выходит из оцепенения. — Что? — смотрит он на Розамунд. Женщина подходит к Гермионе и берет ее руку, перекидывая себе на плечо. — Заводи машину, — рявкает она. — Едем в Мунго, у нее схватки. Это отрезвляет Северуса ведром ледяной воды. Вмиг посуровев, он прячет глубоко внутри тревогу и берет Гермиону на руки, не слушая бесполезные протесты дальней родственницы. — В подсобке холла возьми приготовленную сумку, Розамунд, — с деланным хладнокровием произносит Северус. — В машине жду через минуту. Розамунд срывается с места раньше него и вихрем мчит в дом. Северус идет следом быстрым шагом, но осторожным. Он держит Гермиону так, чтобы не навредить ей. Девушка едва ворочает синеватыми, сухими губами, морща брови и сжимаясь всем телом. Она старается не плакать. Северус порой поражается, откуда в ней столько силы. — Я все сделаю, — коротко произносит он, пересекая холл дома, в подсобке которой копается Розамунд. — Любовь моя, я все сделаю. Он не говорит «все будет хорошо». Он не говорит «я тебя люблю». Он не говорит «еще немного». Он говорит, что все сделает. Потому что только это сейчас важно. Моди с Эванжелиной не задают вопросов, пусть и бледнеют на глазах от увиденного сильнее самой Гермионы. Эльфийки молча открывают парадную перед хозяином, снимают магию с ворот и открывают двери автомобиля. Северус усаживает Гермиону на заднее сидение. Дышит она тяжело и часто. Лоб покрыт испариной, в глазах — неподдельный страх, а руки дрожат. — Сейчас, Гермиона, — он вкладывает невообразимое количество сил, чтобы выглядеть спокойным. Ему нельзя показывать свой страх. Не в этой ситуации. Не когда она сама смертельно напугана. Усадив ее, Северус уже собирается отойти, как вдруг Гермиона хватает его за руку. — Нет, — рвано выдыхает она. — Останься, — в ее глазах настоящая мольба. Северус уже залетает к ней, буквально опускает ногу в салон, как вдруг его за шиворот тянет назад чья-то рука. Он сдавленно вздыхает, хватаясь за шею, из-за чего выпускает руку супруги из своей ладони, но тут же берет себя в руки. — Я не умею водить машину, Северус, — отрывисто произносит Розамунд и, бросив сумку в багажник, идет к задней двери, — я поеду с ней. Иди за руль, времени мало. Как бы Северусу не хотелось этого признавать… Розамунд права. Быстро забравшись на водительское сидение, Северус включает зажигание и трогается с места так резко, что из-под колес вырываются ввысь клубы пыли с дороги, а тормоза предательски скрипят. Хорошо, что Моди успевает закрыть багажник и отойти от машины. Северус превышает скорость, давит педаль почти в пол и взгляда не сводит с зеркала заднего вида. Розамунд сидит спиной к двери, Гермиона лежит на ней, ноги ее в согнутом положении покоятся на сидении. Колени Гермионы дергаются на каждой кочке. Если бы Северус мог, он бы эту машину по воздуху вел. — Дыши, девочка, — гладит ее по волосам Розамунд, — вот так, молодец. Давай вместе… Вдох… Гермиона послушно старается вдохнуть, но делает это с дрожью. На третий раз, кажется, отпускает спазм, но от этого не легче. Осознание происходящего обжигает глотку. — Еще рано, — почти плачет Гермиона и вся дрожит. — Еще очень-очень рано! Еще рано!.. — Тише-тише, т-ш-ш, — старается успокоить ее Розамунд, пусть и понимает, что такие попытки бессмысленные, — не нужно слез. Они лишь навредят, и ты сама это знаешь. Гермиона несколько раз кивает и старается дышать ровнее. Все тело будто не принадлежит ей, словно из ваты. Голова гудит. Очередной спазм оказывается сильнее предыдущего. Гермиона сжимает спинку сидения пальцами до такой степени, что белеют ногтевые пластины. Глотку обжигает крик. Северус в ужасе оборачивается, потому что не получается у него быть хладнокровным. Он так боится за Гермиону, что не чувствует собственного тела. Из-за этого он чуть дергает рулем, и машину слегка заносит. Рози хватается за спинку сидения чуть выше Гермионы. — Смотри на дорогу! — обернувшись, рявкает Розамунд. — Еще раз так сделаешь, и мы свалимся в кювет! Включи голову, Северус! — Рози, — умоляюще произносит Гермиона. И только они обе понимают, что на самом деле Гермиона не только просит ее быть мягче с ним, но и… — Рози, — повторяет она, и слезы снова закипают в глазах, когда она приподнимает вверх голову. — Еще рано, — всхлипывает она, — сегодня седьмое апреля, — она делает паузу, — у меня срок на двадцатое мая назначен. Гермиона вся сжимается и почти рычит, зажмуриваясь до искр в глазах, когда схватки снова повторяются. — Ты, главное, дыши, — успокаивает ее Розамунд. — Мы уже скоро приедем, и нам в Мунго помогут. Скоро же приедем, Северус, да? Рози смотрит в зеркало заднего вида и тут же ловит взгляд Северуса. Кажется, они впервые за столько лет понимают друг друга без слов. Женщина чувствует, что ехать им еще долго, а еще она осознает, что интервал между схватками Гермионы слишком короткий. Так что вероятность того, что ей придется разродиться в машине, очень высока. Словно понимая ее мысли, Северус снова давит педаль газа в пол. Розамунд продолжает с ней дышать, уговаривает ее не поддаваться панике и в сотый или тысячный раз вторит о том, что они вот-вот приедут. Дорога до Мунго никогда еще не была настолько долгой. — Приехали! — облегченно выдыхает Северус, привстав на месте. — Еще немного, любовь моя, вот уже ворота. Розамунд удается успокоить Гермиону, она бесконечным потоком говорит ей какие-то нужные и, видимо, правильные вещи, почти не отрываясь от ее уха, и Северус совершенно ничего не слышит, только видит, как Гермиона кивает и старается не поддаваться панике. Резко затормозив у входа, Северус тут же вылетает из машины и мчит в приемную, перескакивая через одну ступеньку. Розамунд провожает его взглядом. — Рози, я знаю, что что-то случилось. Я это знаю, — шепчет Гермиона сиплым голосом. Розамунд чуть приподнимается, игнорируя напрочь затекшие руки и шею. — Не говори ерунды, Гермиона, — строго произносит она. — Не надо этого делать. — Я не чувствую его, — опустив руку на живот, сознается она, глядя заплаканными глазами в синие обеспокоенные радужки женщины. — Я его не чувствую… Розамунд ощущает, как у нее внутри что-то обваливается от этих слов. Все ее попытки успокоить Гермиону оказываются напрасны. Девушка понимает, что что-то не так еще на заднем дворе дома. В тот самый момент, когда ее крик, сродни банши, разбивает пространство на сотни осколков. — Гермиона, я здесь, — появляется Северус, открывая дверь машины и наклоняясь внутрь. — Я здесь, любовь моя, я все сделаю. Он осторожно берет ее на руки и вытаскивает из салона. Тут же поспевают медбратья с каталкой и помогают Северусу уложить Гермиону. Медсестра сразу надевает ей на голову кислородную маску. Розамунд едва переступает затекшими ногами, выбираясь с заднего сидения. Она хватается за открытую дверь в поисках опоры и провожает их взглядом до тех пор, пока они не скрываются за дверью. Розамунд старается не анализировать. Ни происходящее, ни услышанное в последнюю минуту. Она берет на себя ответственность за имущество, потому что больше просто некому. Розамунд просто головой понимает, что там им обоим не нужна. Она нужна будет после всего этого. Плохого или хорошего — не имеет значения. Она будет там, когда нужно. Розамунд достает из бардачка влажные салфетки и начинает оттирать кожаное заднее сидение. Она использует почти всю пачку, но так даже лучше. Следы от ногтей Гермионы на спинке она старается не замечать. Вынув ключи из зажигания, Рози забирает из багажника сумку, закрывает все окна и двери и ставит машину на сигнализацию. Удивительно, но она убивает всего час пятнадцать. Розамунд подходит к стойке регистратуры, но ей совсем не хочется идти куда-то в другое место. Она боится больниц. Она боится того, что происходит с Гермионой. — Вы с ними приехали, верно, мисс? — не дает ей даже сказать слов приветствия медсестра. Рози нервно кивает. — Я просто наблюдала за вами, простите меня за это, — извиняется она. — Обычно мы сразу просим отогнать автомобиль от главного входа, но в данном случае, — она неопределенно жмет плечами. Женщина снова кивает. Резервные запасы агрессии и адреналина оказываются истрачены на крики в сторону Северуса и способность говорить хладнокровно с Гермионой, когда внутри все билось в агонии от тревоги. — Сейчас мне придется попросить вас отогнать машину, мисс, — чуть склонившись, осторожно отзывается худощавая медсестра с темными волосами и массивной челюстью. — Я понимаю вас сейчас, но таков порядок. Розамунд поднимает руку, на указательном пальце которой висят ключи. — Я не умею водить, — хрипло произносит она, — я лишь наводила порядок, — Рози прищуривается, чтобы разглядеть имя медсестры, — Марианна… Марианна мягко взмахивает руками-веточками и жмет на какую-то кнопку на телефонном аппарате. — Ох, в таком случае, не беспокойтесь, наш дежурный медбрат перегонит ваш автомобиль на парковочное место и передаст вам ключи, если вы не против. Марианна старается говорить и выглядеть доброжелательно. Может, она действительно такая. Рози понимает, что судить глупо, потому что свечу она не держала. Она просто кивает. — Без проблем. Медбрат здоровается и забирает связку ключей, направляясь к выходу. Рози затравленно озирается по сторонам, чувствуя себя максимально дискомфортно, как вдруг издалека слышится наполненный болью крик. Рози втягивает голову в плечи. — В палату нельзя, сами понимаете, — замечая ее состояние, произносит Марианна. — Но в коридоре подождать можно! — с энтузиазмом сообщает она. — Идемте, я вас провожу. Марианна семенит по белоснежному полу, переступая невозможно тихо, совсем как мышка, а Розамунд ничего не остается, только идти следом за ней. Рози считает шаги. Сорок один, сорок два, сорок три… Душераздирающий крик заставляет кожу покрыться мурашками. — Они там, — указывает на дверь Марианна. — Комната отдыха по коридору и направо, — объясняет она. — Ключи от машины будут у меня в регистратуре. Розамунд чувствует собственный шум крови в ушах. — Спасибо, — машинально произносит она. Марианна кивает и направляется обратно к себе. Такого рода звуки привычны ей. Женщины рожали, рожают и будут рожать. За столько лет практики она и не такие вопли слышала. Однако за все эти годы она ни разу не сталкивалась с какими-либо иными сценариями, помимо рождения крепкого и здорового младенца. Время идет. Секунды сменяются минутами, минуты часами. За окном постепенно темнеет, тревога не отступает, от страха за людей по ту сторону двери здорово мутит. Гермиона рожает уже третий час. Розамунд грызет ногти и наворачивает круги возле комнаты, не чувствуя ломоты в шее и спине. Она вслушивается в разговоры в палате. Кажется, уже совсем скоро и… — Всё, миссис Снейп. Всё! — раздается голос акушерки. Рози замирает на месте, широко распахнув глаза и глядя на дверь. Она слушает. Слушает, слушает. И не слышит. — Почему… — слышится сорвавшийся голос Гермионы. — Почему… он не плачет? Северус испуганно смотрит на акушерку, которая передает ребенка медсестрам. Трое сотрудников склоняются над младенцем, передавая друг другу какие-то предметы. Гермиона замечает крохотный комок из-за спины медсестры, видит, как ему пипеткой чистят нос. Но что-то не так. — Он не плачет, — во второй раз громче произносит Гермиона. Одна из медсестер оборачивается, бросая на нее мимолетный взгляд. И в ее глазах Гермиона видит то, что никому другому в жизни бы не пожелает увидеть. Даже самому пропащему человеку во всем мире. Осознание случившегося. Раскрыв в беззвучном крике рот, Гермиона даже не может заставить себя издать звук. Она только чувствует, как темная густая бездна внутри нее обрастает плотью, как раскрывает огромную пасть, под завязку забитую острыми, как бритва, зубами и начинает кромсать ее изнутри, вызывая нестерпимые муки. Гермиона не замечает, как Северус сползает на колени возле ее постели, не чувствуя собственного тела, но не выпуская ее руки из своей. — Господи, — хрипит Гермиона, чувствуя, как чудовищная чернота разрастается у нее в груди, мешая вдохнуть, — Господи… Гермиона глухо орет боль в подушку, уткнувшись в нее носом, широко раскрыв рот и зажмурив до искр глаза. Северус тянется к ней трясущейся рукой, обхватывает дрожащее лицо ладонью и склоняется ниже, прикасаясь к ее лбу своим. — Гермиона, — он не слышит собственного голоса, — это я виноват, — он не понимает, говорит это вслух или лишь думает об этом. — Это все моя вина. Медсестры переглядываются, не понимая, что им делать. Одна из них просит объявить время смерти, и акушерка, убрав с лица маску вниз, бросает взгляд на часы, озвучивая двадцать сорок три. Они сами не понимают, как им быть. Такие случаи были единичными. Даже акушерка, разменявшая на этой профессии три десятка, в Мунго подобных случаев не встречает ни разу за время своей врачебной практики. Гермиона задыхается от пульсации горя в грудной клетке и понимает, что ей просто жизненно необходимо ее заполнить, иначе случится непоправимое. Иначе сердце ее остановится в следующую секунду. Она чувствует это так сильно, что ее даже трясет. Ей нужно подержать его на руках. Хотя бы один раз. — Дайте его мне, — хрипит она, протягивая свободную дрожащую руку вперед. Медсестры переглядываются, но акушерка не дает им времени на размышления. Берет младенца в голубом одеяле на руки и держит его так, будто… Будто он в порядке. Гермиона высвобождает пальцы из руки Северуса и тянет дрожащие ладони вперед. Акушерка, не в силах скрыть искренней жалости и сочувствия, кладет кулек ей на грудь и отходит на два шага назад. Северус смотрит на то, как Гермиона склоняется над вечно спящим младенцем с безграничной любовью, и ее лицо изломляется судорогой боли, когда она не сводит взгляда с его закрытых век, трепетно прижимая кулек к груди. Я должен был защитить ее. Защитить их обоих. Вина захлестывает Северуса целиком и полностью, в мыслях гудит только одна установка, только одна цель. Реальность дрожит перед глазами, в голове проносятся события. Резко, без остановки, один за другим, как картинки, которые вертятся на карусели, образуя живую анимацию. Он понимает, что происходит, когда ему помогают подняться на ноги и просят ненадолго покинуть палату. Розамунд тут же мчит к нему, стоит сестрам вывести его в коридор. Он видит ее боковым зрением. Она молчит. Северус не отрывает глаз от Гермионы, которая лежит в постели с безразличным ко всему окружающему взглядом, сухими глазами, застывшими на щеках слезами и пустыми руками, брошенными на бедра ладонями вверх. Когда дверь закрывается, и коридор погружается в полумрак, Розамунд подходит к нему со скрещенными на груди руками, чтобы скрыть дрожь, и старается заглянуть ему в глаза. — Северус, — она делает два неровных шага вперед, — что случилось? — хриплым от долгого молчания голосом задает вопрос Рози. Она смотрит на его безучастный взгляд, опущенные плечи и едва подрагивающие губы. Розамунд понимает, что не время задавать такие вопросы. К тому же, ответ она находит и сама. Рози не решается спросить что-то еще, только молча стоит с ним рядом в пустом коридоре, окутанном мертвой тишиной. Северусу хочется сказать хоть что-то, чтобы заполнить ее, но, едва открыв рот, он понимает, что не может произнести ни единого слова. Чернота, тяжелым шаром образующаяся в грудной клетке, начинает разрастаться, постепенно заполняя каждую клеточку тела.