Достать рассвет, вернуться к жизни

Отбой был несколько часов назад, так что тусклый свет это все, что у нее есть. Женщина сидит на полу, прислонившись плечами к царге кровати, почти в медитации — в ее голове не было ни одной мысли и все пространство занимало только тихое ритмичное дыхание парня, лежащего за ее спиной. Это почти убаюкивало ее. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Прошло уже два долгих дня, а он так и не очнулся, и чем дольше это не меняется, тем больше шансы, что это не изменится никогда. Охранники дали ему еще один день, а затем заберут его. Оставят его умирать где-то, добьют или все же окажут помощь не уточнили, но верить в лучшее, смотря вокруг, как-то не выходит. И самое страшное, она никак не могла ни на что повлиять, так что оставалось только надеяться и ждать. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Вдох. Ритм сбивается, и она оказывается на ногах в секунду, хватая его за плечо, готовая перевернуть на спину. Если его дыхание и сердцебиение остановилось, то она не даст так просто ему уйти. Даже если бесполезно и здесь нет врачей и лекарств, чтобы вылечить его, и скорая никогда не приедет — она попытается, не оставит, не сможет. Раздается прорвавшийся сквозь сжатые зубы слабый задушенный стон. Кацуки тянется обхватить руками голову и отворачивается от света к поверхности кровати, но отдергивает ладонь от головы — место, пульсирующее болью и без этого, заболело еще сильнее от прикосновения. «Очнулся,» — выдохнула она. Ему плохо. Все вокруг трясется и несется при малейшем движении глаз, и он закрывает их, но лучше не становится. Во рту ощущается сухость и одновременно с этим слишком много слюны, а внутри где-то у самых ключиц тревожное нарастающее напряжение. Кацуки не глядя хватается за край кровати, подтягивается и пытается стошнить, но на пол ничего не попадает — нечему. Лента старается не трогать его и даже убирает руку с плеча, помня о повышенной чувствительности пострадавших с травмой головы. Когда позывы заканчиваются, он откидывается назад на спину. Дыхание неглубокое, а на лице, хочешь не хочешь, прочитаешь одно слово — боль. Но это не останавливает его, когда он, резко вспомнив, поднимается к женщине, присевшей на край, и хватает за предплечье: — Минори. — Голос подводит, и не все слоги раздаются правильно, но она понимает. — Тихо-тихо. — Резкие движения сейчас явно не совсем то, что ему нужно, и она придерживает его. — Она в порядке, вон, — кивает на противоположную кровать, — спит. Он смотрит на женщину дольше, чем нужно, словно не понимает, что она вообще говорит и закончила ли мысль, затем медленно переводит взгляд в нужном направлении. Зрение сложно заставить работать правильно, так что у него уходит какое-то время, чтобы все же увидеть в темноте силуэт на кровати. Зачем она ему и почему это важно, он не знал, но стало спокойнее на душе, больше не о чем было тревожится сейчас, так что он отпускает Ленту, опускается на матрас и сразу отрубается. Утром с подъемом он просыпается вместе со всеми, голова раскалывается, но он достаточно цел, чтобы добраться до туалета, местами держась за стену, когда его снова мутит. Мир уже не качается и не вертится, так сильно как вчера, но картинка словно шумная, перегруженная для восприятия, а звуки неприятно громкие, отдающиеся где-то внутри черепной коробки болью. Так что почти все время он находится внутри их комнатки за решеткой, хоть дверь и открыта, потому что дети сюда заглядывают нечасто, и их голоса не особо слышны. Еда была просто чем-то невозможным: одних только запахов хватило, чтобы он развернулся и отправился обратно прятаться от всего в свою тихую темную конуру. Проходит еще два дня и он уже не уверен: его мутит от вида и запахов еды из-за травмы или от того, что он не ел уже пять чертовых дней. Или от того и другого одновременно. Вечером, когда время отбоя уже настало и все двери закрыты, Кацуки чувствует что-то странное на ладонях. Можно было бы подумать, что они просто вспотели, но ощущалось иначе. Он поднимает ладонь перед глазами и трет пальцами друг о друга. Это похоже на его причуду. Горячая волна проходится по телу, а сердце заходится в стуке. Страшно давать себе надежду, если это действительно так, но хорошее предчувствие уже сделало это. Хотелось убедиться, но вызывать искру в темноте нельзя — заметят сразу же. Запаха у его причуды никогда не было в спокойном состоянии — только при взрыве и после. Пробовать на вкус — это совсем уж с головой надо не дружить, нитроглицерин побочку имеет очень неприятную для здоровых людей даже в лекарственных концентрациях, не говоря уже о его специально созданной для взрыва, а головной боли ему более чем хватило за последние дни. Так что он пробует самый простой и неявный способ — пытается контролировать количество вещества на ладонях, сосредоточившись на почти забытом чувстве, и, к трепещущей радости, его становится больше. Причуда подчиняется неохотно и не так плавно, как он привык, словно он снова ребенок, едва ее получивший и только начинающий осваивать. Плевать. Она есть. На месте. В его руках. Его внутренний параноик, ожидающий самого худшего исхода во всех ситуациях, напоминает, что у его причуды есть вторая важная часть, так что Кацуки решает никому не рассказывать до тех пор, пока не убедится, что причуда действительно вернулась к нему. Впервые за долгое время он засыпает, ожидая от следующего дня хороших событий. Стоя утром перед раковиной, которая находится за углом от любого охранника, он тщательно смывает все с ладоней, чтобы не вызвать взрыв, вытирает их насухо и проверяет, может ли он зажечь искру. С пальцев легко соскальзывает маленький огонек, сразу же затухая в воздухе, и Кацуки не может поверить своим глазам. Похоже они скоро выберутся отсюда. Вчерашняя радость разгорается в каждой клеточке тела и пробегается мурашками по коже, и он почти озвучивает ее, но вовремя спохватывается, стирает с лица все радостные эмоции и идет снова к себе на кровать, чтобы не вызывать подозрений. Если они поймут, что у него вернулась причуда, то вряд ли позволят не есть дальше. Знают ли они вообще, что он игнорирует приемы пищи или не заметили? Нужно будет пройтись сегодня в обед до всех, чтобы следить не начали. Им нужно действовать в ближайшие дни, лучше завтра или послезавтра, пока он еще не истощен отсутствием еды. Охранник с радио, предатель, дежурит довольно часто, вчера и сегодня его не было, что означает, что скорее всего он появится в ближайшие пару дней. Если расстановка сил будет двое на двое, то с причудой Кацуки они справятся вне зависимости от того, как будут сильны охранники — эффект неожиданности заставит их растеряться, да и его причуда даже в детском возрасте была весьма угрожающей, этого должно быть достаточно. Все эти дни он тихо сидел в комнате, так что и сейчас делает тоже самое. Выйти, отвести от всех хотя бы одну Ленту и все тихо рассказать было бы слишком опасно и подозрительно. Нельзя допускать ошибок, это шанс единственный, и больше такого не повторится. Кацуки ждет вечера, того времени, когда все возвращаются к своим спальным местам, но отбой еще не объявлен. Легкой поступью она заходит в комнату и, как и во все предыдущие дни, направляется к нему, садится на краешек кровати и спрашивает: — Ты как? Получше сегодня? Его глаза смотрят поверх ее плечей за решетку в коридор, проверяя наличие людей. Затем взгляд проваливается сквозь предметы, он прислушивается, есть ли кто над ними сейчас. Женщина хочет пододвинуться ближе, что-то спросить, но Кацуки останавливает ее, кладя руку на плечо и бесшумно прикладывая палец к своим губам. Похоже никого из охранников рядом нет. Убедившись, он наклоняется к ней, и так тихо как только может говорит: — Моя причуда вернулась. Она удивленно моргает и задается вопросом, что впечатлило ее больше: то, что он таки как-то смог вернуть причуду под всем контролем, или то, что она не заметила, как он голодал на протяжении почти недели. Затем, Кацуки почти видит это в ее глазах, шестеренки в ее голове стали просчитывать то, что это им давало. Но вскоре ее брови слегка дрогнули, хмурясь: — Ты сможешь? Ты даже от травмы еще не оправился. Она видела, как он шел буквально пару дней назад, придерживаясь за стену, этот образ был еще слишком ярким в ее памяти. Как раз в тот момент она оценивала их шансы на побег, и сколько ему потребуется времени на восстановление. И пришла к выводам, что снова придется отложить еще на полтора месяца. Причуда, конечно, все меняет, но если он в бою получит хоть один неудачный удар, это может закончится плохо для всех — предателя раскроют, у них больше не будет шанса, потому что их слишком мало для их единственного плана, а сам Кацуки скорее всего не очнется. Так ли сильна его причуда, что способна дать преимущество даже без учета неожиданности? Стоит ли рисковать именно сейчас? — Смогу.

***

Белый солнечный свет неуверенно освещает все вокруг, светило еще прячется за деревьями, только готовясь сиять весь новый день. Ветер вяло шуршит листьями на деревьях, а воздух по-утреннему холодный, влажный — свежий и заставляет поежится любого его встретившего. Сырая от росы трава липнет к обуви и неприятно мочит край брюк, оставляя следы. Холодные камни выглядят так же, как и в любой другой день, стоя в вечной шеренге, которую им не нарушить никогда. — Прости, — звучит в тишине едва слышно. Мидория здесь один, и тот, кому это сказано, все равно не сможет его услышать. Его плечи подрагивают, а лицо мокрое не от росы. Прошло полтора месяца, все вокруг словно смогли пережить всё, а он единственный остался в том времени, когда они еще не знали, что у академии есть кладбище. Он все еще ждет, что услышит его имя после Хагакуре, когда кто-то из учителей идет по списку класса; все еще ждет, что он придет и займет парту прямо перед ним. Что оглянувшись в столовой, он найдет его с друзьями за их обычным столиком. Он все еще привычно ищет не только свое имя в таблицах с результатами на стене. Он ищет и ждет, постоянно забываясь, но никогда не находит. И каждый раз по ощущениям, словно хлесткий удар по лицу. Камень уже давно изучен со всех сторон, каждая грань, буква, цифра, но это не дало ни смирения, ни покоя. Все произошедшее все еще кажется огромной ошибкой вселенной, невозможной к исполнению в реальности без парадоксов. Бакуго Кацуки не мог умереть, это неправильно. Сколько бы раз он сюда ни приходил, ни стоял здесь перед могилой, сердце предательски отказывалось смотреть правде в глаза, во что-то верило, сомневалось. Он не мог сказать почему, ведь разумом он признал еще в тот день, когда наткнулся на фотографии в деле. Это сшибло с ног тогда, и, наконец, заставило посмотреть на камень с именем как на то, чем оно в действительности и являлось — на могилу. То к чему приходят, чтобы почтить память тех, кто больше не сможет быть плечом к плечу, чья история закончилась, и, сожалей не сожалей, все слова сказаны. Раздаются легкие шаги, Мидория спешно вытирает лицо рукавом и оборачивается, чтобы взглянуть, кто еще мог прийти в такое раннее время. Белые цветы в руках темпераментной женщины смотрятся по-особенному хрупкими и невинными. Она подходит и кладет их к имени сына. В первые пару недель букетов было слишком много, а теперь лежал лишь ее. Мир медленно отпускал память о парне, не давая влиять на настоящее, оставляя в прошлом. Цветов Мидории на могиле никогда не было, так и не принес. Они стоят рядом, и молчание, слишком естественное в этом месте, окутывает их. Некоторое время ничего не меняется, разве что в какой-то момент Мицуки достала из пиджака платок и беззвучно промочила им глаза. Думая попрощаться, она кладет ладонь на его плечо и чуть сжимает, но, взглянув в лицо, не может остаться в стороне. Какого черта этот мальчишка выглядит хуже, чем в день похорон? — Изуку, что происходит? — Спросить, в порядке ли он и что случилось, вопросы, с которых вежливо следовало начать, язык не повернулся, и так все понятно. Мидория отводит взгляд, не желая рассказывать подробности Бакуго-сан. Ей не нужно вмешиваться в происходящее, но именно это и произойдет, если она узнает — Изуку был уверен. Он боялся, что она расставит все по своим местам, вернет правильный ритм жизни как ему, так и Всемогущему, ей это было под силу, и в глубине души знал, что это было бы правильно. Но сейчас никаких изменений дело не терпело, они поймают Лигу, и все вернется на круги своя. Ему не нужна помощь, как думают его друзья. Расследование должно продолжаться, он не мог это так оставить — злодеи свободно ходят на свободе после сделанного да еще и нападают на одноклассников! Ни о какой передышке и отдыхе и речи идти не могло. Да, его оценки испортились и он засыпает на большей части занятий, а на тренировке покрытия Аидзаве пришлось блокировать его причуду, чтобы он не травмировался. Это все мелочи, просто он немного выбился из формы из-за нагрузки. Не сейчас, но он будет в порядке... когда-нибудь потом, когда Лига будет за решеткой. Долгое время без Качана перед глазами заставило его забыть одну важную вещь — если Бакуго считает что-то важным, то вцепляется со всей силы и ни за что не даст ничему в мире помешать. Несмотря на то, что со стороны кажется, что этой чертой обладает только бойкая мать, отец семейства, хоть и кажется на фоне жены очень тихим и покладистым человеком, хватку имеет не менее крепкую. — Как давно ты спал дольше пяти часов? — от проницательного взгляда красных глаз не укрыться. Он молчит, сомневаясь, может ли он вообще говорить ей хоть что-то о поиске Лиги, своих дежурствах со Всемогущим, пытаясь оправдаться хотя бы перед собой секретностью дела, но сам знает, что она имеет право знать. — Изуку, — настойчиво продолжает она, сильнее сжимая его плечо. Неотступность Бакуго всегда легко пробивала всю уверенность и стойкость, как бы он ни старался. Было что-то настолько острое и серьезное в их глазах, что любая защита трескалась, словно скорлупа на кусочки. Всю жизнь рядом с ними как цыпленок на ладони — мягкий, податливый и беззащитный, и, кажется, некоторые вещи не меняются со временем. — Давно, — признается Мидория. — Я с Всемогущим ночью ищу злодеев, пока не особо успешно, наверное, но рано или поздно мы их найдем. Несколько десятков с ними связанных людей пойманы, но они не знают, как выйти на Лигу или молчат. Результаты расстраивали его, но упорством можно многого достичь, отчаиваться было слишком рано. — Каждую ночь? — Смена темы не сбивает женщину с главного. Достигнуть цели это хорошо, но обстоятельства зачастую имеют куда большее значение. Не каждая победа равнозначна. Изматывать себя так нет никакого смысла, после последнего нападения их охрану изменили, они в безопасности на территории академии, насколько это вообще возможно. А Кацуки уже мертв, поймай они Лигу завтра или через пару месяцев — это ничего не изменит. Весь этот их с Всемогущим забег без видимой финишной черты ни к чему хорошему не приведет. — Почти. А когда остаюсь в академии, то пытаюсь сделать всю учебную домашнюю работу, которую не успел сдать. — Его голос становится тише и тише, будто он признается в чем-то преступном. Взгляд сам собой опускается и уходит в сторону. Она раздражённо цокает языком, не сдерживая эмоции, хоть на ее лице и не отражается гнев, который Мидория боялся там увидеть, лишь беспокойство. — А спишь ты когда, ребенок? — Она проводит рукой по его волосам, желая, чтобы он снова поднял свои глаза на нее, но он чувствует себя слишком виноватым для этого, так что продолжает смотреть куда-то вниз. — Когда придется? В целом, это было именно так, так что Мидория решает не уточнять — кивает. — И ешь что попало? Его голос в этот раз звучит еще тише, настолько, что ей приходится вслушаться, чтобы разобрать: — Ребята заботятся обо мне. Мицуки шумно вздыхает. Несмотря на то, что Кацуки и Изуку одногодки, ей никогда не приходилось справляться с чем-то подобным. Никогда не требовалось проверять ест ли ее ребенок, высыпается ли, занимается чем-то опасным, и объяснять, почему нужно одно и нельзя другое, — просто с определенного возраста Кацуки словно вырос в старика с этой осознанностью и расписанием всей своей жизни. Рано ложился спать, чтобы выспаться, ходил на тренировки, ел правильную еду, учился и преуспевал везде, где только хотел. Единственное — расписанием характер не исправишь, и все же любо дорого смотреть на успешную мини версию самих себя. — И-зу-ку, — растягивает она его имя и снова проводит ладонью по голове. — Ты ведь и сам знаешь, что ничего уже не исправить. Слезы быстро наполнили его глаза, а затем устремились по лицу вниз. Он знает это. — Нет никакого смысла изводить себя. За чем ты гонишься? Думаешь, еще чуть-чуть потерпишь и злодеи сами сдадутся тебе в руки? Вот только пока ты не спишь нормально, не отдыхаешь, не учишься, они спокойно занимаются своими делами и продумывают новые планы. Сможешь ли ты справиться с ними в таком состоянии один на один, если вдруг это случится? Они чудовища, Изуку. Твоя ошибка может обойтись нам всем слишком дорого. Сейчас нет спешки так бегать по всем возможным уликам, не важно, когда вы их настигнете. Вспомни сколько Всемогущий борется с его заклятым врагом. Это длится годы, и он все еще на свободе. Так что не надо пытаться прыгнуть выше головы и... Позаботься о себе, ладно? Выспись, отдохни, поболтай с друзьями. Мидория снова вытирает слезы рукавом и неуверенно кивает. Понимая, что всё это возможно он уже слышал не от одного человека, но никакого контроля за его состоянием не было и поэтому сейчас она видит, что видит, она добавляет: — Я позвоню тебе сегодня вечером и проверю. Он опять кивает. Еще с минуту Мицуки всматривается в него, пытаясь понять не упустила ли что, но затем все же уходит. И куда только смотрят Аидзава и Всемогущий?

***

Мидория так давно не был у моря, что почти забыл его запах — соли и водорослей. В тусклом свете луны вода выглядела беспросветно-черной, обещающей скрыть все, о чем ее попросят. Небольшие волны качали на своих спинах корабли и бились о неприступную набережную. Ночной бриз дул к городу, отдавая свое тепло слишком быстро остывающей земле. Тихо и безлюдно. Некоторое время назад в полицию, прямо главным следователям по делу Лиги, пришло письмо, содержащее короткое сообщение: «Пакгауз у моря. Скорее». Полиция задалась вопросом, была ли это шутка, ловушка или зов о помощи? Пытался ли кто-то увести их откуда-то целенаправленно и занять их внимание пустышкой? И первым делом они нашли отправителя. К сожалению, мужчина ничего не знал — ему подкинули в ящик письмо с этой запиской внутри, небольшими указаниями на другом листе, что сделать, и некоторой суммой, очевидно, большей, чем требовалось для отправки письма. Обратного адреса на конверте не было, все графы не заполнены, но раз получатель полиция, он решил, что это может быть важно, так что просто последовал инструкции, не найдя ничего подозрительного. Этот след оборвался, не отвечая на вопрос, и единственным, что полиции и героям оставалось, действительно попытаться найти то, о чем говорилось в письме, и узнать самим. Несмотря на то, что Всемогущий приходит в этот порт уже несколько дней подряд, Изуку сегодня оказался здесь впервые. Кажется, Мицуки была настойчива не только в беседе с ним, так что Аидзава и виновато выглядящий Всемогущий ограничили его ночные похождения. Он подозревал, что их не запретили полностью только потому, что он мог бы начать заниматься этим самостоятельно, учитывая целеустремленность и упорство в этом деле, и сбежать из Академии, учебу в которой так легко он отбросил на второй план, что несомненно было куда рискованней сейчашнего напарничества. И теперь он мог выбираться на задания со Всемогущим только два раза в неделю максимум, что подозрительно походило на график Шото, который хоть и участвует в расследовании, на занятиях успевает не меньше, чем раньше. В конце концов, Изуку только оставалось принять, что, возможно, это было лучшим решением с их стороны в данной ситуации, хоть червячок вины и грыз его за такое «бездействие». До пирса они не доходят и сворачивают с более широкой каменной дороги на тропинку, ведущую ввысь на покрытый зеленью холм, и вскоре Мидория видит простенькую разбитую палатку и стоящего неподалеку и смотрящего в даль Старателя. Наверное, стоило бы назвать его мистером Тодороки — он был одет в обычную одежду и не светился пламенем своей причуды. Когда они подходят ближе, из палатки выбирается Шото и они обмениваются вежливыми приветствиями, а затем переходят к делу. — Ничего нового? — спрашивает Всемогущий. Им с полицией пришлось проверить более двух десятков различных складов в своем городе, прежде чем они решили расширить зону поиска. И этот, в небольшом отдалении от города, на данный момент был их основным вариантом. По тем документам, что были предоставлены полиции помощником владельца склада, тут должна быть бурная трудовая жизнь, но на деле дважды, иногда трижды, в день приезжает небольшая грузовая машина, которая бы и сотую часть указанных объемов не увезла. Внутрь без ордера их не пустили, помощник брать на себя ответственность и самовольничать не хотел, а связаться с владельцем у него не выходило, по его словам, в которые полиция верить так просто, разумеется, не собирается. Полиция продолжила поиски и сейчас проверяла дальше другие места, оставив героям разобраться с этим и дожидаться всех возможных решений с разных сторон. — Ничего. Две машины за день, четыре сотрудника зашло и столько же вышло. — Старатель не спал минимум сутки, наблюдая за всем происходящим, но ни в его голосе, ни взгляде нет усталости, чего нельзя сказать о Шото, который выглядит сонным. Его одежда немного мятая, замечает Мидория, кажется, своим приходом они разбудили его. — Судья выдала ордер. Это была их основная проблема, они не могли никаким законным путем влезть на склад, а из улик были только косвенные — записка, не уточняющая адрес, «отказ» владельца впустить, а затем к списку добавилось несоответствие реального и бумажного оборота. Этого все еще было недостаточно, но, к их счастью, судья этого дела с горячим сердцем женщина, подыгрывающая героям в расследованиях иногда больше, чем нужно, так что теперь двери для них открыты. Старатель облегченно кивает, завтра — уже сегодня — будет долгий день, судя по размерам, которые им придется обыскать, но одной загадкой станет меньше. — Начнем с рассветом, когда приедут сенсоры. Шото хмурит брови, пытаясь понять, зачем нужно смотреть через стену причудами, если разрешение зайти и проверить все глазами им уже дано. Просто чтобы применить, наконец, внештатных сотрудников разведки, вечно остающихся не у дел? До этого они не могли быть задействованы, поскольку это нарушало законы о частной жизни, тайне производства и бог еще знает чего — Шото это никогда не было сильно интересно, его причуду никак нельзя было отнести к разведывательным или сенсорным, так что не было смысла разбираться в законах, которые не сможешь нарушить случайно. Общего представления, что он имеет, хватало для обычной жизни. Это не укрывается от глаз отца даже в темноте. За то время, что они успели провести вместе в расследовании этого дела, Энджи хорошо успел изучить сына, так что он поясняет: — Это выглядит как ловушка. Мы все еще не знаем, что нас ждет внутри. И привела нас сюда записка, написанная неизвестно кем. Торопиться некуда, можем себе позволить подумать о безопасности. Неловко сжимая ладонями лямки рюкзака, Мидория припоминает: — Кстати, в записке разве не говорилось «скорее»? Что, если мы опоздали? Всемогущий переводит взгляд на бескрайнее море за спиной Старателя, сердце в его груди болезненно сжалось, он вспомнил тот день. Если бы они начали на пару минут раньше... Если бы... быть может... Могли ли они теперь опоздать сильнее? — Если бы кто-то хотел, чтобы мы нашли нужное место в тот же день, отправил бы адрес. — Энджи отрицательно качает головой. — Или по крайней мере хоть еще пару слов добавил. Полиция бросила достаточно сил на поиски, чтобы это нельзя было назвать медленным. И заметь, ордер получен только сегодня, а уже завтра в пять утра они начинают действовать, разве это не похоже на «скорее»? Изуку соглашается, это действительно звучит как очень быстро. Вежливо прикрывая рот рукой, Шото зевает, и Энджи решает, что раз вопросов ни у кого больше нет, беседа закончена. — Иди поспи еще, раз уж мы все равно остаемся здесь. — Дорога до дома Тодороки туда и обратно заняла бы больше времени, чем оставалось. А их участие было вопросом решенным, нельзя было пропускать единственное, что вообще происходило за последнюю неделю. Старатель бросает взгляд на Изуку, — и ты тоже. — Я спал, перед тем как приехать сюда! — Пытается отказаться Изуку, снова сжимая лямки рюкзака с их со Всемогущим геройскими костюмами. Он знает, что палатка только двухместная, и считал, что было бы правильнее, если бы они с Всемогущим продолжили наблюдение, а они оба отдохнули. Энджи смотрит на Изуку и отмечает, что тот действительно выглядит непривычно отдохнувшим, можно даже сказать бодрым. Решение Аиздавы поубавить его участия в ночных мероприятиях было принято с опозданием, но оно было верным. И все же Энджи легко подталкивает его за плечо в сторону палатки, в которой уже скрылся Шото: — Давай-давай. Парень оглядывается на Всемогущего, отошедшего к дереву неподалеку и наблюдающего за зданием, скидывает рюкзак на землю и тоже уходит в палатку, под наблюдающим взглядом Старателя. — Может, тебе тоже следует отдохнуть? — Говорит Энджи, подойдя к Тошинори. Они оба понимают, что он не о нескольких свободных часах сейчас до рассвета, а о чем-то большем. — Возьмешь пару выходных? После небольшого раздумья в тишине, он медленно кивает. Раз уж сам Старатель предлагает ему передохнуть, наверное, дела совсем паршивы. Он действительно чувствовал себя ужасно уставшим. Возьмет пару дней выходных, навестит учителя — тому наверняка найдется, что ему сказать, особенно учитывая, что он избегал его все посещения Академии для советов Изуку.