***
Под чистым голубым небом простирался от горизонта до горизонта луг. Теплый, едва ощутимый ветер нежно покачивал белые цветы заставляя переливаться росу на лепестках под лучами весеннего холодного солнца. Цветы заполняли всю землю вокруг, ни тропинки, ни дороги, но юноше и не нужно было ничего из этого сейчас. Мидория поставил аккуратно школьную сумку среди растений на землю, еще влажную, это было не важно, и расстегнул верхнюю пуговицу пиджака черной школьной формы, собираясь тут остаться на некоторое время. Ему нужны были белые цветы. Выбрав цветок достаточно закрытый, но не крепкий, Мидория схватил его за стебель и сорвал. Не прошло и минуты, как он начал тлеть в его руках, сгорая без пламени, лишь тонкой линией по лепестку напоминая отблеском огонь. На пальцах осталась лишь прохлада стебля и пепел сдуваемый ветром. Он попробовал снова и снова. Аккуратнее, быстрее, пытался сорвать больше цветов, но все чего он добился — больше пепла вкруг. Растерянность заставляла повторять одни и те же ошибки несколько раз, безумно полагая, что что-то измениться. Отчаянье подгоняло и не давало сдаться. Зачем ему нужны были цветы, он не задумывался пока совсем не выбился из сил, а слезы не стали застилать от бесконечной неудачи глаза. Он и не заметил как все окрасилось в бледно-оранжевый, солнце спряталось где-то у горизонта за облаками. Юноша сидит на земле среди пепла, а перед ним последний белый цветок единственной жизнью этого луга. Руки закрывают лицо, а плечи вздрагивают от плача. Он не мог не сорвать цветок, сдавшись, но сорвав его, все равно бы не получил ничего кроме пепла. Он должен был принести на могилу Качана белых цветов. Ладони окружают бутон цветка, но не касаются его в нерешимости, немного дрожа. Солнце прорезается сквозь тучи на самом краю горизонта, бросая лучи на лицо, но прежде чем он успевает отвернуться, Мидория слышит чье-то присутствие, и тень загораживает его. — Сдались тебе эти цветы, — звучит спокойно знакомый голос. Изуку утирает глаза рукавом, потому что так быстрее, и поднимает взгляд. Светлые волосы ярко сияли от света за спиной, а знакомая серая форма U.A. почти потеряла свой фирменный цвет в оранжевых лучах. Радость от встречи приходит облегчением и прогоняет давление боли, наконец, позволяя немного расслабиться. Что-то очень похожее на счастье искрится внутри, где раньше был тяжелый камень. Парень выжидающе смотрит на замершего Мидорию, мгновенно потерявшего интерес к последнему цветку, оглядывает пустынное мертвое пепелище вокруг и нетерпеливо спрашивает: — И долго ты тут сидеть собрался? Он хмурится, а Мидория словно только этого и ждал, подорвался с места и кинулся к своим вещам, чтобы подобрать. Не дожидаясь никого, будто добившись желаемого, студент разворачивается к солнцу и не спеша направляется в сторону ослепляющего, как его причуда, света. — Качан, подожди! Мидория встает и быстро отряхивается, удивляется возникшему расстоянию между ними, прикрывая глаза от солнца ладонью, и ему приходится немного пробежаться, чтобы нагнать его. Некоторое время они молча идут плечом к плечу по бесконечному полю в сторону заката, и эта тишина приносила в душу покой. Пепел вокруг больше не был символом беспомощности Мидории, да и цветы были больше не нужны. Они отходят от места встречи очень далеко, пепел уже скрывается за горизонтом, а в траве появляется едва заметная тропинка. Бакуго останавливается и, дождавшись пока прошедший машинально еще несколько шагов вперед Мидория повернется, говорит: — Дальше иди один, не сбивайся с тропинки, прямо к солнцу. Он грустно, почти виновато, улыбается, Мидория не смог бы вспомнить, когда видел это выражение лица в последний раз; и исчезает в мгновение, оставляя юношу одного. С сердцем полным светлой печали Изуку просыпается в своей комнате. Сон еще полон деталей в памяти, так что он прокручивает его снова, настолько подробно, насколько может, пока он не исчез в сознании. Белые цветы, пепел, Качан. Хотелось запомнить, особенно Бакуго в сияющих лучах, немного хмурого и нетерпеливого, но спокойного в своей уверенности, светлого — настоящего. Во сне Качан оставил его. Он всегда кричал не увязываться за ним, не идти рядом или за его спиной, но в этот раз все иначе, потому что в этот раз он сошел с дистанции оставив Изуку одного на пути к их общей цели. «Он попросил продолжить путь без него.» Изуку моргает, смахивает рукой с глаз влагу, поворачивает голову и натыкается взглядом на его письменный стол, обычно его рабочее пространство пустует, но сейчас заставлено вещами. Семейные альбомы с фотографиями лежали один на одном, неуклюже мешаясь корешками друг другу, рядом — куда более аккуратной стопочкой тетради с его заметками о героях, потому что, несмотря на то, что Кацуки героем так и не стал, записей и зарисовок о нем на страницах было много. Изуку принес все это, когда переезжал в общежитие. Листая все это можно было представить, что все в порядке, все на месте, включая константу его жизни в виде Бакуго Кацуки. Он не был его лучшим другом, по крайней мере последние лет десять, и даже сложно было назвать его приятелем, но он всегда был где-то поблизости, сколько Мидория себя помнил. И столько же он наблюдал за его блестящими победами во всем, и если Всемогущий побеждал злодеев где-то далеко и наблюдать за ним можно было только с экрана, то Качан побеждал у него на глазах, только сделай пару шагов и сможешь коснуться. Просто принять тот факт, что больше такого не случиться никогда, Изуку не мог. И то, что человек, чью причуду он знает куда лучше собственной, мертв — тоже, поэтому листает записи и всматривается в фотографии часами, восстанавливая в памяти каждую деталь, почти ощущая присутствие. В какой-то момент стало казаться, что выйди он из комнаты, как образ, который так ярко вспоминался среди этих вещей, исчезнет навсегда. И он оставался здесь. Напоминанием вчерашнего визита Тодороки на углу стола стоит простая светло-голубая чашка. Не писал, не предупреждал — просто постучал и зашел с горячим ромашковым чаем. Он был прав, закрывая открытый альбом перед носом и устраивая на вершину стопки к остальным, — окружая себя прошлым и живя им он ничего не добьется, а заняться было чем: Лига Злодеев все еще на свободе и что они предпримут в дальнейшем еще неясно. «Качан бы не успокоился, пока не надрал задницу каждому из них, если бы они посмели тронуть кого-то важного для него.» Мидория знает, что месть не для героев, но сломать планы Лиги и переловить каждого из них, перед этим заставив сидеть в подполье в боязни неминуемо настигающей справедливости, очень хочется. И найти их лично тоже, так что, имея только одного героя, которого о подобном он мог попросить и спорить с решением которого вряд ли кто станет, Изуку направляется к Всемогущему. Не особо задумываясь берет толстовку попавшуюся на глаза и выходит из комнаты надеясь никого не встретить. В общежитие тихо и пусто будто не здесь живет целый класс подростков. От своей комнаты до выхода только мельком видит спину Цую в дождевике, но, кажется, она не заметила его. Он не окликает ее — не хотелось вести вежливых натянутых бесед, а на серьезный эмоциональный разговор не было ни душевных сил, ни желания. На улице шел мелкий дождь, зонт Мидория раньше взять даже не подумал, но возвращаться слишком бессмысленно — при таком порывистом переменчивом ветре он бы мало чем помог, а дождевика у него не было. Пришлось обойтись капюшоном, быстрым шагом Изуку добирается до главного здания академии, надеясь найти там Всемогущего. Скоро каникулы закончатся и возобновятся занятия, так что учителя должны уже готовиться к новому семестру. В учительской его не оказывается, Аидзава очень внимательно оглядывает Изуку с ног до головы, но ничего не говорит. Вспомнив любимое место посиделок с Всемогущим и разговоров о причуде, Изуку идет на другой этаж, стучит в дверь, дергает ручку, и оказывается открыто. — Всемогущий? Мидория осторожно заходит, почти бесшумно, боясь кого-то потревожить, тишина комнаты не отвечает ему. Оглянув все пространство он не находит ни души, и его внимание привлекает открытая папка на журнальном столике. Будучи абсолютным задротом в области героики, Изуку сразу понимает, что это не просто папка, а полицейская папка с документами по какому-то делу — характерный яркий теплый желтый цвет выдавал все секреты уже с расстояния. С того места, где он стоял было лишь видно, что листы разворота мелко исписаны черным шрифтом, а сбоку небольшой человеческий силуэт с пометками. Неясное чувство важности этого предмета на столе подталкивает его на еще один шаг ближе, и этого оказывается достаточно, чтобы взгляд зацепился за знакомое имя в тексте. Мидория делает резкий вдох и сразу отворачивает голову в сторону. Он чувствует кожей ледяной кипяток. Ему нельзя это видеть. Он уже не смотрит на стол, но хорошо помнит, что увидел секунду назад: дальше там есть фотографии — они белыми плотными сторонами выглядывали среди бумаг и делали край дела неровным. Только сейчас Изуку понимает, что он не знает, как именно погиб Качан. Пытается вспомнить репортажи, слова Аидзавы и мамы — он не смог бы это упустить, значит, эту информацию скрывали намеренно. И сейчас ответ был прямо перед ним. Настороженно оглянувшись на дверь и прислушавшись, очевидно, совершая что-то совсем неправильное и запретное, Мидория подходит совсем близко и склоняется, чтобы читать было удобнее. «Смерть Бакуго Кацуки наступила в результате ножевого проникающего колото-резанного ранения грудной клетки и нарушения целостности перикарда и сердца. Также на теле обнаружены ранения, полученные перед смертью и которые могли бы быть причиной смерти, но таковой не являются. Исходя из результатов реконструкции событий предоставленной криминалистами, вероятно, последовательность была следующая: колото-резанная проникающая рана правой боковой области живота(1), колото-резанная проникающая рана левой боковой области живота(2), колото-резанные проникающие раны околопупочной и эпигастральной областей(3, 4 и 5), глубокая резанная рана шеи(6), проникающее колото-резанное ранение грудной клетки(7).» На теле схематичного человека с двух сторон были расположены цифры, иллюстрируя сухой текст. Мидория медленно опускается на диван и забывает, как дышать, пока глаза бегают по строкам, а когда он всматривается в человечка, зажимает рукой нос и рот, чтобы никто не услышал его всхлип. Он пытается не представлять, но тяжесть в животе все равно появляется эхом не его боли. Сквозь появившиеся слезы читать становиться сложнее, но он продолжает, понимая, что не сможет забыть это еще долгое время. «Множественные(более десяти) поверхностные резанные раны на руках(предплечьях и ладони) были получены во время всего происшествия в результате защиты(8, 9 и 10). Также обнаружен след от внутримышечной инъекции на правом бедре(11). Кровь была отправлена в судебно-химическое отделение для идентификации введенного вещества. В ходе исследования выяснено, что вещество не является зарегистрированным соединением и предположительно обладает наркотическими свойствами ввиду схожих частей строения. Возможно, это вещество было причиной частичного блокирования причуды, данных недостаточно, исследование будет продолжаться.» — Боже, — шепотом произносит он, окончательно пряча лицо руками и всхлипывает. Слезы текли из глаз не встречая никакого сопротивления, Изуку даже представить не может, что чувствовал Качан в тот момент. Это настолько ужасно, что само существование описанного не укладывается в голове — нечеловеческая жестокость. Почти в состоянии аффекта, трясущейся рукой он подхватывает лист, по скрепкам на котором понятно, что сзади фотографии, и переворачивает страницу. Знакомая черная майка, знакомое лицо и кровь, кровь, кровь. Рукоятка ножа, торчащая из груди. Не проходит и пяти секунд и Мидория захлопывает всю папку с силой, заставляя ее немного сдвинуться на столе. Он резко встает с дивана и бежит отсюда не разбирая дороги — только бы подальше. Сердце в груди сжалось в едва дающий дышать камень, перед глазами фото мертвого Бакуго. Он не должен был этого видеть, читать, вообще знать. Изуку приходит в себя достаточно, чтобы начать понимать, куда его привели ноги только перед зданием общежития. Он открывает дверь, идет по первому этажу, игнорируя взгляды людей, сразу же обративших на него внимание. Мокрый и растрепанный от бега под дождем, его еще трясет после увиденного, а слезы текут по лицу. Краем глаза его взгляд цепляется за поставленное фото и белые цветы на столике. Сердце пронзительно щемит, истерика снова захватывает его. Изуку стремительно оказывается около столика, кидается на колени и утыкается в пол лбом. — Прости-прости-прости-прости-прости-прости, — рыдания душат его, голос трясется, но он продолжает, делая короткий вдох, и не обращая внимания ни на что вокруг. Он не сможет искупить свою вину перед ним, даже если простоит тут вечность. Единственным, кто хоть что-то мог сделать тогда, был он, и он ничего не сделал. Практически отдал на растерзание злодеям. Чьи-то руки пытаются его остановить, но он сопротивляется, отталкивает их. Возникший ком в горле мешает продолжить молить о прощении, и он просто бесконтрольно громко плачет от бессилия, опираясь лбом о доски. Пар рук становится больше, его отстраняют от пола и крепко обнимают, в ответ он цепляется также крепко. По обе стороны от Изуку на полу сидят Иида с Очако. Она и сама плачет, но сосредотачивается на поглаживании плеча друга. Иида, блеснув влажными глазами, опускает голову и смотрит на сложенные на коленях руки. Цую, Мина и Денки, сидевшие по дальнюю сторону стола, пораженно молчали. Слова утешения сейчас бы не достучались до него, так что они позволяют ему выплакаться в тишине. Никто из них не представлял, что для Мидории, смерть Бакуго будет таким ударом. Кацуки всегда цеплялся к нему при встрече, вне занятий они старались держаться друг от друга подальше, а на тренировках сражались между собой даже находясь в одной команде. Даже то, что они были знакомы с детства ничего не объясняло в достаточной мере, но спросить никто так и не решился — причина кажется слишком личной даже для друзей. Когда Изуку в какой-то мере берет свои чувства под контроль, его усаживают на ближайший диван и дают в руки чашку с чаем. Кажется, он и не заметил ее, просто машинально приняв то, что пихнули в руки. Взгляд невидяще проходит пол насквозь, он чувствует себя опустошенным. Напротив него стоял Тодороки, сложив руки на груди, Изуку пропустил тот момент, когда он к ним присоединился. Ситуация казалась Шото достаточно серьезной, чтобы вмешаться и не оставить на самотек, но он совершенно не понимал, что следует сделать. Чай медленно остывал в руках Изуку. — Что произошло? — голос Урараки тихий, осторожный. Она сидела рядом с Изуку, почти что касаясь его бедром, немного развернувшись к нему. «Кажется, сегодня ровно семь дней с похорон прошли,» — отстраненно думает он. Он ее проигнорировал или не услышал совсем, тревожная тишина шуршала дождем. Решив, что вопрос слишком травмирующий, Шото пытается зайти с другой стороны: — Где ты был? — Мидория снова не отвечает ничего, но переводит на него взгляд, словно получил ответ на какой-то свой вопрос. Точно, он шел к Всемогущему, нужно с ним встретиться. Он неожиданно для всех встает, ставит чашку на столик и решительно направляется к кладбищу U.A.***
Их выпустили в общую, достаточно просторную даже для огромного количества детей, комнату через пару часов, как охранник пихнул Кацуки за решетку в одну из камер. Там встретили его не особо радостно, но он не думал, что это будет проблемой. Единственное что его волновало —то, что он вообще здесь находился. Вокруг играли дети, одетые во что-то простое, неяркое и схожее, иногда не совсем по размеру. Игрушек особо не видно в их руках, но Кацуки на этом не заостряет внимания. Здесь было достаточно тихо для чуть больше чем восьмидесяти детей, как ему сообщили. Было просто услышать голоса двух девушек, которых он сразу окрестил «нянечками», хотя они были практически по другую сторону комнаты от него и обыкновенно занимали чем-то детей, пока его вводили в курс дела. Они сидели за круглым столом, рассчитанным человек на четырех. У молодой женщины-героя на коленях сидела ее, их, соседка — девочка лет пяти с темными короткими хвостиками. Едва только охранник утром открыл дверь, чтобы затолкать в камеру Кацуки, она разразилась слезами, так что можно сказать, что первое впечатление он произвел так себе. «С детьми всегда было сложно.» Мужчина средних лет, сидящий напротив, говорил спокойно, но недосказанность сквозила между тем, так что Кацуки относится к нему с осторожностью. Пусть он и представился героем, это не повод сразу ему довериться, ведь в памяти ни он, ни его геройское имя нигде не проскальзывало — для этого пришлось бы быть очень средненьким героем где-то подальше от родного города студента. Ведь память у Кацуки была хорошая, а тема героики была ему интересна всегда, пусть он и не вел записи. Итак. Если герои рассказали ему правду, то дела действительно плохи. Это место — своеобразный полигон для незаконного исследования некоего вещества, блокирующего причуду. Его подсыпают в еду. Пропускать приемы пищи нельзя — за этим присматривают, не особо тщательно, но избегать приемы еды несколько дней подряд никто не даст, да и два дня — не возвращают причуду. Дети плохо переносят препарат, и после первого приема у них есть от нескольких месяцев до года до того как их организм перестанет выдерживать эту дрянь, а потом они умирают. Здесь было восемьдесят шесть детей. Вокруг стены в несколько метров, решетки да охранники. Их в смене немного, как правило, трое всего, но совсем рядом, через несколько коридоров, есть еще. И пленные, и охранники, но уже куда более подготовленные к сопротивлению. — Всего трое, вы пытались сбежать? — почему-то стену как преграду Кацуки не рассматривал. Да, метра четыре, одному не перепрыгнуть, но тут полно людей, немногочисленные взрослые же могут помочь. — Без причуды с тремя мне не справиться, да и на помощь позвать успеют, — отрицательно качает головой мужчина, отчего его волосы почти достающие до плеч покачиваются. Кацуки переводит взгляд на второго героя. — О, не смотри ты так на нее, она тоже одна не справится, а вдвоем мы там не окажемся. У наших дорогих девушек, — он, не глядя, слегка наклоняет голову в сторону нянечек, — сил не хватит подкинуть достаточно высоко никого из нас. Кстати, говоришь из U.A.? Помнится, ты у нас первокурсник. Драться-то умеешь? В другом месте в другое время он бы оскорбился таким вопросом, но сейчас ему мешало одно «но». Кацуки был абсолютно уверен, что не называл курс обучения в академии, поэтому недоверие к собеседнику лишь разрослось. В слух он ничего об этом не сказал, только лишь посмотрел решительным взглядом глаза в глаза. В какие игры играет этот человек еще предстояло узнать, и желательно при этом все же выбраться отсюда. — Кое-что могу. Охранник сказал, что это может пригодиться. Почти что неподвижная все это время женщина, не особо участвующая в разговоре, немного резко, если сравнивать с ее предыдущими неприметными движениями, вскинула голову и переглянулась с мужчиной беспокойным взглядом. Он ответил с не меньшим опасением и сожалением. Студент проглатывает ругательства и с возникшим чувством предстоящих неприятностей ждет объяснений этой сцене. Женщина отпускает девочку из объятий, спускает ее на пол, жестом подталкивая к детям, и та оставляет взрослых одних. — Значит, уже не отвертеться. — Огорченно вздыхает Лента. Кацуки помнил ее, но скорее не как первоклассного героя с особенным стилем или заслугами, а как умершую сестру своего наставника, Бест Джинса. Во время битвы обрушилось здание, внутри которого она со злодеем находилась. Тело тогда не нашли среди обломков, но, буквально за пару секунд до обвала, она отзывалась о своем положении по связи, так что спустя время ее все-таки причислили к погибшим. Все произошло за несколько лет до его поступления в Академию, так что лично знаком он не был, только фотографию видел в кабинете во время практики. А теперь она сидела с ним за одним столом. Хотя, если уж говорить о посиделках с мертвецами, сам он тоже уже пару дней как мертв. — О чем вы? — собеседники слишком тянут с ответом. Раздражение в голосе Кацуки глухое, будто он не может по-настоящему злиться сейчас, будто сил на это уже недостаточно после всего сумасшествия вокруг в последние пару дней. — Помнишь про вторую часть этой тюрьмы? Там они держат неугодных им бандитов, отказавшихся сотрудничать. Там даже небольшая уличная банда торговцев запрещенкой почти в полном составе. Те ребята умеют драться, мы, герои, умеем драться, а охранники любят деньги и ставки, так что, — она пронзительно смотрит ему в глаза, ее голос становится чуть ниже и четче, поэтому следующие слова крепко отпечатываются в памяти, — тут проводят подпольные бои. И у тебя нет права отказаться. Он молчит с минуту, осознавая свое положение в этой дыре. — А если я... — Лента возводит взгляд к их бетонному небу: — Ты всегда можешь позволить им убить тебя, — это прозвучало рычанием раздраженной кошки, но сразу после она звучит мягче, объясняя. — Не только охранники получают что-то, мы сражаемся за некоторые вещи, о которых даже попросить можем заранее. Что-то простое, как игрушка или что-то из еды, плед, какое-то лекарство. Ничего электронного или содержащего много деталей. Они также могут просто отказать в чем-то конкретном. Но чтобы получить приз, нужно обязательно победить. — Тц! — Раздраженно цокнул Кацуки, — Будто я сомневаюсь в победе! Если я побеждаю, меня ждет новый противник? Часто это проводят? Была какая-то глупая надежда, что хоть раз в длительное время. Кацуки опирается на руки, параллельно расположенные относительно друг друга прямо перед ним, и смотрит на Ленту, внутренне готовясь услышать буквально, что угодно, даже условия королевской битвы. Раз уж тут изготавливают и испытывают на детях явно противозаконное вещество, при этом балуясь подпольными боями, тут может быть что-то еще, и в стороне остаться вряд ли выйдет. Во что еще Лига его может ввязать? Торговля органами? Людьми? Изготовление незаконного оружия? Проституция? Что? Воспринимать всю серьезность ситуации перегруженные новостями мозги просто отказывались, так что пока что он просто примет это все как факт, а потом подумает, быть может, что с этим делать. Если он вообще мог хоть что-то сделать хоть с чем-то. Кажется, теперь, когда он присоединился к ним, у героев появилось что-то похожее на шанс выбраться отсюда, так что, несмотря на то, что с каждым днем вариантов сделать его фальшивую смерть настоящей все больше, отчаиваться рано. — Один противник или несколько, сразу или не сразу — как они решат. — Она откидывается к спинке и в раздражении складывает руки на груди. Лента знает, что ей бы стоило поучиться держать свой характер в узде, стать спокойнее, но перед мальцом признавать ошибок не хотелось. — А так это все дважды в неделю. По вторникам и четвергам. Это было слишком часто для серьезных стычек, так что Кацуки делает вывод, что волноваться не стоит. Ведь Лента и Воин выглядят вполне в порядке, хоть одежда и скрыла бы легкие повреждения везде, кроме лица, но никто из них не был с разбитой головой, сломанной рукой — чем-то серьезным. Даже если предположить, что они мастера ближнего боя и только из-за уровня навыков целы, Кацуки тоже не первый раз пальцы в кулаки сжимает, справиться как-нибудь. Может, с небольшой вероятностью чуть-чуть пострадает, но точно победит. Вдруг разносится звон колокольчика и отражается от стен так, что понять, где находится источник звука, становится невозможным. Лента поднимается из-за стола: — Время обеда. Идем.