Место под солнцем

      Моя жизнь рухнула вместе с моим одноклассником. То есть буквально. Он рухнул с крыши на глазах у всей нашей средней школы. Не рассчитал расстояние, переломал себе кости и обзавелся костылями. Зато я из популярной девчонки превратилась в изгоя. В мегеру, которая разбила ему сердце и надоумила на суицид.       Все вокруг считали, что я виновата. Что я должна была взять ответственность и отговорить его от прыжка. А я не приняла его угрозы спрыгнуть всерьез. Честно не поверила, что у тихого и неуклюжего подростка хватит духу. Даже обсмеяла. Он, пока толкал свою предсмертную речь, по лицу себе сопли и слюни размазывал. Выглядел жалко.       Мой класс меня игнорировал. В туалетах, на зеркалах, писали помадой моё имя. В коридорах все косились и шептались. От меня даже в столовой стали отсаживаться, как будто френдзона — смертельная болезнь, и передается она воздушно-капельным путем. Теперь, если я хотела поесть, я выходила на улицу. Я облюбовала стоявшую под деревом скамью: с неё открывался вид на школьное футбольное поле, так что я занимала себя тем, что смотрела, как гоняют мяч девятиклассники.       Я откусила от дынной булочки. Мой рот наполнился вкусом домашнего печенья и сладкого сдобного хлеба. Я повернула голову вправо, прожевала кусок, проглотила и, не выдержав снедающего меня одиночества, задала вопрос: — Ты знаешь, почему коалы не относятся к медведям? — Потому что они сумчатые животные? — Нет. Потому что им не хватает коалофикации, — я отвернулась.       Раньше все вокруг меня улыбались, смеялись, шутили. Я всегда с кем-то разговаривала, не замолкая даже на уроках, а мой телефон жужжал, пиликал и гудел от десятков звонков и сообщений, которые поступали мне с утра и до ночи от бесконечного множества моих школьных друзей.       Я не знала, как справляться с тишиной. Не умела.       Наверное, это была нормальная реакция моего мозга. В метре от скамейки встал человек, и я обратилась к нему, потому что уже устала молчать. Пускай этот человек — Шуджи Ханма, хулиган и бездельник из параллельного класса, пускай он прямо сейчас достает сигарету и закуривает, пускай с ним водиться себе же дороже. Я. Хочу. С кем-нибудь. Поговорить. — Серьезно? Нет? — когда девятиклассник ничего не ответил, меня захлестнуло раздражение. Я скрипнула зубами, сдавила упаковку с булочкой и с каким-то мрачным торжеством проследила, как из выпечки червячком выползает начинка. Я втянула носом воздух и, досчитав до десяти, свистяще выдохнула через рот. — Коалофикация — типа квалификация, ха-ха, смешно, надо смеяться, тупой ты янки. — Попробуй снова, — Ханма хмыкнул.       Я серьезно на него посмотрела. В отличие от меня, чуть ли не сросшейся со школьной формой, Ханма клал на дресс-код: мятая длинная рубашка, поверх неё кое-как — лишь бы как — повязанный галстук и брюки, видавшие утюг плюс-минус в эру динозавров. Ещё Ханма был высоким, хоть сбивай дверные проемы, и странным.       Я слышала сплетни, что то ли за косо брошенный взгляд, то ли за небрежное слово он запихал какого-то старшеклассника в мусорный контейнер; что те, кто ему не нравился, становились его подушками для битья, и он всячески над ними измывался: заставлял вылизывать обувь, пить воду из лужи, конспектировать за него и так далее. Несмотря на слухи, вблизи он не казался опасным. Он продолжал курить. Я молчала. — Что делают кофейные зерна перед смертью? — я закусила щеку изнутри. — Не имею ни малейшего понятия. — Молятся. — И это я ещё, по-твоему, тупой, — Ханма ухмыльнулся и изогнул дугой бровь. Он сделал последнюю затяжку, выдохнул облако табачного дыма, после чего бросил выкуренную сигарету под ноги и втер её в землю подошвой сандалии.       Он никуда не ушел. — Ты же в курсе, что на территории школы запрещено курить? — я отчего-то ощутила благодарность. — Да и вообще, ты на меня надымил. — Почему терпела?       Я пожала плечами. Признаться, что единственным в школе, кто меня не бойкотировал, был он, испорченный янки, я не могла. Такое признание застряло бы у меня поперек горла хуже, чем рыбья кость.       Я отодвинулась от него подальше, почти на самый край скамьи, и вернулась к поеданию булки. По какой-то неведомой причине мне было стыдно есть при Ханме, как будто это задевало мою гордость, однако и обеденная перемена была не резиновой.       Девятиклассник подсел. Нос защекотало от запаха курева. — Это к тебе приезжали копы? — Отвечу на опережение. Я не виновата, — спустя неделю добровольно-принудительных сеансов с психологом у меня не было ни сил, ни желания, чтобы копаться в прошлом. Одноклассник не умер? Не умер. Ходил живой. Да, с шейным бандажом и с гипсовой лангетой на ноге, но живой же. Следовательно — я никого не убила. Я поджала губы. — Не знала, что Шуджи Ханма — заядлая сплетница. — Разве вы не встречались? — он опять ухмыльнулся. — Какая вообще разница? У тебя тупые вопросы. — Уверяю, разница есть.       Я убрала еду обратно в рюкзак и поднялась. Почему я должна оправдываться перед кем-то вроде янки? Даже родным родителям я рассказала не более, чем вместе взятым директору школы, полицейскому, приехавшему заодно с бригадой скорой помощи, и психологу.       Разочарованный моим настроением, Ханма покачал головой. Он сунул руки в карманы. — Остынь. Я к тому, что, чем выше подымаешься, тем больнее падать.

***

      Я чувствовала себя выкипающим чайником, который оставили на включенной плите и у которого вот-вот оторвет паром свисток. Я часто щелкала пальцами или крутила шеей, пока не раздавался громкий противный хруст, и мне не легчало. Впрочем, легчало мне и от присутствия Ханмы.       Я знала, что его оставили на второй год из-за плохой успеваемости, и сейчас средняя школа — это его наказание, которое ему хотелось поскорее отбыть. На уроках он протирал штаны и считал облака, а на большой перемене приходил ко мне на улицу, чтобы, пока я ем и давлюсь, покурить.       Мы могли обсудить Синдзюку, предстоящие экзамены, игру девятиклассников на школьном футбольном поле или нет — как повезет. Мой мозг, по-прежнему, голодал, а на душе скреблись кошки: «Это янки, не связывайся с янки». Но Ханма вёл себя адекватно? Настолько адекватно, насколько это возможно для подростка, у которого на ладонях выбиты татуировки и который лаком укладывает волосы в петушиную прическу и вдевает в ухо серьгу.       Однажды он принес мне мускусную дыню. Потому что я всегда ем дынные булочки. Потому что, значит, я люблю дыни. И мы потратили весь обед, неистово споря, потому что в его тупом мозге не было ни одного нейрона, который бы понял, что в дынных булочках не бывает дынь.       На следующий день я с ним поздоровалась. У входа в школу, прилюдно, под десятки скользких любопытных глаз.       Я прождала целую вечность, скрипя зубами и сжимая и разжимая кулаки, прежде чем Ханма кивнул мне в ответ. Это была маленькая победа, однако после неё он проводил меня до дома. Не то чтобы он предлагал и не то чтобы я соглашалась. Он возник из ниоткуда, отобрал мой рюкзак и перекинул его себе через плечо. Сказал: «Топай вперед». И подтолкнул меня в спину.       Позднее я вспомнила, что дыни дорогие.