Память, не молчи!

      — Ну мать и разошлась!       — За всю зиму огребли, а?       — Отца раз пять помянула!       — Последняя надежда Севера — и как себя ведём!       В спальню близнецы вошли чинно: пожелали матери доброй ночи, подвесили светильник на крюк, закрыли тяжёлую дверь. И сразу завалились вдвоём на постель, не сняв верхнего платья.       — Думает, мы те же дети, что уезжали от неё весной! — Мар стягивал сапог, упёршись в него второй ногой. — Занятно у неё выходит, а? То мы хозяева Севера, то малышня!       — Ехать опасно! — передразнил мать Эстен. — Вдруг в дороге рванёт! Нам что, так и сидеть у неё под юбкой?       Мар не совладал с сапогом, выругался, сел и разулся как полагается. Вздохнул и снова завалился назад, уставившись в потолок:       — Я не хочу сидеть и ждать, когда там всё испытают без нас.       — И я не хочу.       — Рик бы нам разрешил!       — И отцом бы не попрекнул!       — Он его вообще ни разу не поминал!       Эстен придвинулся ближе, так, что их макушки соприкоснулись:       — Ты думаешь о том же, о чём я?       Мар молчал. Долго.       — Все говорят, что император осыпал бы Рика милостями за победу. Но он остался при матери, чтобы ей не править одной.       — А ещё говорят, что Север был без наследников целых восемь лет, пока он не приехал.       — И что Грета слишком похожа на мать, чтобы он женился на ней по любви.       Не сговариваясь, они подскочили, сняли с крюка светильник и опустились на шкуры перед камином. Подняв лампу, пристально вглядывались в лица друг друга, как делали уже не раз.       — Не похожи мы на Рика, — вздохнул Мар, отставляя фонарь.       — Мы ни на кого не похожи.       — Только на мать.       — Не могла ж она нас совсем сама родить?       У огня было жарко. Братья скинули куртки и тёплые рубашки и растянулись на мехах.       — А помнишь, как ты в Перелом заявил, что женишься на Дэрин? — задумчиво протянул Мар, глядя в камин.       Эстен ткнул брата в плечо и отвернулся. Даже куртку на голову натянул от смущения.       — Да ладно тебе! Рик нас обоих тогда к себе позвал, помнишь?       В ответ раздался шумный вздох.       — Забудешь такое… — Эстен наконец отбросил куртку и сел. — Сказал, чтобы мы к его дочкам близко не подходили. Хотя если подумать — на ком нам ещё жениться?       — Вообще у Греты и матери есть же общая кровь, — Мар перевернулся на бок и опёрся на локоть. — Может, в ней дело?       — Может, — протянул Эстен. — Хотя сколько там той крови?       Они молча изучали знакомые до мельчайшей подробности черты, глядя друг в друга, как в зеркало. Глаза серые — такие же и у Рика, и у матери. Тонкий нос, резко очерченные губы и подбородок — от неё, и думать нечего. Отличались только завитки тёмных волос, падающие на лоб — у матери волосы тяжёлые, прямые, как водопад. Но и с соломенными лохмами Рика ничего общего.       — Они нам всё равно не скажут, — обречённо сказал Мар. — Ведь та война началась потому, что не было законных наследников. Представляешь, что будет, если выяснится, что мы…       — Ну мы ж языками трепать не станем!       — Всё равно.       Война была везде. Воскресала в скупых рассказах старших, звенела железом в словах матери. Маячила вечной угрозой, которая ни за что не должна повториться. И зависело это от них — долгожданных, выстраданных наследников Тенрика Эслинга, которого они не знали.       Зато знали Рика, который был рядом, сколько они себя помнили. Учил, утешал, наказывал. В детстве это воспринималось как должное. Потом обрывки слухов и недомолвки начали складываться во что-то, что постепенно подтачивало образ покойного отца. Словно первые ручейки под снегом, к которым примыкали новые: то Грета слишком пристально вглядывалась в их лица, то Рик решительно обрывал разговоры об отце, то Верен с Бригиттой стыдили, что Рик столько для них делает… Сомнения полнились, ширились, и некому было сдержать поток. Кого спросить? С кем поделиться?

***

      Укладываясь спать в гостевых покоях, Такко был уверен, что и сегодня ему явится Агнет. Но ошибся.       Могила маркграфа Олларда была точно такой, какой Такко запомнил её на похоронах. Клубился туман, звенел водопад, а за спиной стоял сам маркграф. Он говорил быстро, давал важные указания, только Такко не мог разобрать ни слова. Ещё и воздух вокруг искрился, как лёд в солнечный день, и слепил глаза. Такко хотел обернуться, чтобы хоть по губам прочитать, что говорил Оллард, но было нельзя. Такко знал, почему — опасно встречаться взглядом с тем, кто шагнул за Грань.       — Но я же видел Агнет, — вспомнил он. — И ничего не случилось!       Оллард за спиной заговорил ещё быстрее. В его голосе слышалось усталое раздражение, как будто он в сотый раз объяснял простой чертёж.       — Я могу смотреть! — настойчиво повторил Такко. — Я видел Агнет!       Не выдержал, обернулся — и в глаза брызнуло ослепительным серебром.       Мгновение он глядел в тёмный потолок и вспоминал, как дышать. На досках дрожали мазки лунного света. Такко не сразу сообразил, что ставни, которые он запирал на ночь, оказались распахнуты, и оттуда лился серебряный свет. Он приподнялся, и вдох снова застыл в груди — у окна стояла тёмная фигура в плаще.       Она медленно повернулась, откинула капюшон, и Такко узнал точёный профиль Элеоноры. Лунный луч огладил нежную кожу шеи, обрисовал разворот покатых плеч и обтянутую корсажем грудь.       — Как вы вошли? — выдохнул он.       Сразу за дверью спал Арн, который клялся, что мимо него мышь не проскочит. Хорош телохранитель! Впрочем, покои Такко тоже запер — на щеколду, снаружи не откроешь. Не в окно же влезла баронесса! Ещё и заколоченное на зиму…       — Кто она? — бросила встречный вопрос Элеонора.       — Она?       — Агнет. Ты звал её.       Такко сел на постели, нашарил под подушкой кинжал и почувствовал себя немного увереннее. Не оставил фонарь, дурак, а теперь во тьме ничего не разберёшь. Может, за спиной прячется эта девка, которая весь день ходила за баронессой, а может, и вся замковая стража. Как же она вошла, сожри её тьма?       Элеонора не торопилась. Медленно обошла стол, приблизилась и застыла, скрестив на груди руки. Свет бил ей в спину, оставляя лицо в тени; Такко же ощущал себя как на ладони.       — Так кто она — Агнет? Невеста? Подруга?       — Нет.       — Я знала одну девочку с таким именем. Не думала, что вы успели познакомиться, и что тебя вообще ей представили. Но, должно быть, ты к ней очень привязан, если зовёшь во сне.       Сзади как будто никто не собирался нападать. Не выпуская кинжала, Такко устроился поудобнее и взглянул на баронессу с вызовом:       — У многих есть привязанности, которые они желали бы сохранить в тайне.       — Любая тайна — тяжёлый груз, который трудно нести и почти невозможно утаить.       — Полагаю, вы знаете об этом больше меня.       — Возможно. Но я не разговариваю во сне.       Элеонора подошла ещё ближе. От неё пахло клевером, какими-то травами и поистине нечеловеческой чистотой, будто лесной дух просочился сквозь ставни. Села на постель, придвинулась, коснулась руки — той, что сжимала под одеялом рукоять ножа.       — Ты просил помощи с испытаниями. Но твои планы простираются куда дальше. Я могу помочь получить награду, о которой ты мечтаешь.       До Такко начало доходить — баронесса могла всё-таки перехватить письмо к Ривелену. И тогда… тоже попалась на удочку?       — И что вы хотите взамен?       — Ты уедешь на побережье. Прямо сейчас.       — Но мы договорились с вашими сыновьями…       — Пока им нет двадцати одного года, решения за них принимаю я. Собирайся и уезжай.       Она казалась сотканной из тьмы и одетой лишь во мрак. Не было видно ни блеска глаз, ни движений губ, ни выреза платья. Непроглядность пугала и дразнила.       Было странно чувствовать её так близко. Закралась дурная, душная мысль: интересно, как у них было с маркграфом? Дрогнул ли он перед её заманчивой, манящей красотой, или просто выполнял свой долг? И какой она была с ним — такой же деловой и холодной, или... другой?       Что ж, раз Элеонора читала письмо, ей и в голову не придёт, что Такко хочет вернуть имя Олларда законным наследникам, а не присвоить себе. Это даст ему время. Обидно, конечно, уезжать без близнецов, но всё увиденное сегодня подсказывало Такко, что мальчишки рано или поздно попадут на испытания, с позволения матери или нет. Он подавил смешок, вспомнив две растопыренные фигуры над балконом, и склонил голову перед Элеонорой:       — Я принимаю ваши условия.       Элеонора поднялась молча, но Такко казалось, что даже во тьме он видит её довольную улыбку.       — Я передам господам Эслингам, что ты ждёшь их не раньше, чем всё подготовишь на побережье, — бросила она через плечо, позволив луне снова очертить тонкий профиль.       Такко не удержался от колкости:       — Непросто, наверное, быть баронессой при сыновьях-маркграфах?       Элеонора обернулась стремительно, как змея.       — Вы, верно, забыли, чьим именем вас остановили в Северном Пределе! А что сказать о вас? Ученик Олларда, человек Ривелена… Вам там не холодно, в тени великих имён, до которых вы никогда не сможете дотянуться?       А ему удалось её уязвить — вон как церемонно заговорила!       — Я всё же рассчитываю внести свой вклад в историю, — осторожно ответил Такко.       — Счастлив не тот, кто прославит своё имя, а кто успеет увидеть плоды своих трудов, — отозвалась Элеонора. — Лошади уже запряжены. Буди остальных, и чтобы к утру духу твоего здесь не было.

***

      — Если он вздумает меня отчитывать, я там ни часа лишнего не проведу, — твердил Арн. Чем ближе были земли Ардерика, тем быстрее он превращался в растерянного младшего брата.       — Да уймись ты! — взмолился Такко. — Говорю, не признает он тебя! Я тебя видел поближе к нынешним годам, чем Ардерик, и то узнал только по стрелам. Побудешь пока в обозе, никто тебе слова и не скажет.       Арн замолкал, чтобы через четверть часа завести ту же песню. Чтобы отвлечься, Такко привстал на стременах и оглянулся на обоз, растянувшийся по узкой горной тропе. Впрочем, какой обоз — два десятка навьюченных лошадей да вполовину меньше всадников. Ни охраны, ни проводника от баронессы Такко не взял. Только своих мастеров — среди которых всё ещё ходил неузнанным соглядатай Ривелена.       Такко беззвучно обругал себя за ночной визит Элеоноры. Знал же, что Эслинге весь пронизан тайными ходами, как тело жилами! Следовало первым делом простучать стены, а он доверился Арну. Тот добросовестно осмотрел все шкафы и заглянул за гобелены, но ход, которым явилась Элеонора, пропустил.       — Всё равно он меня выгонит, — вздыхал меж тем Арн. — У него своя семья. Не захочет он со старой знаться и прошлое ворошить.       — А ты рожу сделай не такую похоронную. Графским телохранителем был, как-никак! Да и сюда не последним человеком едешь. Северу нужны хорошие воины.       Арн ответил взглядом, в котором явственно читалось, что нынешнюю службу он считает невыносимым падением.       — Он когда приезжал раньше, всё твердил, что нет ничего крепче семьи, — продолжал Арн. — Что живёт только ради нас и наших земель. Что давно бы пал в бою, если б не помнил про долг перед семьёй. Теперь, уверен, он говорит то же самое — но уже людям, которых я в жизни не видел. Знаешь, я ни разу не получил от него весточки! Хотя сам писал…       — Ну и езжай назад, и пусть тебя вздёрнут на первом же дереве! — не выдержал Такко.       Хотел ещё добавить «Не дури», но прикусил язык. Впереди замаячила Гиблая долина, и у Такко защемило сердце от воспоминаний. Излюбленная ловушка мятежника Шейна, погубившего здесь без счёта имперских воинов. Свидетель предательства Элеоноры, до последнего скрывавшей беспорядки на Севере.       — Опасное место, — сразу смекнул Арн. — Как бы в капкан не угодить.       — Поверху пройдём. Внизу ещё снега полно. А капканов не бойся. Ставить их больше некому.       Такко чуть помедлил, прежде чем направить коня по еле заметной тропке вверх по склону. Сколько миль они с Оллардом намотали по этим тропкам, раскрывая замыслы Элеоноры! И надо же было судьбе именно её одарить маркграфскими наследниками!       Прошло шестнадцать лет, а Такко помнил горные тропы ясно, будто миновал год. Пять привалов, два ночлега — и Такко увидит Ледяное море, Бор-Линге, россыпь островков, меж которых чуть не потонул.       И Верена.