Сказка о потерянном поколении

Садуран, Сын Хоруса, Новорожденный Подулье

К тому дню, как их собрали на большой площади на семнадцатом уровне, на Норане все изменилось. До Садурана — когда отец устал выть, а мать перестала рыдать в подушку о Маноране — изредка долетали разговоры о происходящем. Он не очень понимал, о чем плачут родители. Сам он сказал младшему братцу, пятилетке Томерану, что Маноран умер как полагается. Конечно, в банде главное — не сдохнуть раньше времени, но если уж подох, так надо правильно: в драке. А Маноран не испугался астартес, этим никто с их уровня не мог похвастаться. Садуран, конечно, знал, как было дело. Он прекрасно помнил, что они пытались удрать. Но об этом он никому не стал бы рассказывать. Да и о том, что астартес развлекались, заставляя его петлять, как загнанного зверька, он тоже не рассказывал. Он поведал, что астартес набросились на них вдвоем, и они в ответ кинулись на них с ножами, и Манорана убили, а в него, Садурана, стреляли, но не попали — он хитро обвел космодесантников вокруг пальца и спрятался так, что они прошли чуть ли не у него по голове и не заметили. Анди, самый старший в банде, почти взрослый — опытный главарь, на совести которого был уже десяток жизней таких же, как он, уличных воришек, — кивал в такт его побасенкам, но Садуран видел: не верит. Если он хоть раз скажет об этом вслух, я убью его, думал Садуран. Остальные-то смотрели ему в рот, заходясь в немом восторге. Но он, конечно, был сам себе злобный оркский босс: не подобрал ни обрывок бумажек, свешивавшихся с доспехов астартес, ни гильзу от болта. Спустя несколько дней космодесантники улетели, оставив по себе несколько тысяч трупов, валявшихся на верхних уровнях, — бойцов местных СПО, арбитров и фабричную охрану, губернатора, имперских чиновников, фабрикантов, имевших со своего бизнеса некоторый доход, обычных граждан, которые не успели понять, кто здесь власть, и заикнулись о том, что присягали Императору,. Кое-кто просто попался под горячую руку. Новая, лояльная Хорусу, администрация рьяно наводила порядки. Отец все чаще приходил домой за полночь, пошатываясь от дешевого пойла, которое в подулье гнали из отработанного топлива, падал, как подкошенный, на койку и мямлил что-то вроде «теперь настанет наше время… теперь всем покажем…» — Что вы покажете? — бранилась мать. Ей никогда не изменял здравый смысл бывшей бандитки, чуявшей беду за полпарсека. — Кому и что ты покажешь, дуралей? Как горбатился на заводе, так и теперь будешь горбатиться! Поменьше высовывайся, дурачина, жив останешься! — За… заткнись, дура, — промычал отец — и получил крепкую затрещину. На памяти Садурана родители впервые так ссорились. Жили они всю дорогу бедно, голодно, но дружно. — А ну, слушайте меня, все, — разошлась мать. — И ты, сопляк, — рыкнула она на Садурана. — Твой братец уже помер, не хватало еще нам всем доской накрыться! Мы люди маленькие. Это богачи могут кому-то подмазать, под кого-то прогнуться — и они уже на коне, они при любой власти не пропадут. С нас же как при Императоре три шкуры драли, так и при Хорусе драть будут. И чем больше лезете на рожон, тем скорее вас прихлопнут, как муху! Понятно? Маленький Томеран закивал головенкой, отец тоже нехотя согласился. Но Садурану ее слова претили. «Богачи не пропадут? Как же, то-то их сотнями стреляли! Наступает наше время, — думал он, — теперь не будь только дураком: если ты сильный, то получишь свое!» Впрочем, возражать матери было чревато: она в последнее время часто срывалась, а рука у нее была тяжелая. В переходах развешивались плакаты: орел — символ Норана — и Око Хоруса. Пикт-фильмы, демонстрировавшиеся в дешевом амфитеатре, прекратили рассказывать о любви до гроба и залихватских погонях, зато начали показывать, как верные слуги Сынов Хоруса лихо побеждают сторонников Императора. Сторонники изображались невероятно уродливыми, тупыми и подлыми, а верные слуги — могучими, отважными и благородными, по крайней мере, такими их называли в пиктах. Садуран пожимал плечами: ему было плевать на то, какими посторонним кажутся выжившие — подлыми или нет. Когда «благородные» верные слуги, все как на подбор огромные могучие мужчины, почти такие же могучие, как астартес, опрокидывали на грязный пол тщедушную старуху или плюгавого лысого уродца из числа сторонников и радостно топтали ногами под выкрики: «Осознай свое место в Галактике! Смерть ложному Императору!» — в этом не было благородства. Просто они были сильнее. Об этом были все пикты, об этом были листовки и книжки, хотя Садуран их еле осиливал, об этом были передачи по общественному вокс-радио. В каждой из них звучало, что главное — сила. Сила. Оружие. Решимость. Однажды Садуран встретил учителя Гаука. Он тогда был вместе с Ману — девчонка была небольшой, младше него лет на пять, но верткой и ловкой, и имела какой-то врожденный талант тырить мелкие деньги и жратву с прилавков, при том, что выглядела невиннейшим созданием. Гаук сразу же обратился к ней: — Ману, малышка, отчего же ты не ходишь в школу? У тебя ведь так хорошо получалось и читать, и решать задачки… — Мне надо раздобыть что-нибудь пожрать, а не учиться, — ответила девочка. — Поесть, а не пожрать, Ману! — Ну поесть… — Но разве это нельзя совместить? Вот послушай, какие прекрасные стихи мы разучивали на прошлом уроке, — и учитель, будто забывшись, начал нараспев декламировать: — «Нивы сжаты, рощи голы, от воды туман и сырость…» — Так не бывает, — подал голос Садуран. — Как же не бывает, если поэт об этом написал? — Ерунду он написал, учитель, вот что. Что значит «рощи голы»? Это люди голыми бывают. Да и где у нас он рощи нашел? В губернском саду? У богачей в особняках? А туман от воды — это как, кипяток из прорванной трубы? — Голые — значит, листья осенью облетела, — улыбнулся Гаук. — Это написал древний терранский поэт. На Терре были и рощи, и озера. Туман над озером поднимается утром. — Говорю же, вранье, — буркнул Садуран. — У нас-то так точно не бывает. — Но надо же знать, как и на других мирах бывает? Интересно же? — Лучше б вы научили, где бы пожрать стянуть, — вздохнул Садуран. Гаук вздохнул и начал прощаться. Когда он ушел, Ману вдруг сказала: — А че, правда интересно. Вот где-то озера есть. И рощи. А у нас — только пустое брюхо. — И будет пустое, если башку всякой хренью забивать! После удачного налета на молочную лавку животы у них оттопырились и выпирали из-под рваных рубашек, подвязанных выше талии — за пазуху оба набили банки со сливками и творожными десертами. Все это было наполовину синтетическим и самого низкого сорта, но обоим подросткам казалось изысканными деликатесами. И тогда Садуран заговорил: — Ты, Ману, вечно уши развесишь. Учитель тебе куйню порет, а ты и рада! Слушай: если ты сильная и у тебя есть оружие, все остальные тебе в подметки не годятся. Остальное — херня. Все, что он в схоле молол, про интересное, про красоту, про какую-то справедливость — это ничего не значит. Справедливо — это когда сильный побеждает. Все. — Нет, это несправедливо, — вдруг пискнула Ману. — Справедливо — это когда родители могут заработать, чтобы нам не приходилось воровать. И чтобы в толстую Лотарь не стреляли опять, потому что она добрая и прощает наши проделки. И чтобы старого Гаука не обижали все, кому не лень, потому что он сам никого не обижает. Она помолчала и добавила: — Отец хочет, чтобы Маниш шел обслуживать сервов Сынов Хоруса. Надеется, что через него и сам найдет местечко потеплее. А то он уже совсем скрюченный, одна рука отнялась. — А чего не самих Сынов? — Их тут нет. Они тут только своих людей оставили. И им не надо. Астартес не ходят в бордели. А если угождать сервам, можно замолвить за нас словечко перед ними, и мне тоже дадут работу. И мамке. Садуран сплюнул под ноги. — Не скрюченный он у тебя, — сказал он, — а скурвленный. Продажная шкура. — Мы будто лучше. Ворюги и грабители. — А жрать ты без этого что будешь? — Вот я и говорю — это несправедливо. — Нет силы, — сказал Садуран, — нет и справедливости. Неизвестно, что думал по этому поводу сам Маниш — у Садурана не было времени поинтересоваться, потому что вскоре земля опять задрожала. На этот раз Садуран и его приятели были осторожнее. Анди командовал, как заправский сержант, веля им то рассредоточиться, то залечь за мусорными баками. Они выбрались на седьмой уровень — обычно с этого уровня их изгоняли, улюлюкая, то местные банды с лазганами, то местные, куда более суровые, арбитры, но сегодня всем было не до каких-то оборванцев. Анди, немного попетляв, нашел выход на открытый парапет. Седьмой уровень располагался на высоте двадцати метров над землей. Все выглядело грязным и закопченным, опоры липли к рукам при малейшем прикосновении, воздух, казалось, можно было потрогать, такой он был загазованный, но по сравнению с подульем — куда как почище. Вечерний свет, белый и резкий, ударил в полуослепшие от плохого освещения глаза, и они у всех сразу заслезились. Ману прижалась к стене, боясь шагнуть слишком близко к краю. — Вон они! — крикнул Йожеф, проморгавшийся первым. — Э, да они не к нам. В той стороне континент Механикум. Вон и их орбитальная платформа! — Пусть теперь с ними разберутся, — злорадно загоготал Маниш. Орбитальная платформа — огромная, источающая плотный промышленный дым плоскость в небесах — вдруг закачалась и вспыхнула. Чудовищный багровый пузырь возник вокруг нее, стремительно расширяясь, и разлетелся по небу, нависнув над ребятами. Стало жарко, и до них донесся оглушительный гром и рев; несколько минут платформа пылала жутким рваным пламенем, а когда оно потемнело и начало спадать, платформа стала медленно распадаться. Один за другим, распространяя грохот и волны темного жара, от нее отваливались куски и падали в океан; поднимались волны, закипая белыми бурунами. — Гляньте, ну и волны. Вдруг они нас зальют? — обеспокоенно пискнула Ману. — Не должны, — буркнул Анди, но никто не был в этом уверен. — Они десантируются, — сказал Йожеф. Действительно, с корабля астартес посыпались золотые капли. Садурана передернуло от неприятного воспоминания. — Им хана, — подытожил он. — Механикум-то? Сами напросились… Садуран подумал, что эти ведра с гайками, скорее всего, что-то вякали о верности Императору, вот и получили. Глупо выпендриваться перед теми, кто сильнее. Хочешь стоять на своем — стань сначала сильнее других, чтобы никто не мог принудить тебя. А не хватает силенок — и никакие знания им не помогли. Зря учитель Гаук их пытался наклонить к учебе. Лучше бы стрелять научил. А вечером отец опять явился пьяный вдрызг. Мать открыла было рот, чтобы высказать ему все, что об этом думает — в последнее время она совсем перестала стесняться в выражениях, и Садуран от нее не слышал ничего, кроме потоков мата в адрес заводского начальства, соседей и людей вообще, — и вдруг умолкла, сунула последнюю галету Томерану, затем вытащила сигарету с лхо и закурила. Садуран принюхался: пахло не так, как обычно. Обскурой пахло. — Мамка, — сказал он. — Ты чего? Сама ж говорила, что обскура всем дряням дрянь… — Без тебя обойдусь, — буркнула она. — Есть дрянь и похлеще, будто не знаешь. Она еще немного помолчала, потом сказала все-таки: — Наш завод перепрофилируют. Суки, все им оружия мало. Будем запчасти для титанов клепать. — Я думал, что они заставят Механикум, — удивился Садуран. — Или после того, как разнесли их платформу… Он осекся, потому что мать взвилась: — Ты-то почем знаешь? Наверх лазил, да? Наверх, да? Я тебе говорила — не суй свой нос куда не просят? Жить надоело, да? — Слышь, мамка, успокойся! Мы только выглянули, нас даже не видел никто! Они снова прилетели и взорвали их платформу, вот и все. Они там, где Механикум, тут их нету, — зачастил Садуран. Мать он не убедил. — Это астартес, — сказала она. — Сейчас они там, а завтра их тут будет полно. Манорана они уже убили. Только не ври, что он сам на них кинулся. — Ну, и кинулся, — нехотя признался Садуран. — Он в нас прицелился из болтера. А потом они в меня стреляли и ржали. — «Ржали»! Она вздохнула. — Новые станки, — сказала она. — Новые детали. Кто не освоит в первый день, получит расчет, и что тогда? Опять в банду? А кого грабить-то, все одинаково нищие! — Наверх, — предложил Садуран. — «Наве-ерх»! Там своих таких хватает! А арбитры там знаешь, какие злые? Их, как мамашу Лотарь, не умаслить! Ладно, пошел с глаз моих, без тебя тошно… — Мамка, — сказал Садуран. — Сейчас война. Титанам много запчастей надо. Больше работы, больше денег. Не реви, ну? Мать не ответила. То, что мать не только все знала, но и подкармливала арбитра Лотарь, оказалось для него изрядным сюрпризом. Но и обрадовало: не надо больше лгать и изворачиваться. Следующим вечером отец был уже трезв, но непохоже, чтобы рад этому. — Мы теперь будем шить мундиры для сервов Легиона, — сказал он, произнеся «легион» подчеркнуто уважительно. — Сам Хорус повелел! — он вздохнул. — Вышивать еще надо, а у меня эта вышивка в глазах рябит. Звезду восьмиконечную, слыхал о таком? Садурану было плевать. Звезда так звезда. Отец тем временем вытащил из заначки раздобытую еще накануне бутылку и снова отхлебнул. — Отбор будет, — сказал он. — В Сыны Хоруса, значит. И в ихние слуги, значит. Пока, значит, Железные Воины бьют супостата, то есть этих сук лояльных, значит, рабов ложного Императора, значит… В общем, отбор будет… — Опять пьешь, зараза! — зарычала на него мать. — Чтоб ты своим бухлом подавился! — А ну, заткнись, — ответил отец и нарочно сделал длинный глоток. — Ты — баба! Ты никуда не годишься! — Это еще почему? — Из тебя ничего не выйдет! Астартес не выйдет, — отец помахал рукой с зажатым в ней горлышком бутылки, — серва тоже не выйдет, старая шибко… — Ах так! — мать размахнулась и врезала отцу кулаком в челюсть так, что он рухнул на койку, выронив бутылку; та покатилась по полу, разливая пойло. — Сам никуда не годишься! Самого в астартес не возьмут, старый хрыч! Только и можешь, что трусы их поломойщикам шить! Только поговори мне еще, получишь! Отец попытался было дать ей сдачи, но мать живо оседлала его и отвесила еще пару тумаков, пока койка не подломилась под ними. Садуран поднял бутылку и допил то, что оставалось на донышке. Отбор, значит? — Папка, — сказал он. — А где отбор-то? Когда? — Я тебе покажу отбор! — завизжала мать и врезала еще и Садурану. Не вышло у них тогда разговора… Про отбор Садуран узнал поутру из общественного вокс-радио, которое теперь орало не затыкаясь на каждом углу. «Одолеваемый тяжкими заботами о благе человечества, — вещал низкий голос — если верить объявлению, голос самого Хоруса, — я был обречен на долгое молчание. Но теперь, наконец, я могу говорить открыто. В настоящее время осуществляется величайшее по своему объему и протяженности выступление союзных легионов, какое видела Галактика. В союзе с Железными Воинами стоят мои славные сыны и сыны Альфа-Легиона, одерживая блестящие победы над никчемными, подлыми прислужниками Ультрадесанта. Доблестные сыны Керза громят пащенков Льва. Выродки Мануса, Вулкана и самого жалкого из моих блудных братьев Коракса разгромлены наголову. Трусливые шавки — Русс, Дорн и Сангвиний с бездельником Ханом — забились в щелки на святой Терре. Ее-то нам и надлежит освободить от тлетворного влияния моего недостойного отца!» Из речи явствовало, что объединенные силы Хоруса уже практически одержали победу, и все, чего им не хватало, — еще немного, самая малость продовольствия, запчастей, машин, оружия, боеприпасов и обмундирования, а также плоти. Садуран почесал в затылке. Слово «плоть» натолкнуло его на мысли о занятиях Маниша и его отца. Не то чтобы он осуждал Маниша — даже немного завидовал: если окажется, что воровать действительно нечего, у него хоть какое-то ремесло останется в руках, а что делать самому Садурану? Но зачем это Сынам Хоруса? — Ты придурок, — заржал Анди. — Никак, уже у легионеров сосать собрался? После того, как они Манорана грохнули, а? — Заткнись, урод, — помрачнел Садуран, сто раз пожалев, что спросил у приятелей. — Плоть — это, типа, кандидаты в астартес, — тихо сказала Ману. Она сорвала плакат со стены. — Вот, смотрите. На девятнадцатом уровне — то есть на два уровня выше нашего — будет первичный отбор… ага, это через два дня… — Так чего мы ждем? Пошли! — заорал Йожеф. Ему никто не возразил. Все были согласны: и Маниш, и Садуран, и тем более Анди. Целый день они тренировались драться, резонно решив, что от будущих астартес захотят именно этого. Ману вздыхала, втайне надеясь, что ее тоже возьмут в сервы легиона. А потом Йожеф решил, что им нужно оружие. Раздобыть лазерное оружие в подулье можно было, хотя и нелегально, — из-под полы тут продавалось все и еще что-нибудь, но малолеткам его не продавали. Считалось, что пока ты не выбился во взрослые бандиты — а для этого следовало пройти ряд испытаний, до которых пока не дорос даже Анди — ходи с ножом или кастетом. Впрочем, завладеть лазганом можно было, и украв у кого-нибудь. И Йожеф предложил украсть у арбитра Лотарь. — Трахнуть ее по башке и лазган забрать, — говорил он, размахивая руками и брызжа слюной. Он всегда так говорил — жестикулируя и захлебываясь, и смешно пуча бесцветные близорукие глаза. — А чем трахнуть-то? Маниш показал кусок арматуры, с которым не расставался. — Обмотаем тряпкой, — предложила Ману, — и Лотарь ничего не сделается, очухается через четверть часа, и лазган сопрем. Решено было отвлечь Лотарь, устроив притворную потасовку, а Йожеф тем временем подкрадется и ударит ее по голове. Ману вытащит лазган из кобуры — и вуаля, у них есть оружие! Они выбрались уровнем выше. — Да ты, козлина, сейчас получишь, — заорал Анди. — Сам козел! Гони монету! — подхватил Маниш. — Вы должны мне оба! — тоном выше крикнул Садуран. — Не отдашь бабки — убью! — Это я тебя убью! — Я вас обоих шлепну! Грузный силуэт Лотарь маячил в коридоре, отбрасывая длинные тени. Люмен над головой замигал, начиная гаснуть, где-то хлюпала вода из прорвавшей трубы. — Сдохни, гад! — разошедшийся не на шутку Анди турнул Садурана. Тот, в свою очередь, толкнул Маниша — и услышал трель свистка. — Так, так, это что такое? Кого я вижу! Опять наши гости с нижнего уровня! А ну-ка, марш отсюда! Что ж вам у себя-то не сидится, хулиганье! — Лотарь снова сунула свисток в рот, и тут из-за ее спины возник Йожеф. С проворством, неожиданным для ее комплекции, Лотарь резко обернулась, перехватила кусок арматуры, сделала подсечку и свалила мальчишку с ног. Надо было что-то делать. Садуран налетел на нее сзади и толкнул — и скрючился от удара ногой в пах. Маниш толкнул с другой стороны — и получил удар дубинкой в живот. — Да что ж вы делаете, паршивцы, аквилы на вас нет, — начала Лотарь, явно наплевав на смену власти и государственной символики, и тогда Анди набросил ремень ей на шею. — От… пус… Она захрипела и начала оседать на колени, изо рта ее показалась пена. — Анди! — закричала Ману. — Ты что сделал, мудила! Ты ее грохнул! Зачем? Зачем, урод ты проклятый, она никому зла не делала! — Заткнись, — огрызнулся Анди. — Что сделано, то сделано. Забирайте волыну, и валим. — Анди, ты козел, — прошептал Йожеф. — Ты знаешь, что нам будет за убийство арбитра? — Плевать. Если нас возьмут в астартес… — Нас поймают скорее! — Не поймают, если ты не сдрейфишь. И это ты придумал! — Упырь! Это ты ее грохнул! Я тебя сдам, сука, из-за тебя нас всех… Сверкнул синеватый луч лазгана. Анди озадаченно уставился на оружие у себя в руке, а Ману завизжала. Йожеф с маленькой дырочкой с опаленными краями во лбу упал рядом с арбитром Лотарь. — Если кого и возьмут, то меня, — ровным голосом сказал Анди. — Астартес должен уметь убивать без колебаний. Понятно? Кому еще что непонятно? Остальные молчали. — Она была лоялисткой, — наконец сказал Анди. — Вот и все.

Нарик Дрейгур, консул-превиан 114-го гранд-батальона Железных Воинов Гранд-крейсер «Стальное Сердце», орбита мира-кузницы Мезоа

Бои шли упорно и неистово, как всякое сражение Космодесанта. После нескольких дней непрекращающегося обстрела они все-таки одержали победу. По крайней мере, приблизились к ней. Гигантские снаряды спаренных пушек «Нова» врезались в платформу «Коммеморацио», заставив ее покачнуться и сойти с орбиты. В недрах «Коммеморацио» наверняка кипела работа по выравниванию движения, но группе Дрейгура от этого было не легче. «Упорство» — юркий и надежный фрегат класса «Гладиус» — вел собственный обстрел платформы, используя как укрытие крупный астероид. Капитан «Упорства», повинуясь приказу Дрейгура, готовил операцию по выпуску «Громовых Ястребов» на платформу: в задачи последних входило уничтожить или критически повредить рубку. По тактическому дисплею, занимавшему всю правую стену капитанского мостика, ползли зеленые строки: «Громовые Ястребы» выпущены, цель захвачена… Выстрел орбитального лазера с «Коммеморацио» испарил астероид. «Упорство» еще могло избежать следующего выстрела, если бы на «Коммеморацио» остался только один орбитальный лазер, но нет — их было несколько, и два не уничтожили до сих пор. Выстрел второго подбросил «Упорство» в пустоте, перевернул, и гигантские, тускло светящиеся от мгновенного перегрева куски начали отваливаться от обшивки. Дрейгур еще раз взглянул на гибнущий фрегат: из его нутра, словно мелкий снег, сыпались крошечные искорки, и Дрейгур знал, что это за искорки. Они давали клятву верности легиону и гранд-батальону. Погибнуть на службе было их судьбой. «Огонь», — сигнализировал он нажатием рычага. Лэнс-излучатели снова нацелились на «Коммеморацио». Следовало убрать оставшиеся лазеры, иначе победа станет пирровой. Оторвавшись от дисплея, Дрейгур бросил взгляд через иллюминатор. Смертным глазам, даже глазам астартес, ловить в пустоте было нечего, но его аугметика позволяла больше. На таком огромном расстоянии даже он с трудом различил едва заметные вспышки с другой стороны «Коммеморацио» — это «Громовые Ястребы» Железных Воинов вели обстрел из турболазеров, пытаясь вывести из строя управление орбитальным комплексом. До Исстваана он сказал бы, что должен верить в своих братьев. Сейчас ему было все равно. Не справятся — значит, туда им и дорога. Пошлет новые «Громовые Ястребы» с автоматонами, так-то оно вернее. Лишь бы все решилось побыстрее. Прошло несколько томительных секунд. Наконец лучи лэнсов достигли первого из оставшихся орбитальных лазеров; видно было, что лазер серьезно поврежден, однако уничтожить его не удалось. Судя по переданной на дисплей информации, лазер имел необычную конструкцию, значительно усиленную по сравнению со стандартной. По-видимому, Механикум Мезоа, в отличие от своих собратьев с Марса, рискнули основательно модифицировать и улучшить вооружение. — Гребаные ведра с болтами, — буркнул Дрейгур. Автоматон с интерактивной голосовой функцией, занятый вычислениями на основе данных, безостановочно вводимых в него Дрейгуром, тут же откликнулся: — Информация: указанных вами запчастей в запасниках корабля не значится. Если я выживу, подумал Дрейгур, первым делом избавлюсь от человеческой манеры речи. Полностью перейду на бинарик. «Огонь», — снова передал он команду лэнс-излучателям… «Коммеморацио» погибал. Скорр уже интересовался, когда же его окончательно разрушат, но Дрейгур в этот раз решил действовать по-своему. Он дал уклончивый ответ, а Железным Воинам приказал готовиться к абордажу. Захватить «Коммеморацио» и использовать как плацдарм для десанта на поверхность Мезоа, заодно использовав оставшиеся торпедные установки и последний уцелевший орбитальный лазер против защитников мира-кузницы, было не в пример выгоднее, чем просто разнести его в пыль. — По абордажным торпедам, — рыкнул он в вокс. Вышел в коридор. Коридоры содрогались от грохота сабатонов. Отделения Железных Воинов, сопровождаемые смертными сервами и сервиторами, спешили к посадочным площадкам. Один из них споткнулся… ну конечно, Новорожденный, кто же еще! «Наплачемся мы еще с этими молокососами», — с досадой подумал Дрейгур. Однако молодой космодесантник больше не проявил никакой несобранности — выпрямился и побежал, держа строй, вместе со всеми. Дрейгур прошел к посадочным палубам; бойцы распределились по абордажным торпедам, спокойно и деловито занимая места. Образовалась небольшая очередь, и он услышал, о чем говорят бойцы. — Брат-сержант Акума, мы сейчас будем воевать с Механикум, да? Со скитариями? С боевыми автоматонами? — Может быть. А может, там лоялисты, — сказал Акума. Повисла пауза, но спрашивающий не угомонился. — Брат-сержант Акума, а как это — стрелять в своих братьев? — Каких еще братьев? Ты ври, да не завирайся. Это враги. — Ну, они же наши кузены, — демонстрируя несколько излишнюю сообразительность, проговорил десантник. — Родня, стало быть. — Это враги! Ты не слышал, как говорят Космические Волки? Ах да, откуда тебе… «Самые жестокие распри — между братьями», вот как они говорят. Приложив бойца для повышения усвояемости кулаком, Акума повернулся, но боец сказал ему в спину: — Брат-сержант Акума, а вы на Исстваане в своих, ну, в Железных Воинов стреляли? Акума развернулся и двинул болтуна по башке. — Хватит трепаться, идиот! Будешь чесать языком в бою, живо сдохнешь! — Наплачемся мы еще с этими молокососами, — вслух повторил Дрейгур, наблюдая, как отделение Акумы, и болтливый боец в том числе, забирается в абордажную торпеду. — Информация: у тебя нет слезных желез, — подал голос автоматон. — Знаю, — устало отозвался Дрейгур. С машиной разговаривать было не в пример проще. *** Он следит за происходящим на дисплее. Внутри корабля бой — это довольно шумно: отдача колоссальных пушек «Нова», гул, с которым снаряды покидают корабль и устремляются в пустоту, крики смертных и топот их ног, треск ломающихся переборок и грохот разбитого оборудования, когда снаряд неприятеля попадает в «Стальное Сердце», а это неизбежно… Но все звуки — только в скорлупе корабля. Так дает о себе знать Железо внутри. Железо снаружи абсолютно безмолвно. В полной тишине боевые корабли и орбитальные платформы, эти чудовищные владыки смерти, творят грандиозную титаномахию, тягаясь силами, недоступными смертному разуму. Снаружи нет ни звука, ни огня, разве что иногда удачный выстрел попадает в атомный реактор, и в пустоту выбрасывается полыхающая плазма… …Выстрел из торпедной установки. Железные Воины атакуют — «Коммеморацио» успешно огрызается; с этим страшилищем придется повозиться. Слабая вспышка — слабая на таком расстоянии, на деле же тротиловый эквивалент взрыва не меньше ста тысяч. Смерть несется к «Стальному Сердцу». Ответное «Огонь!» — и лэнс-излучатели разносят торпедную установку в мелкие оплавленные осколки, но за это время торпеды долетают до крейсера «Шеренга». Крейсер не уничтожен, но получил критические повреждения. «Огонь!» Пушка «Нова» готовится к выстрелу. Последний орбитальный лазер в агонии выпускает несколько зарядов. Казалось, они все уйдут в молоко — но нет, на траектории выстрелов оказывается эсминец «Смелый». Дрейгур наблюдает, прикидывая, подлежит ли он ремонту. По всему видно, что нет. Эсминец практически разорван надвое. Легионеры на эсминце действуют без спешки, эвакуируясь, — герметичные доспехи дают им надежду выжить, но смертным сервам поможет только чудо. Каждый Железный Воин знает, что чудес не бывает. Ударный крейсер «Боевой Клич» обходит «Коммеморацио» снизу. Так велел Дрейгур. Пока с «Коммеморацио» ведется огонь по «Стальному Сердцу» и другим кораблям их группы, «Боевой клич» зайдет со стороны планеты и ударит в тыл. Превосходный план, дерзкий, но осуществимый… если бы не человеческий фактор, проклятая слабая плоть, потому что капитан «Боевого Клича» допускает ошибку. Одну-единственную, но эта ошибка становится последней в его жизни и в существовании ударного крейсера. Он слишком низко спускается к планете. Дрейгур рассчитал значение предела Роша для Мезоа еще во время варп-перехода, чтобы не скучать, и капитану это значение известно. Точно так же известно ему и то, что сулит кораблям или орбитальным платформам выход на орбиту ниже предела Роша — со временем корабль неизбежно разрушится под действием сил гравитации, и смелость, боевой опыт и верность легиону на это не повлияют. Капитан просто ошибся, как любой кусок смертного мяса. Куски трансчеловеческого мяса, впрочем, ошибаются не реже. Разрушение корабля под действием гравитации заняло бы некоторое время, по людским меркам довольно долгое; за это время «Боевой Клич» успешно выполнил бы задание и, может быть, даже смог развить первую космическую, чтобы покинуть систему Мезоа, но незадолго до этого ту же ошибку совершила команда управления одним из астероидов-спутников Мезоа, выведенного на орбиту неподалеку от «Коммеморацио». Крупное космическое тело, изрытое шахтами — видимо, оно состояло из воды, которую на нем и добывали, потому и подогнали ближе, чем надо, к планете — было хрупким и разваливалось стремительно. И гравитация уже почти разорвала его; астероид превратился в несколько отдельных ледяных глыб, державшихся вместе с помощью честного слова и такой-то матери. А когда его сотрясло случайное попадание снаряда, распался окончательно. Это почти красивое зрелище — когда огромная ледяная глыба в безмолвии космоса внезапно начинает рассыпаться на искрящиеся белые обломки, преломляющие свет от множества взрывов, и обломки на скорости разлетаются во все стороны. Пожалуй, это даже очень красивое зрелище. Напоминает фейерверк. Самый крупный из кусков, вращаясь, летит прямо в «Боевой клич». Скорость и неожиданность, и то, что внимание капитана всецело занято обстрелом «Коммеморацио», — все это не позволяет избежать столкновения… Целых восемь секунд Дрейгур позволяет себе смотреть, как кусок льда врезается в «Боевой Клич», как застревает в нем — лед в металле, скрывающем тысячи жизней, как бегут, стремительно расширяясь, трещины по корпусу крейсера, затем отдает капитану «Боевого Клича» приказ на эвакуацию — и забывает о нем. Атака на орбитальный комплекс идет штатно. Центр управления «Коммеморацио» получил критические повреждения во время атаки «Громовых Ястребов»; абордажная партия одно за другим занимает помещения на «Коммеморацио», и Дрейгур одобрительно кивает. Улыбаться он не может — на его лице просто не осталось мышц и кожи, чтобы улыбаться. Но если бы мог, то позволил бы себе короткую, неприятную, как у всех неулыбчивых людей, злорадную усмешку. Бои на орбитальной платформе — особый вид искусства. Гравитация на платформах, как правило, очень низкая, и если отключить искусственную гравитацию, приходится включать магнитные держатели. А если их вовремя не включить, какое-то время будешь болтаться, как тряпка, в попытках восстановить равновесие, — и подстрелить тебя в это время легче легкого. Конечно, на платформе отключили искусственную гравитацию намеренно, в точно рассчитанный момент. Можно презрительно называть лоялистов рабами ложного Императора, а если не в официальных обращениях — просто швалью и сволочью, но дураком никто из них не был никогда. Все они, как заметил тот мальчишка, родня Железным Воинам, а значит, скроены по тем же лекалам. Недооценишь противника — считай, покойник. Конечно, кто-то из Новорожденных не включает магнитки вовремя. Многие… Конечно, защитники «Коммеморацио» этим сразу же пользуются, и значки Железных Воинов гаснут один за другим. Но остальные врываются в помещения, устраивают бурю огня — массированный обстрел практически в упор, истребляя подчистую все живое и даже не очень живое, что попадется под руку, выводят из строя оборудование, разрушают или захватывают основные узлы; пока одни сражаются, другие — более квалифицированные — отключают торпедную установку и лэнсы. Защитники все еще яростно сопротивляются, но их меньше, их намного меньше, и численный перевес Железных Воинов становится решающим фактором. Красных значков на дисплее становится совсем немного. Потом — считанные красные искорки. Наконец, гаснут и они. Если бы не приказ экономить боеприпасы, пожалуй, потерь могло бы быть и меньше, а захватить «Коммеморацио» можно было бы и быстрее. Дрейгур представляет себе, как доберется до глотки проклятого мерзавца Скорра и стиснет ее, выдавливая остатки жизни… Упоительная картина. Жаль, что воплотить ее в жизнь пока не получается. Акума жив; он первым врывается на капитанский мостик «Коммеморацио», а за ним движется значок Новорожденного. Дрейгур вытаскивает из своей бесконечной памяти имя. Маркатор. Смотри-ка, выжил, салага. Глядишь, из него еще и толк будет. Хотя… вряд ли. Он ведь идет вторым не потому, что ему приказано, и не потому, что что-то умеет. Он выпендривается, чтобы показать, будто способен на героизм. Все они на первых порах немного выпендриваются, но из неофитов это быстро выбивают в девятой роте, вот только Новорожденные служили в роте скаутов по полтора месяца… За отделением Акумы вбегает сам капитан его роты, старый ветеран Боргес, а после него — сержант Кайлдо; он из Аполакрон, и его боевые победы покупаются не кровью и не боеприпасами, а ловко установленными в ключевых местах мелта-зарядами с часовым механизмом, расчетом уязвимых моментов противника и усовершенствованиями доспеха и оружия. Кайлдо не нужно быть первым, чтобы доказать свою храбрость, — он ее и не доказывает, презирая общепризнанных смельчаков. «Храбрость не есть добродетель, хотя и бывает иногда ее слугою или орудием, — любит цитировать Кайлдо, — но она точно так же готова служить и величайшей низости». И добавляет: «Добродетели Железного Воина — воля и разум. Тому, кто лишен разума, не поможет и весь разум мира». Может быть, новички его тоже спрашивали про Исстваан. Слабая человеческая плоть, одержимая любопытством. Что им дало бы это знание сейчас, на «Коммеморацио»? Пищит вокс. Это брат-капитан Боргес. — Господин консул-превиан, — прорывается голос сквозь потрескивания и шипение — связь аховая, но это и неудивительно. — Разрешите доложить: мы взяли это чертово «Коммеморацио»! — Потери. Боргес докладывает. Потери высокие, но в рамках приемлемого. Противно только, что Альфа-легионеры все это время выжидали, когда Железные Воины сломят сопротивление противника, чтобы на их плечах прорваться к приоритетным целям. Вечная зловещая, подленькая тактика этого легиона. Подленькая тактика всего Империума. — Хорошо, — говорит Дрейгур, обрывает связь и отдает приказ автоматону. — Связаться с лордом-коммандером консулом Скорром. Доложить, что «Коммеморацио» в наших руках. Жду дальнейших указаний. Подпись: консул-превиан Дрейгур. Все.