Черные солнца

Знойное лето идет следом за другим, не менее жарким — оно расцветает приносящим жизнь теплом по всей Равке, и как нельзя идёт королю с золотом и первой сединой в волосах. Каждые три месяца, раз в сезон, король устраивает праздник по всей стране, но сейчас, конечно, он роскошнее всего — долгие танцы на площадях сменяют смотровые выступления красующихся гришей, а их — повсеместная раздача провизии нуждающимся — и везде зелень, зелень, цветы: примула с золотистыми лилиями как подношения для любимого царя… Даже жаль, что ничто меня больше не греет. Мы беседуем в малом кабинете, я отчитываюсь, а он внимательно глядит на меня поверх карт и документов. Мой король всё больше слушает, чем говорит. Это так сказывается возраст или он просто повзрослел? — Должно быть, я совсем похорошел с годами, — одним уголком губ улыбается он, когда я слишком долго задерживаю взгляд на седых прядях — моя вина. Внутри неприятно колет. Он ведь совсем не стар, это я недоглядела, недосмотрела… — Настолько, что сама Заклинательница Солнца не может взгляда оторвать. — Не льсти себе, государь. — О, но судя по всему, я раньше как будто был для тебя недостаточно хорош — ты никогда не задерживала на мне свой пытливый взор так долго. Иногда мне кажется, что он слишком хорошо меня знает. Но я прохладно усмехаюсь, переводя всё в шутку: — Рано или поздно прелести молодости утомляют. А мужчина, как известно, словно хорошее вино — с годами только становится лучше. Король прыскает в кулак. — Да ты сама та ещё льстица, — он прячет ухмылочку за ладонью, как манерный аристократ, коих я терпеть не могу. Затем весь подбирается по-лисьи, придвигается ближе ко мне и заговорчески шепчет: — Ты только Зое не говори. А то будет ревновать. Я позволяю искренней улыбке ненадолго мелькнуть на лице. Минуло семнадцать лет — я была на свадьбе Жени и Давида, видела первые шаги их маленькой рыжей, как лесной пожар, дочери; я задушила, погасила очередное осеннее восстание в Ос Керво; я сражалась с войсками Шу Хана на юго-западе четыре года назад, где обнаружила своё умение призывать тени. На самом деле, в ослеплении противников было не так много толку — совсем иное, когда тебе подчиняются тени твоих собственных врагов. Мне было приятно увидеть ужас в их глазах, когда их силуэты обращались против них, превращаясь в черные руки-когти, рвущие плоть, душащие и разрывающие, пожирающие своих бывших хозяев… Меня стали называть «Заклинательницей Света и Тьмы». Ослепляющей. Оживляющей тени. Преемницей Дарклинга. Слабая улыбка трогает мои губы, стоит лишь это услышать: знали бы они, как много горечи и как много неприятной, злой истины в этих словах… На лице Николая появляются первые следы зрелости. В мимических складках у губ, как у человека, который часто улыбается, в морщинке меж бровей, в погрубевших с годами руках. Но ярче всего она отражается, наверное, в цвете его волос — особенно, после инцидента с царевной. — Возвращаясь к отчёту, — сухо произношу, не глядя на Николая, — мои разведчики докладывают о народных волнениях в некоторых кругах. О столкновениях и речи не идёт, но меня настораживают… — Настораживают? — на лице моего короля появляется лёгкое удивление в пополам с ироничной насмешкой «Серьёзно? Кто или что может насторожить девочку, не умеющую стареть?». Впрочем, может мне всё кажется. — Фамилии. Имена. Братья Гончаровы, род Колтаковых, княгиня Кристина Мерецкова… — Родственники и друзья повстанцев. — Да. И я склона дать самый негативный прогноз. Княгиня Мерецкова скупает оружие, Николай. Мой король совсем перестаёт улыбаться. Его пальцы задумчиво отбивают по поверхности стола, рядом с сине-белым фарфоровым блюдцем и остывшим уже чаем. Иногда мне всё-таки не хватает твоей жестокости, Дарклинг. Возможно, додави я всё окружение прежде восставших, этого бы всего не было. Николаю бы не пришлось думать, кого отправить в проблемную вторую столицу и — на всякий случай, — прибавлять средства к бюджету госпиталей под Ос Керво. Иногда мне не хватает лишь умения приручать свет и тьму. Я знала, что делать с Чёрным Еретиком, с охотниками-фьерданцами и шуханцами с их ядовитым порошком. Но совершенно не знаю, что делать с восстаниями, с голодом и нищетой, с угрозами других государств, с застоялым вопросом гришей по всей Равке, да и не только в ней. А что по итогу? Меня признает королевская семья и ненавидит весь двор с аристократией. И я, конечно, не говорю, о недовольных вроде повстанцев в Ос Керво. Наверное, в этом всё моё принципиальное отличие от Дарклинга. Дни шли, быстро, скоротечно, будто сломанные, идущие слишком быстро часы; время рассеянно ускользало сквозь слабые пальцы, и я всё не могла его поймать, уловить, всё больше утопая в стылости и холоде, из которого меня не могли достать даже мой король с королевой и нежно любимая мною чета Костюковых. Замирая, сражаясь, застывая от внутреннего нарастающего льда днем — в ночи я оказывалась в оковах не менее страшных. Иногда мне снился Мал — призрак юноши, которого я любила, и мне было отрадно забыться в его объятиях. Но чаще всего мне снился Дарклинг. Он приходил ко мне в беспокойных снах после захода солнца, не изменяя своим традициям, лишь только изменив наше место встречи. Раньше он являлся в моей реальности, теперь же — затягивал меня в своё родное небытие, черное и промозглое, одинокое, где спрятаться я могла лишь в его чутких руках. Стоило наконец признать, что биться с ним было куда легче, чем жить в мире без него.