В полшаге

"Моя трагедия комедий балаганных смешней И потому безумно мне дорога - Я научился находить себе прекрасных друзей, Но не могу найти по силам врага! (с) Канцлер Ги, "Единственный враг" Ревекка до сих пор не пришла в себя от ужаса, испытанного ею на ристалище Темплстоу, где ее привязали к позорному столбу, собираясь сжечь. Ещё страшнее для нее была мысль, что возможно, если б Буагильбер уговаривал её ещё хоть несколько минут, она была бы готова согласиться уехать с ним, так велик был ее страх перед - о нет, не болью, но унижением. Чувство обнаженности в момент, когда вокруг нее затрещат дрова и ее одежда сгорит. Миг, когда она не сможет контролировать, хоть и в малом, свою жизнь и даже смерть, приводил ее в состояние, близкое к помешательству. В конце концов, запрыгнуть на боевого коня храмовника и уехать с ним тоже было бы только ее решением. К тому же, появление Айвенго, ее чудесное спасение и то, как поспешно он уехал после того, приводили все ее мысли, прежде такие логичные и холодные, в состояние страшного смятения. Она не могла не признаться себе в чувствах, обуревающих ее с того самого момента, когда раненный, истекающий кровью рыцарь лежал в ее покоях. То была жалость, о да, конечно, но не только она. Мудрецы говорят, вспоминала Ревекка, что раненый мужчина для девушки опаснее вооруженного. Жалость вообще плохой советчик в лечении, ведь недаром врач иногда вынужден делать вещи, для больного неприятные и отвратительные, тем не менее весьма нужные для улучшения его же здоровья. Тем не менее, Ревекка призвала на помощь всю свою невозмутимость и постаралась ни словом, ни жестом не выдать своих чувств к Айвенго. Теперь же, когда она понимала, что свободна и вольна идти куда хочет, ей хотелось поскорее уехать, по возможности подальше от места, которое всеми органами чувств напоминало ей о ее слабости. Отец её, любящий последнюю свою дочь всеми фибрами души, изо всех сил поощрял ее желание. Он уже написал своему брату в Испанию и отправил письмо. Пока что они с Ревеккой гостили у почтенного раввина Бен Израэля, набираясь сил перед предстоящим путешествием в Йорк. Некоторые слуги, в том числе и верный Рейбен прибыли сюда ещё до приезда Ревекки и делали все, чтоб как можно быстрее выехать, не затруднив радушного хозяина слишком долгим гостеприимством, ибо, как гласит известная еврейская поговорка, "гость и рыба на третий день начинают портиться". В этот день прекрасная еврейка спала до позднего утра, утомлённая бурными событиями вчерашнего дня. Проснувшись и совершив, с помощью служанок, утреннее омовение, она позавтракала и занялась тем, что решила привести в порядок различные зелья и травы, в полном беспорядке сушившиеся и хранившиеся в доме досточтимого раввина. Сумка с бальзамом самой Ревекки осталась в Темплстоу, но она надеялась пополнить свои запасы ещё до отъезда из Фамарсвилла. Вот такую, одетую в простую одежду, не лишённую, однако, некоторой доли изящества и восточного колорита, с пучком наперстянки в руках, и застал ее поднявшийся в саду переполох. Уже выходя из дому, она внезапно услышала имя Буагильбера и помимо своей воли, застыла на пороге. Увидев уставившегося на нее оруженосца, Ревекка, к собственному удивлению как будто превратилась в каменную статую. Её совершенно естественным желанием было убежать, скрыться, стать невидимой, но вместо этого она стояла и смотрела, ощущая, тем не менее, что сковавший все её члены испуг начинает отпускать. Болдуин, гораздо быстрее нее оправившийся от удивления (да и не сильно он удивился, зная, кому принадлежит этот дом), подбежал у ней и к немалому удивлению остальных, упал на колени и пытался поймать рукой подол ее одежд. - Любезная, милая Ревекка! Я - Болдуин де Ойлей, оруженосец сэра Бриана де Буагильбера, достойного и храбрейшего из рыцарей Сионского Храма! Нижайше прошу вас помочь мне! Заклинаю вас, не оставьте в беде моего господина, благороднейшего рыцаря из всех, ходивших по этой земле!!! Девушка отстранилась с выражением крайней брезгливости на лице. Казалось, будто ей предложили поцеловать крысу или жабу, такое искреннее отвращение отразилось на нём. - Встаньте, сударь, - сказала она, явно пересиливая себя. - Нет никакой нужды хватать меня за одежду. Я никуда с вами не поеду и прошу вас прекратить это ненужное кривляние и фиглярство. Болдуин, конечно, и не подумал вставать. Он продолжал жарко убеждать девушку, стоя на коленях и пытаясь поцеловать ее руку, но ловил лишь воздух. Слуги молча наблюдали за этим представлением, не зная, что и думать. Наконец Рейбен подошёл к госпоже и тихо шепнул ей на ухо: - Ревекка, госпожа моя, вы верно устали от этого шума. Возвращайтесь в дом, мы уладим это небольшое недоразумение и пойдём обедать. - с этими словами он легонько подтолкнул девушку к двери, давая таким образом понять, что разговор окончен. Он недооценил одержимость Болдуина. Услышав, что его любимого хозяина назвали «небольшим недоразумением», тот совершенно потерял голову. Грязно выругавшись, оруженосец схватил первого попавшегося под руку ребенка (им оказалась жалобно пискнувшая малышка) и недвусмысленно оскалившись, приставил нож к ее горлу. - Что ж, продолжим решать наше маленькое недоразумение! - сказал он. От волнения голос сел и вместо грозного крика получилось что-то между кашлем и сипением. Оруженосца это не смутило, как не смутил и грозный ропот стоящих вокруг евреев. Он чувствовал под своими пальцами нежную кожу девочки, слышал её тихое дыхание. Удивительно, но она молчала, даже не пытаясь вывернуться – видимо, совсем сомлела со страху, отстраненно подумал Болдуин. - Ну! – подстегнул он толпу – Ревекка, я умолял тебя, ползал перед тобой на коленях, унижался перед кем? Еврейкой, нечестивой еретичкой, как знать, может и колдуньей. Моему господину нужна помощь, он болен, возможно, что умирает или уже умер, пока я тут болтал! Он спас тебя из Торкилстона, рискуя не только своей жизнью, которой не так уж и дорожит, но и моей! - Добрый человек, - Ревекка говорила с явным усилием – заклинаю тебя тем богом, которому оба мы поклоняемся, хоть и зовём его по-разному, не причиняй вреда этому ребенку! Молю тебя, отпусти её, и мы попытаемся разрешить твою беду. Не бери грех на душу, она не виновна перед тобой и твоим ... господином - последнее слово она произнесла так, как будто хотела добавить ещё что-то, но запнулась, не желая злить и без того раздражённого оруженосца. Тот чуть ослабил хватку, но не отпустил девочку, справедливо опасаясь, что как только он её выпустит, он сразу лишится своего, хоть и ненадёжного преимущества. Краем глаза он видел напуганное лицо мальчишки Мика - тот искренне боялся за сестру и похоже, сожалел о своем поступке. - Так, - промолвил Болдуин после недолгого молчания – я готов обменять жизнь этой мелкой дряни на жизнь своего господина, хотя видит бог, они не равноценны. Мик внезапно истошно завопил и в отчаянном, хотя и безнадёжном прыжке кинулся сестре на помощь. Куда только девался его страх! Он умудрился схватить оруженосца за левую руку, которой тот прижимал девочку к себе, и укусить его. И быть бы тому застигнутым врасплох, если бы он, глядя на мальчика, не ожидал бы чего-то подобного. Перчатка, хоть и не латная, не позволила принести руке оруженосца хоть какой-нибудь вред, а толчок и пинок ногой отбросил скулящего мальчишку в угол, откуда он безнадежно, но яростно сверкал глазами, как котенок, окружённый стаей бродячих собак. Ревекка в отчаянии оглядывалась по сторонам, как бы надеясь, что помощь, как и вчера, внезапно придет в самый последний момент. Увы, но судя по всему, лимит чудес на последние сутки был исчерпан. - Ну? - прорычал Болдуин, сильнее прижимая лезвие к горлу девочки – Я жду и видит бог, терпение мое не безгранично. Опять поднялся было ропот, хотя уже стало понятно, что евреям придется согласиться на условия жестокого оруженосца. Рейбен в отчаянии рвал на себе волосы - девочка приходилась ему племянницей, ее отец умер, как и ее мать. Вместе с Миком, настоящее имя которого было Михаэль, они были последними родственниками Рейбена и его жены Сарры. Он собирался усыновить детей, и растить их по обычаям праотцов. Прислужник искренне привязался к брату и сестре, тем более что от их родителей осталось вполне приличная сумма денег, которая была приятным подспорьем в семейной жизни. Вдобавок, Сарра была бесплодна - за двадцать лет брака господь не побаловал Рейбена своими детьми. Теперь уже он ползал в ногах у Ревекки, умоляя ее помочь ничтожному рабу своему и не губить отказом малое дитя, обещая в залог жизнь свою и жены. Прекрасная еврейка, если и колебалась, то совсем недолго. Одним из лучших ее качеств была решительность, несомненно, воспитанная в ней отношением к ней отца и слуг. Если уж она принимала решение, то ни на йоту не отступалась от него, невзирая на обстоятельства. Вот и сейчас, она потребовала принести ей все нужные, по ее мнению, снадобья. С удивлением заметила в собственных руках так и не выпущенную из них, хоть и изрядно помятую наперстянку. Сунула ее туда же, куда и остальные травы, бинты, припарки и компрессы. Так как из сбивчивой речи Болдуина она не много поняла о состоянии рыцаря, Ревекка старалась взять с собой всего и побольше. Старательно отгоняя мысль о том, что она ведь может и не вернуться из Темплстоу, сейчас она сосредоточилась на главном – как исполнить там свой долг медика, не прогневав ничем оруженосца и слуг храмовника, но и не утратив чувство собственного достоинства. - Хорошо, я согласна поехать с тобой, добрый человек - наконец произнесла она, и ее голос, музыкой прозвучавший в ушах де Ойлей, похоронным маршем отдался в ушах остальных. Счастье ещё, что ее отца не было сейчас дома - несколько часов назад он ушел по делам на один из местных рынков. - А каких гарантий я могу ожидать от тебя, гордая девица, что ты не причинишь моему господину зла и не попытаешься бежать прежде, чем ему станет легче? Несмотря на ужас происходящего, Ревекка нашла в себе силы усмехнуться. - Гарантии, говоришь ты? А уверен ли ты, что не принадлежишь хоть частично к тому племени, которое вы, назареяне, так люто презираете? Насколько я помню, это наша прерогатива, во всем требовать гарантий! - явная насмешка в ее голосе как будто и не задела оруженосца. - Мне нужна твоя клятва. Твоя и твоих домочадцев. Поклянитесь самой страшной клятвой, которая только возможна для вашего народа. Клянись мне в том, что не навредишь моему господину, а напротив, будешь всячески помогать ему и способствовать его выздоровлению. Ну, же, я жду! А вы, собаки, - он резко развернулся к Рейбену и другим, - клянитесь мне в том, что ни словом, ни делом не будете препятствовать ей и мне. Клянитесь! - его голос будто пробудил всех присутствующих. Они поклялись, что ж ещё им оставалось делать?