В полшаге

Смилуйся, Господь над твоей душой – Пусть и не хорошей, и не плохой – Ты была такой, как сумел придумать (c) Канцлер Ги, "Amore" Гроссмейстер сам сошел на ристалище и приказал снять шлем с побежденного рыцаря. Его глаза были закрыты, и лицо пылало все тем же багровым румянцем. Пока они с удивлением смотрели на него, румянец сошел с его лица, он лежал без движения, казалось, даже не дыша. Окружающие сочли его мертвым и даже распорядились насчёт похорон. Ревекка почти без чувств лежала в объятиях своего отца, не замечая всей суматохи вокруг. Король Ричард, спешно прискакавший в Темплстоу из Конингсбурга, являл собою истинный Божий суд – скорый, страшный и не всегда справедливый. Арестовав Альберта де Мальвуазена и выгнав из прецептории храмовников во главе с самим Бомануаром, он отправился в Йорк, забрав с собою и верного Уилфреда Айвенго. Примечательно, однако, что Айвенго даже не подошел справиться о здоровье той, которую он с таким пылом защищал немногим ранее. Впрочем, вполне возможно, что, как и Ревекка ранее, рыцарь мог бы ненамеренно сказать больше, чем того требовали бы приличия и его совесть. Во всеобщей сумятице мало кто заметил верного Болдуина де Ойлей, оруженосца поверженного храмовника. Тот, хотя и мог уйти вместе с остальными рыцарями храма, медлил. Убедившись, что за ним никто особо не наблюдает, Болдуин подобрался к своему хозяину и упал рядом с ним на колени. Руки у него явно дрожали, пока он снимал со своего пояса небольшой кошель, из которого оруженосец извлек бронзовое зеркальце и поднес его к губам своего господина. Болдуин напряженно следил за поверхностью зеркальца, и не он один. Подошли еще два человека из челяди Буагильбера – его сарацинские невольники, Амет и Абдалла. Судя по всему, они были слишком привязаны к храмовнику или же им просто некуда было идти, но, так или иначе, они молча наблюдали за зеркальцем. - Бисмилляхи рахмани рахим! – тихо произнес Амет, увидев, что блестящая поверхность немного затуманилась. Абдалла повторил его слова одними губами. Болдуин сотворил крестное знамение, но перед ними встала гораздо более насущная проблема – куда им девать господина и хозяина? Коротко прикинув свои возможности, оруженосец подал Абдалле и Амету знак помочь ему поднять господина и нести его в прецепторию. Их путь туда мог бы сам по себе послужить темой для баллады, если б нашелся тот, кто увековечил бы эту странную процессию - впереди Болдуин, лавирующий в густой толпе. Оруженосец изо всех сил пытался не врезаться ни в кого из плывущего к нему людского потока, одновременно раскинув руки так широко, как только позволяла толпа, чтоб по возможности максимально обезопасить господина, которого сзади тащили сарацинские невольники. Жилистый и худощавый с виду, храмовник в доспехе весил гораздо больше, чем казалось с виду, но, как гласит поговорка у одного из славянских народов, «Назвался груздем – полезай в кузов» - выбора у невольников не было. Сложности добавлял плащ самого рыцаря, в который его целиком завернул Болдуин, чтоб уберечь Буагильбера от любопытных взглядов. Пыхтя от натуги и ежеминутно рискуя уронить господина (тем самым добавив к его и без того плачевному состоянию), группа медленно, но все же продвигалась вглубь прецептории. Толпа за ними мало-помалу расходилась по домам после окончания «представления» и ухода храмовников. После чего Амет и Абдалла сели, пытаясь отдышаться, прямо на каменные плиты, положив голову храмовника Амету на колени. По иронии судьбы, единственно подходящим для размещения рыцаря помещением, оказалась бывшая тюрьма Ревекки. Буагильбер, желая устроить ее с максимальным комфортом, насколько это было возможно в те времена и при тех обстоятельствах, потребовал от Мальвуазена, чтоб в келье было все нужное – удобная кровать, стол и стул и даже сундук с переменой одежды для девушки. Все это было чудесно, но рыцарь по-прежнему не приходил в сознание. Поэтому поднять его по винтовой лестнице, не ушибив о крутые стены оказалось почти непосильной задачей. Болдуин думал, что ему удастся избежать тяжелой работы, как обычно, свалив все на сарацин, но просчитался. Лестница была слишком узкой, чтоб поднимать храмовника лежа, поэтому Болдуину пришлось, сопя и чертыхаясь, тащить Буагильбера практически на себе. Несколько раз он был на волосок от того, чтоб случайно ушибить голову рыцаря о низкий и кривой потолок, один раз они едва не скатились вниз, и два раза у Болдуина подворачивалась нога, усложняя и без того тяжкий подъём. Но вот и эта преграда миновала. Почти уронив рыцаря на кровать, отдувающийся оруженосец позвал сарацин на помощь – на то, чтоб самостоятельно раздеть его, у Болдуина сил уже не хватило бы. Сняв с Буагильбера доспехи, слуги убедились в том, что он не ранен – по крайней мере, телесно. Он дышал, тихо и хрипло, сердце билось медленно, но ровно. Волосы храмовника были влажными от пота, хотя от окна тянуло прохладой. Он был очень бледен, и именно это пугало оруженосца больше всего. Болдуин вообще-то был не новичком в военном деле и господина своего видел, так сказать, «во всех видах» - и больным лихорадкой после трех дней засады в палестинских болотах, и раненым после Хаттинской бойни, и даже мертвецки пьяным после очередной пирушки во славу принца Джона – но здесь он не на шутку был встревожен долгим обмороком рыцаря. За окном бесконечный день наконец-то сменился сумерками. Крики и шум толпы затихли, повеяло ветерком. Болдуин внезапно почувствовал голод и страшное опустошение. Господин ничего не мог ему приказать, сарацины смотрели на него в ожидании, а он так устал. Болдуин отогнал непрошенные мысли и вышел, оставив рыцаря на попечение Амета и Абдаллы. Ворота прецептории были открыты, но внутри никого не было видно. Скорее всего, слуги и оруженосцы покинули Темплстоу вслед за храмовниками. Разыскав подвал, в котором хранилась провизия и прихватив оттуда столько еды, сколько смог, Болдуин вернулся к воротам. Какой-то тихий звук привлек его внимание. Замор, благородный конь Буагильбера, не пожелал расстаться с хозяином и пришел знакомой дорогой. Болдуин привязал его в укромном месте, и поднялся в комнату к хозяину. Там все оставалось по-прежнему. Амет развел небольшой огонь в очаге и поплотнее укрыл рыцаря, так и не пришедшего в себя. Абдалла разводил какое-то снадобье в небольшой мисочке, напевая про себя по-арабски. Любой добрый и богобоязненный христианин пришел бы в ужас, услышав, как он вероятно мог бы подумать, нечестивые заклинания Абдаллы. Болдуин же разделял скептицизм Буагильбера в отношении колдовства вообще, да и с восточной медициной был знаком не понаслышке. Семь лет назад, когда храмовнику едва не раскроили череп арабской саблей в битве при Хаттине, разрезав бровь и слегка задев глаз (удар, хвала Господу, пришелся вскользь), именно Абдалла спас господину жизнь, втирая тому в рану различные бальзамы и уговорив надменного храмовника пить собранные им лично отвары целебных трав. Учитывая тот факт, что пациенты сарацина выздоравливали, в то время как пациенты именитых христианских лекарей мало-помалу переселялись из лазарета на кладбище, умения и преданность его были неоспоримы. Вопрос в том, хватит ли этого сейчас, когда внезапная хворь, поразившая Буагильбера так сильно, и не думала его отпускать или хотя бы явить лекарю свои причины. Разделив принесенную Болдуином еду и питье, слуги попытались напоить господина, сначала отваром Абдаллы, потом вином, смешанным с водой, потом, отчаявшись, просто водой – но дальше нескольких капель дело не шло – питье выливалось, храмовник не глотал. Смирившись с бесполезностью такого лечения, слуги сообща решили поискать врача завтра и устроились на ночлег. Ночь прошла спокойно, за исключением того, что несущему третью вахту Амету померещился отдаленный вскрик и шум, впрочем, быстро затихший и не столь явный на фоне обычного ночного стрекота кузнечика, уханья совы и лая шакалов. Наутро глазам спустившегося к Замору Болдуину предстало мрачное зрелище источника ночного шума. Рядом с мирно пощипывающим травку конём валялся, судя по одежде, местный йомен с проломленной головой. Если проследить по следам на траве, воришка пытался отвязать коня, но никогда не имел дела с боевым скакуном, ещё и недовольным отсутствием рядом хозяина. С помощью сарацин прикопав незадачливого конокрада в дальней канаве, Болдуин отправился на поиски врача. Состояние храмовника внушало опасения, ибо лучше ему не стало, скорее уж хуже. Испарина, жар, тяжёлое дыхание и отсутствие естественных выделений заставляли думать о плохом. Оруженосец оседлал собственного коня, остававшегося в Темплстоу, и направился в сторону ближайшего (всего три часа пути верхом) торгового местечка Фамарсвилл. Уже из названия можно было понять, что проживало там немало евреев, которые, как и многие ближневосточные племена тех времён, старались держаться вместе и жили большими общинами. Перед отъездом Болдуин ещё раз проверил хозяина, хотя он уезжал со спокойным сердцем - Абдалла не отходил от Буагильбера ни на шаг. Ловкач, собственный конь Болдуина, весело мчался, радуясь долгожданному движению - он был молодым жеребчиком, весьма горячего нрава, за что иногда бывал наказан хозяином. Солнце ясно освещало горизонт на многие мили вокруг, было по-утреннему свежо и, если б не печальный повод, оруженосец мог бы почувствовать себя весьма довольным. Впрочем, обладая от природы оптимистичным характером и всегда будучи готовым к испытаниям, он не унывал и даже засвистел какую-то фривольную песенку, радуясь, что никакой суровый магистр или прецептор его не слышит. Путь до местечка пролетел незаметно. Самым важным сейчас было найти для рыцаря толкового врача, но тут верного оруженосца постигла первая неудача. Поблуждав по главной площади и поспрашивав прохожих, как найти лекаря, запутавшись в узких и грязных улочках, обойдя чуть ли не десяток знахарей, лекарей, самозванцев и шарлатанов, он потерпел позорное поражение на медицинском поприще. Никто, ни за какие даже самые щедрые обещания и богатые посулы, не соглашался помочь ему. Услышав только имя надменного храмовника, целители и врачеватели захлопывали двери и ставни, делая вид, что сегодня у них ужасно много работы и нет никакой возможности оставить больных. Иным хватало и цвета одежд оруженосца, чтоб прямо пресечь все попытки договориться. Вроде и прямо не отказывали, но толку от этого было мало. Болдуин приуныл, он проголодался и устал, дело близилось к полудню, солнце припекало все сильнее, хотелось промочить горло добрым глотком вина или эля в ближайшей таверне и залечь в теньке на час или два. Как говорили в Испании, где он был с хозяином как-то, "устроить сиесту". На ловца, как известно, и зверь бежит. Пробегавший мимо мальчишка за медяк с удовольствием привел верного оруженосца к небольшой таверне, над дверью которой висел большой рисунок дуба с угрожающе торчащими корнями (художник не пожалел краски и корни сильно смахивали на какое-то невиданное морское чудовище, тянущееся к неосмотрительному путнику доброй дюжиной щупалец). Надпись над рисунком гласила "Под старым дубом". Привязав Ловкача, Болдуин вошёл в трактир, щурясь во внезапном полумраке. Заказав себе мяса и эля, он осмотрелся по сторонам. Людей в таверне было мало, что немало порадовало оруженосца, мечтающего о тихом отдыхе. Пообедав и расплатившись, он спросил у трактирщика о лекарях, но к своему сожалению, не узнал для себя ничего нового. Трактирщик был неразговорчив и судя по его виду, желал чтоб настырный оруженосец убрался восвояси. И только замурзанный малец лет десяти с интересом слушал Болдуина, спрятавшись под столом. Впрочем, это оруженосец понял, когда вышел из таверны и отвязал Ловкача. Мальчишка подбежал к нему, нимало не заботясь о норове коня, который едва не встал на дыбы. - Господин, господин! - жарко зашептал он. Болдуин придержал пляшущего жеребчика, с интересом взглянув на мальчика. Стройный и зеленоглазый, одетый слишком уж чисто для мальчика на побегушках, он казался чужим на здешнем фоне. Впрочем, по нему была видна его религия даже яснее, чем если б он был бы раздет - мальчик был евреем, без всякого сомнения. - Чего тебе надо, малец? - спросил оруженосец. - Господин говорил со старым Йезекиилем о лекаре. Я знаю, вы ищете врача для благородного рыцаря, но бесполезно искать его здесь, врачи тут через одного шарлатаны. К тому же они сговорились не помогать ни одному храмовнику после того, как вчера были на суде еврейской колдуньи. - Почему? - удивился Болдуин. - Как господин не понимает? - мальчишка оглянулся и почему-то перешёл на шёпот. - Гордый храмовник упал вчера с коня, хотя видевшие это все как один готовы поклясться, что благородный рыцарь Айвенго не коснулся его даже пальцем. Он был ранен не по вине человека, но по божьему соизволению! - малец даже палец вверх поднял, в знак особого внимания. Болдуин присвистнул. Он понял, что будучи воспитан в соответствии с мировоззрением своего господина, недооценил суеверности своих единоверцев. - Ну хорошо, - сказал он мальчику после недолгого раздумья, - но почему мне тогда отказали иудейские медики? Они-то не связаны такой верой в проклятия и чёрт-те что! Глаза мальчика, и без того большие, расширились ещё больше, от удивления. -Господин, верно, слишком боится за своего рыцаря и горе туманит его разум! - Болдуин досадливо поморщился. Его, без сомнения, очень вежливо и иносказательно назвали дураком. Его юный собеседник меж тем продолжал. - Храмовник проклят, по крайней мере, для христиан. Что до еврейских лекарей, ни один из них не хочет лишиться расположения своего покровителя, богатого купца Натана Бен Израиля, дяди упомянутой еврейки Ревекки. Ведь он живёт здесь и его заботами и деньгами наш Фамарсвилл процветает. Он строго-настрого запретил здешним жителям оказывать помощь рыцарям, одетым в черную одежду послушников Святого Храма. Так уж и процветает, подумал Болдуин, вспомнив грязь на улицах, хотя и он вынужден был признать, что видел места грязнее, страшнее и опаснее Фамарсвилла, причем размерами значительно превышающие его. - И что же ты хочешь от меня? - грубо прервал он рассуждения мальчишки - Я хочу вам помочь, господин. Разумеется, не оставшись внакладе - лукаво блеснул белыми зубами малец. - Говори, хоть и нагл ты, чертёнок, без меры, но я уже устал искать врача, а до соседнего города не меньше полудня езды. - Я знаю, господин, врача, который сможет вам помочь. Это очень рискованно, и мне хотелось бы сразу получить от Вас.. ну скажем, три кроны серебром... - Три кроны? Да это обед в хорошем трактире! Хватит с тебя и кроны и поживее! - Что ж, господин, я премного опечален тем, что вы цените здоровье вашего рыцаря столь дёшево. - мальчишка почему-то хихикнул. - Мальчик! - Болдуин уже начал терять терпение, - ты не даёшь мне никаких гарантий! Откуда я знаю, что твой хвалёный лекарь или там знахарь не отравит моего господина, или не усугубит его хворь?! - Хорошо, благородный господин, сейчас я отведу вас к нему и вы воочию убедитесь, что мой лекарь - самый медицинский из всех лекарей мира!!! - пафосно воскликнул мальчишка. Попрепиравшись ещё с четверть часа и поняв, что мелкий паршивец твердо стоит на своем, Болдуин, скрепя сердце, всё-таки дал ему эти три кроны, надеясь, что хотя бы не выглядит слишком уж глупым и легковерным. Мигом повеселевший малец тотчас же повел его какими-то совсем уж непролазными улочками. Они шли с полчаса, пока не вышли из местечка и подошли к довольно богатому двухэтажному домику, окружённому ухоженным садом. - Ждите здесь, господин, - опасливо оглядевшись по сторонам, пробормотал мальчик и исчез в зелёных кустах. Болдуин озирался по сторонам, пытаясь поверить в то, что мальчишка не убежал куда подальше, оставив наивную жертву оценивать ущерб, или того хуже, ждать, пока сам наводчик вернётся за оруженосцем, но в компании крепких молодцов, что так искусно очищают чужие карманы от залежавшегося там золота и серебра. Его внимание привлекла девочка, примерно года на два младше мальца. Светловолосая, голубоглазая, с тонкими чертами лица, она с интересом разглядывала незнакомца. - Дяденька, а вы кто? - спросила малышка. - Я тебе, оборванка, не дяденька, а оруженосец благородного рыцаря! И обращаться ко мне нужно "господин"! - возмущённо пробурчал оруженосец. Малышка же, совершенно не смутившись грубого ответа, так ангельски улыбнулась ему, что он и сам пожалел уже, что обратил на нее внимание. Тем временем вернулся давешний знакомый и почтительно поклонившись, поманил оруженосца за собой. Привязав Ловкача к ближайшему деревцу, Болдуин последовал за мальчишкой, перед этим проверив, хорошо ли ходит в ножнах кинжал. Мальчик открыл небольшую дверцу в широкой каменной стене, окружавшей сад и пропустил оруженосца вперёд. Болдуин оказался в прелестном дворике, окружённом растениями со всех сторон, где явно прослеживался дух востока - часть растений были несомненной экзотикой на этом материке, кое-что было устроено со вкусом, но с роскошью, свойственной скорее богатому восточному купцу, чем скромному норманну. О саксах и говорить было нечего - у них преобладали практичность и грубые удобства. Человек средних лет, черноволосый и темноглазый, ухаживающий за садом, и поднявший на него глаза, показался Болдуину смутно знакомым. - О, господь отцов моих! - вскрикнул человек, невольно заслонившись руками. - Мик, глупейший из глупейших детей сестры моей, кого это ты сюда привел?! - А что не так, дядюшка? - возмущённо завопил мальчишка, пятясь к двери задом, пока не упёрся в оруженосца. - Все не так, глупый ты мул! - ответил ему человек. - Это же оруженосец проклятого храмовника, того самого, который похитил мою госпожу и удерживал ее силой в прецептории. Из-за него её обвинили в колдовстве и едва не спалили на костре, хотя видит бог, она так же чиста и невинна, как и праматерь наша Лея! Болдуин наконец-то узнал кричащего, это был Рейбен, слуга отца Ревекки. Болдуин видел его мельком в Ашби. Рейбен, очевидно, прибыл сюда из Йорка. - Так это дом самого Бен Израэля? - удивлённо спросил оруженосец у мальчишки. - Ну ты и наглый малец, Мик или как там тебя! Привести меня в самое змеиное кубло и ещё потребовать с меня денег!!! - Господин мой, - опасливо заявил нахальный мальчишка, пятясь теперь уже от Болдуина и Рейбена сразу, - я же обещал вам хорошего лекаря, самого лучшего. А кто же ещё в наших краях искуснее в лечении, чем Ревекка, дочь Исаака из Йорка? И вообще, учителя мои, мудрые Йаков Бен Даниэль и Хезкийа Бен Аминадав, говорили мне, что надобно лечить подобное подобным. Болдуин и Рейбен от возмущения не нашлись, что ответить. Первым нарушил возмущённое молчание слуга. - Господин назареянин, как бы вас там не звали, я сожалею о том, что вы потратили свое время напрасно, но здесь вы не найдете помощи. Ни один лекарь в этом городке не шевельнёт и пальцем, чтоб помочь нечистому храмовнику, навлекшему такое несчастье на мою госпожу! Уходите отсюда как можно скорее! - Нет уж, нечестивый пёс! - Болдуин, хоть и не был так же скор на расправу, как его хозяин, все же обрадовался возможности спустить пар и дать выход накопившемуся с утра раздражению. - Твоя госпожа, уж не знаю, намеренно ли, накликала на моего господина страшную беду. Он жив, но едва дышит, и я подозреваю, что это результат ее грязного чародейства! Как там сказал сопляк?! Лечить подобное - подобным? Кажется, я настолько в отчаянии, что и это готов попробовать!!! Весь этот разговор, происходивший на весьма повышенных тонах, привлек к себе внимание той самой малышки. Забежав во двор, она стала возле Мика и с интересом слушала все сказанное. Рейбен и оруженосец продолжали браниться и орать, причем шум привлекал к себе внимание остальных домочадцев, которые начали выбегать из дома, кто с дубинкой, кто с точильным камнем, кто просто с поварёшкой. Болдуин требовал лекаря, чтоб сей же час, немедленно, пришел и начал лечить его господина. Рейбен же, не особо стесняясь в выражениях, и явно чувствуя себя смелым на своей территории, призывал в свидетели небеса, иудейских святых и всех окружающих, крича, что его госпожа скорее умрет, но не приложит и грамма усилий для спасения безбожника, мерзавца без чести и совести, хищника и насильника Буагильбера. На звук этого имени, уж неясно, нарочно ли или по роковому совпадению, дверь дома отворилась и челядь расступилась, выпуская в сад ещё одного зрителя - саму прекрасную Ревекку.