***
Моя решительность казалась несокрушимой, но толпа очень скоро не оставила от неё и мокрого места. Толпа — стихия: дикая, необузданная, непостижимая. Я противопоставила ей силу локтей и твёрдость шага, и эта борьба была неравной. Да уж — покидать фанзону за несколько минут до финальной песни оказалось не самой удачной идеей! Найдя среди тысяч огней нужный — тот, что зелёным высвечивал слово «Exit», я следовала за ним, как мореход за путеводной звездой, гребя локтями против течения. Пока гребла, всё думала: правильно ли делаю? Сцена, у подножия которой я совсем недавно трясла гривой, не боясь спалить волосы к чертям, сейчас осталась далеко за спиной, заветный зелёный значок всё отчётливее мигал впереди, а я уже не могла игнорировать закравшееся в душу сомнение в собственной правоте. Приняв решение уйти, не попрощавшись, я бежала от будущего, которого, как мне казалось, у нас не было. Но скрыться мгновенно не получилось, процесс затянулся, и борясь с инерцией толпы, я уже боролась и сама с собой. В конце концов, что бы я потеряла, согласившись продолжить вечер в компании Рихарда? Скорее всего, не потеряла бы, а приобрела — приятную во всех отношениях ночь, как минимум. А потом… Снова пустота? Но к этим разочаровывающим «потом» я давно привыкла, и в этот раз пережила бы. Неприятно признавать, но, кажется, моя свобода незаметно для меня самой эволюционировала в хроническое одиночество. Некоторые люди так давно одни, что забывают думать о ком-то, кроме себя. Я встречала таких, каждый таких встречал. Не заметила, как сама такой стала. А ведь первый, о ком мне следовало бы подумать, решив в очередной сбежать — это Рихард. Я сколько угодно могла убеждать себя в том, что моего побега он даже не заметит — с его-то темпом жизни, с его-то уровнем жизни. Но это было ложью. Будь я для него никем, он не пригласил бы меня на концерт, не оплатил поездку, не привёл за кулисы, не познакомил с одногруппниками. Но он сделал это всё — он сделал это для меня. А я… Неужели даже не поздравлю его с удачным выступлением? Как мужчина, как артист разве этого он заслуживал? И разве всё, чего заслуживала я — это звания сучки года? Единственная причина, по которой тысячи людей, в едином порыве устремивших взгляды на сцену, меня, бежавшую от сцены подальше, не затоптали насмерть — это удача. Иначе объяснить тот факт, что до ближайшего выхода я добралась пусть в стоптанных набойках и с птичьем гнездом на голове, но всё же целая и почти невредимая, я не могу. Правда, тогда я не думала о собственной безопасности — голова полнилась мыслями о неправильности, подлости моего поступка. Но, как назло, умозаключения сложились в единый пазл как раз в тот момент, когда я, толкнув последний турникет, шагнула в раскрытые створки и оставила Велодром позади. Немного потоптавшись на обледенелом асфальте, отдышавшись после непростого марш-броска, я уж было настроилась на ещё один такой же — на этот раз в обратном направлении, и зашагала обратно к воротам, но путь мне преградил охранник. — Женщина, вы куда? Концерт только что закончился. — Я просто забыла там кое-что. Кое-кого… А ведь у меня даже билета не имелось! — Ждите здесь теперь. После концерта все выходы работают в одном направлении. Вход воспрещён. И лучше отойдите подальше — ради своей же безопасности! Сказав это, секьюрити куда-то испарился, а на улицу устремились люди. Сперва тонким ручейком, который вскоре перерос в плотный людской поток. Растерявшись, я приняла на себя очередной напор толпы, словив пару нелестных реплик и пинков под рёбра. «Дай пройти, кобыла, мы на метро опаздываем!» «Уйди с дороги, пока цела, а то…» Слушать «рекомендации» от возбуждённых, усталых, голодных фанатов больше не имело смысла — если я хотела остаться в живых, мне следовало немедленно приступить к их выполнению. Пришла в себя уже метрах в двухстах от стадиона — ноги вынесли меня в безлюдный сквер, ночную пустоту которого освещали гирлянды золотистых фонариков, путавшихся в ветвях деревьев вдоль скользких тропинок. Я проковыляла через сквер, цепляясь за зеркальную корочку остатками набоек, и оказалась по другую его сторону. Оглядевшись, обнаружила поблизости два киоска, на одном из которых горела вывеска: «Дёнер-кебаб». На мысли о сочном мясе с овощами и острым соусом желудок откликнулся жалобным стоном, но общепит был уже закрыт. Желудок ещё немного поскулил и утих, а я направилась к соседнему заведению — им оказался круглосуточный павильончик с цветами. Разглядывая пёструю витрину, подсвеченную специальными лампами для стимуляции фотосинтеза, я ощущала какое-то особенное отчуждение. Впереди Рождество — семейный праздник, а я только что саморучно лишила себя даже призрачного шанса встретить его с кем-то значимым. Шанса, который представился мне впервые: так уж повелось, что каждое Рождество я традиционно отмечала с родителями в Нюрнберге, и лишь пару раз в юности выбиралась на праздники с приятелями в тёплые страны. — Девушка, цветы брать будете? А то я на перерыв закрываюсь. Перерыв? Ночь же на дворе. Хотя киоск-то круглосуточный! — А есть у вас что-нибудь особенное? Для… Особенного человека? Я подошла к витрине ближе. За стеклом, по углам тронутым морозными морщинками, в метровых кадках чахли розы нескольких сортов, орхидеи, каллы, хризантемы… В перекрёстках прожекторов, лупивших по кадкам приторным розовым светом, цветы казались тёмными, будто нарисованными простым карандашом — не настоящими. Стало их очень жалко. Их жизнь суть мгновение, они и были созданы лишь для того, чтоб умереть — на холодной витрине или в теплом доме, тут уж как повезёт. Но иногда мгновение решает всё. — Есть чёрные тюльпаны. — В голосе продавщицы послышалась радость — похоже, она уже и не надеялась на продажи. — Тоже мне, особенное… — Так не сезон же сейчас. Зимой дорогие они. А чёрные — капризные, их выращивать муторно, они много ухода требуют — потому и дорогие. Редко бывают у поставщиков. А сегодня вот — привезли. Всего девять штучек — на пробу. — А, давайте! Жалко будет, если такая редкость замёрзнет здесь, так никого и не порадовав. Через минуту в озябших руках я держала такой же озябший букетик, завёрнутый в бархатистую алую бумагу, стянутую чёрной кружевной лентой. Внезапная покупка будто вернула мне способность трезво мыслить. И впрямь — пытаться попасть обратно через один из множества выходов было дурной идеей. Ведь на Велодром я проникла вовсе не через него! Я вновь пересекла сквер и побрела вдоль ограды стадиона, взглядом выискивая поворот для проезда служебного автотранспорта и неприметную дверцу с табличкой «Staff only». Дверь, через которую несколько часов назад меня проводил сам Рихард, нашлась довольно скоро. Это оказалось несложно — ведь у неё толпилась тесная шайка фанов. Несколько десятков человек, в основном молодые девушки и парни, в попытках взять служебный вход штурмом боролись со сдерживающим напор оцеплением из охранников. Время от времени фаны скандировали имена участников группы, а самые смелые добавляли к этому список своих намерений в отношении того или иного любимчика («родить от него ребёнка» было самым безобидный из них). — Позвольте, мне надо пройти. Я приготовилась снова работать локтями, но моего энтузиазма никто не оценил. — Сама умная что ли? Тут всем надо! — Глянь-ка, с букетом! К Линдеманну, что ль? Только ты опоздала — менеджеры уже отобрали девок на сегодня. Надеешься, ему вторая партия шлюх понадобится? — Эй, подруга, ты о чём вообще? Линдеманн молоденьких любит, а эта… — Точно. Может, она к Флакону? — Похоже на то! Флакон, держись! Дружный ржач не внушал уверенности в себе, но я отступать не собиралась. Под аккомпанемент насмешливых выкриков добралась-таки до охраны, пряча букет под курткой, у груди, словно тот был живой. — Извините! — Кое-как исхитрившись, я достала из болтавшейся на локте сумки визитницу, которую всегда таскала вместе с кошельком, и протянула одному из секьюрити свою рабочую бизнес-карту. — Не могли бы вы передать Рихарду Круспе, что Марион Хагемайстер ждёт его здесь? Мы договаривались… — Ничего не знаю. С кем музыканты договаривались, те давно уже внутри. Указ менеджмента — никого больше не пускать, ни с кем не разговаривать. — Слышь, швабра, а ты не обнаглела случайно? — не унимались топтавшиеся вокруг фаны. — Тут все типа договаривались. Жди со всеми, пока кто-нибудь выйдет! — Автографов не будет, можете не ждать! У нас указания! — огрызнулся охранник на толпу и вновь перевёл взгляд на меня. — Но вы же можете хотя бы спросить? Меня зовут Марион. Рио… Да, передайте Рихарду, что Рио здесь! — Рио. Рио, блять! Нет, вы слышали? А чо не Ванкувер? Если ты Рио, то я тогда Шанхай нахуй. — А я Калькутта! — В пизду твою Калькутту! — А я, чур, Рейкьявик! Ло-о-ол! — Охренеть, Рейкьявик! А я тогда Сталинград! — Ты крут, бро! Сталинград рулит! — Не, вы её слышали? Это среди шлюх сейчас модно что ли — городами называться? — А мне нравится, отличная идея. Когда пойдём с братвой грабить банк, возьмём себе по городу вместо позывных. Пока эти недоумки упражнялись в остроумии, я шарила по дну сумки в поисках телефона. Оттоптанные ноги уже совсем окоченели, а оголтелое улюлюканье вокруг выводило из себя. Прикрыв на мгновенье горящие от усталости глаза, я с наслаждением представила, как дозвонюсь сейчас до Рихарда, и он лично, как и несколько часов назад, выйдет встретить меня у порога, и как искривятся рожи этих питекантропов, когда дверь за моей спиной захлопнется, и я снова окажусь в тайном мире Раммштайн, а они останутся на морозе, где им и место. Глаза пришлось открыть, ведь я наконец нащупала телефон! Достала его и нетерпеливо поднесла к лицу… Моторола была мертвее трупа. Видимо, весь заряд батареи ушёл на работу камеры во время концерта, и теперь экран смотрел на меня гнилостной серостью, от которой веяло такой безнадёгой… Уставшие глаза обожгло предательской влагой. — Расходимся! Все расходимся! — вдруг послышалось совсем рядом. От неожиданности я вздрогнула, шмыгнув носом. Какой-то толстяк в безразмерном застиранном свитере стоял на пороге и обращался к фанам. Да кто он вообще такой? — Автографы будут? А фотки? А я Линдеманн выйдет? — зашумела толпа. — Рас-хо-дим-ся! Уехали музыканты. Ждать нечего — все уехали! И вы валите! — Как — уехали? А куда? — А они в отель? Или по домам? — А где будет афтерпати? — В какой клуб они поедут? — Не знаю ничего! Расходимся! Ночь на дворе! — проскрипел толстяк напоследок и вновь исчез в недрах служебного помещения. Я поняла, что всё кончено, когда некоторые персонажи из толпы потянулись прочь. Самые прожжённые всё ещё оставались здесь, оккупировав промёрзший газон и намереваясь, видимо, проторчать у стадиона до утра. Многие не выпускали из рук бутылку, другие согревались сигаретами. На меня то и дело бросали косые взгляды — в них читались насмешка, сочувствие, заинтересованность, жалость. Осознание того, что какие-то алкаши в чёрных толстовках смотрели на меня с жалостью, окончательно вернуло в реальности. Пальцы сами собой сжались в кулак. Под пальцами опасно запружинило — тонкие стебли недовольно хрустнули под смявшейся бумагой. Стало стыдно за причинённую тюльпанам боль. Вышла на дорогу и поймала такси. Большая часть зрителей уже покинула стадион, оставив после себя кучи мусора. Местность вокруг Велодрома почти опустела, по окрестным тротуарам ветер разносил использованные билеты, рекламные буклеты, обёртки от сигаретных пачек, пустые пивные банки. Назвав водителю гостиницу, я прильнула лбом к холодному стеклу. Ночной город плыл мимо. Если я не хотела встретить Рождество в одиночестве, мне следовало поскорее взять обратный билет в Нюрнберг.***
Расплатившись с таксистом, бросилась ко входу и, игнорируя метрдотеля, со всей дури толкнула стеклянную дверь. Не терпелось оказаться в тепле — зимняя ночь взяла своё: зубы отбивали чечётку, а пальцы ног будто вмёрзли в тесные носы сапогов, сросшись с ними. Через лобби прямиком ринулась к стойке ресепшена за ключом. На стене за спинами работников фронтдеска висело несколько циферблатов, демонстрировавших актуальное время крупнейших мировых столиц: на центральном из них, подписанном именем столицы нашей родины, стрелки как раз подползали к часу. — Фрау Хагемайстер, ваш ключ. — Молоденький чернокожий рецепционист протянул карту, вложенную в фирменный конверт отеля с подписанным от руки номером комнаты, и ослепительно улыбнулся. — Кстати, вас спрашивали. — Спрашивали? Кто? — воскликнула я, словно у меня могли быть сомнения. Сердце радостно ёкнуло: я не ошиблась. Рихарду действительно не всё равно! Он искал меня… Вспомнив о своём постыдном бегстве, я тихонько выругалась. — Вот этот господин. — Работник, не заметив (сделав вид, что не заметил) этой досадной несдержанности, указал куда-то за моё плечо и перешёл к обслуживанию следующего гостя. — Может объяснишь, что происходит? Я ещё обернуться не успела, как Рихард наскочил на меня, чуть ли не вдавив в край стойки. От него так и несло яростью (кроме всего прочего). О том, чтобы отшутиться и спустить ситуацию на тормозах, можно было и не мечтать. — Рихард, потише… Тут же люди… — пыталась я вразумить его, перейдя на змеиный шёпот. — Люди? Люди? Да срать я хотел! Рио, какого чёрта?! — Рихард, тебя узнают. Будут проблемы. Прошу, успокойся, давай поднимемся в мой номер и поговорим там. Отклеив, наконец, поясницу от стойки, я потеснила его плечом и толкнула в сторону коридора, в конце которого призывно блестели серебристые створки лифтов. Я продолжала теснить Рихарда, и он вроде бы поддавался, но успокаиваться не спешил. Всё отчитывал меня, как какую-то школьницу, не обращая внимания ни на взгляды чужаков (сомнений не оставалось — его уже узнали), ни на строгий жест охранника — мол, потише давай, а то придётся вмешаться. — Мы же договаривались, что встретимся после концерта! Мой менеджер должен был забрать тебя из фанзоны и отвести за кулисы! Ты должна была поехать с нами в клуб. Я и ребят предупредил. А из клуба — ко мне! — Рихард, Рихард, спокойно! Прежде всего — мы ни о чём не договаривались. — Что? — На его искажённом яростью лице читалось замешательство. А я тем временем уже во всю лупила по кнопкам, мечась между лифтами, будто не знала, что система вызова у них одна, и ко мне приедет первый же освободившийся. Все они, как назло, зависли на верхних этажах. — В свои планы ты меня не посвящал. А я не ясновидящая. Мог бы заранее поделиться программой на вечер. Извини, но я не группи какая-то. Я не буду ждать в неизвестности, надеясь, что вдруг из ниоткуда появится менеджер и затащит меня в твою гримёрку. У вас же так принято, да? А вот у меня так не принято! Он замялся — впервые с начала нашей перепалки, а я, войдя в раж, продолжила выливать на него наболевшее: — И вообще — ты что здесь делаешь? Преследуешь меня? Выглядит так, словно ты считаешь меня своей собственностью! Он окончательно сник, закусил губу, но молчание длилось недолго. — Не переводи стрелки, Рио. И не смей выставлять меня подлецом. Я не заслужил всех этих упрёков. Я, я… Я волновался! Волновался? За меня? Его признание льстило. Мало кто в этом мире пёкся обо мне — разве что родители. Сердце оттаивало вслед за пальцами ног. — Когда понял, что ты свалила, то разозлился… О, мне дорогого стоило не сорваться на ком-то из стаффа! Я готов был кого угодно винить в твоём исчезновении! Пытался до тебя дозвониться — всё без толку. Тогда позвонил в отель, и тут сообщили, что ты не появлялась, а все твои вещи ещё в номере. По моим подсчётам, покинув концерт до окончания, ты давно должна была вернуться. Но… где же ты пропадала, где? Могла бы хотя бы позвонить! Хотя бы смс отправить! Блять! — Да у меня просто телефон сел! Наконец один из лифтов дополз до первого этажа. Из него вывалила целая толпа китайцев — чёртовы туристы! И куда это они направились посреди ночи — в стрип-бар, что ли? Отвлекшись, я чуть было не прозевала момент, когда дверцы готовы были вновь сомкнуться. Хлопнула по кнопке, схватила Рихарда за рукав коричневого твидового пиджака в клеточку, не подходящего ему ни по стилю, ни по погоде, ни по размеру, и затолкала внутрь. Нажала на нужный этаж и только тогда поняла, что Рихард вот уже некоторое время не отводил взгляда от букета, что я сжимала в свободной руке. — А это ещё что такое? Кто это тебе дал? Что за дерьмо? Кто подарил тебе эти сраные цветы? Ты с кем-то была, пока я искал тебя по всему городу? — Он бы продолжал и дальше тараторить, если бы я его не заткнула. — Рихард, прекрати сейчас же! Ты обезумел! Послушай себя — что ты несёшь! Сумасшедший! — Да, ты права! Я обезумел! И случилось это в тот момент, когда я пригласил тебя сюда. Идиот, какой же я идиот! Кретин! Конченный кретин! Думал, ты чувствуешь то же, что и я. Думал, я для тебя хоть что-то значу. Думал… Лифт звякнул, просигнализировав о конце нашего путешествия. Я вышла первой, осмотрелась и волоком потащила Рихарда за собой. Мой номер был угловым. Хвала небесам — коридор на этаже оказался пуст! Так надоело чувствовать себя объектом ненужного внимания… На минуту представила, что Рихард уже много лет живёт в режиме постоянной боевой готовности, зная, что за каждым его шагом следят — журналисты, фанаты, конкуренты… Должно быть, крепкие у него нервишки, раз до сих пор ему удавалось избегать крупных медийных скандалов! Хотя, глядя на того Рихарда, что тащился за мной на буксире, сложно было рассмотреть в нём человека с железными нервами. Доковыляв до своего номера, я дрожащей рукой провела картой по сенсору, толкнула дверь плечом и пропихнула Рихарда внутрь. Наконец, островок относительной безопасности! Первым делом я скинула чёртовы сапоги. Опустив затянутые в полупрозрачный капрон ступни на мохнатый ковёр, я чуть не застонала от наслаждения! Накайфовавшись вдоволь, прошагала к прикроватной тумбочке, где оставила зарядку, и воткнула провод в телефон. Экран загорелся, демонстрируя однопроцентный уровень батареи. — Вот видишь — я ж говорила! Просто телефон разрядился! — Рихард проследовал за мной. Он наблюдал за каждым моим движением с абсолютно потерянным видом, словно с трудом осознавал, где находится. — А это — тебе. — Я протянула ему букет. Цветы, попав с мороза в тепло, воспряли — сейчас они выглядели истинно живыми, будто только что срезанными. Лепестки бутонов оказались не такими уж и чёрными— вопреки названию, тюльпаны имели глубокий бурый окрас с ярко-фиолетовыми прожилками. — Купила их в киоске недалеко от стадиона, а вот обратно пройти уже не смогла. Зато имела возможность познакомиться с тёмной стороной фанатской культуры. Тот ещё вертеп! Но он уже не слушал. Буквально вырвав у меня букет, Рихард вертел им у своего вздёрнутого носа и недоверчиво щурился. — Мне? — Тебе. — Чёрные тюльпаны. Как ты узнала, что это мои любимые? Где-то вычитала? Я не ответила. На столе гостиной нашлась пустая декоративная ваза — я схватила её и направилась в ванную. Набрала воду, а Рихард избавил букет о бумаги и подрезал стебли бритвой из отельного наборчика гигиенических принадлежностей. Все эти манипуляции он совершил со знанием дела и невероятной сосредоточенностью. — Что ты имел в виду, когда сказал про чувства? Наконец с цветами покончено. Я поставила вазу на полку над раковиной. Мы были на взводе. Оба — почти обезумили. Наперекор всем своим принципам, я решила начать этот разговор, даже если потом мне пришлось бы сильно пожалеть о таком решении. — Про какие чувства? — Рихард стушевался, точно подросток. Не одной мне было неловко. — Ты знаешь какие. Ты сказал, что думал, будто я чувствую то же, что и ты. Что ты имел в виду? — Я… Я… Да блять, что неясного, Рио? Почему ты опять заставляешь меня чувствовать себя идиотом! Неужели, не понимаешь? С тех пор как мы познакомились, я сам не свой! Постоянно о тебе думаю. Сперва считал, что это наваждение — бывает, скоро пройдёт. Но ничего не проходит! Чем сильнее стараюсь о тебе не думать, тем глубже ты проникаешь в мой мозг. Я с ума схожу. Да нет, сошёл уже. Я без ума от тебя, Рио… Ну, приехали. Звезда индастриал метала фактически признался мне в любви, а я молчала, словно язык проглотила. — Это неожиданно, — выдавила из себя. Дура. Господи, какая же я дура! — Серьёзно? — В его голосе сквознули обида и вызов. Но я вовсе не хотела его провоцировать. Ведь это он спровоцировал меня. — Да. Серьёзно. Знаешь, мне ведь ещё никогда не говорили ничего подобного. — Правда? — Его голос заметно смягчился. — Да. Не доводилось. И вообще — как-то не до того было. — Не до чего? — Не до отношений. Не до чувств. — Рио… — Кажется, он устал бродить вокруг да около и решил взять быка за рога. — Если бы тебе было всё равно, ты бы не приехала, правда? — Правда. — Пришлось согласиться. Согласившись, я испытала невероятное облегчение. Скованность, в которой я пребывала, в одночасье пала. Я почувствовала себя уверенно и защищённо. — Думаешь, я бы пожертвовала работой ради твоего концерта, если б мне было всё равно? Ты мне нравишься, Рихард. И… Мне это не нравится. Он улыбнулся и притянул меня к себе. — Мне тоже не нравится мысль о… Ну, ты понимаешь. Зависеть от отношений — значит потерять свободу, а для меня потерять свободу это всё равно что потерять тебя. Я долго думал об этом, пытался убедить себя, что ты не стоишь моей свободы. Никто не стоит, чёрт возьми! Но понял, что, если потеряю тебя, никакая свобода мне будет уже не нужна. Ты — нечто большее. Ты заставляешь меня чувствовать себя по-особенному… Ты стоишь любых жертв. От его откровенности мне стало совсем неловко. Следовало что-то ответить, но поцелуй сорвался с губ быстрее, чем на них созрели хоть какие-то слова. Я целовала его самозабвенно, задницей подпирая края раковины, а грудью упираясь в его грудь. Чёртовы пуговицы от дурацкого пиджака врезались в кожу, но я не чувствовала неудобств, лишь старалась быть ещё ближе. Тем временем Рихард умело избавил меня от куртки, оставив в одном платье. И вот уже его ладони блуждали по моему телу, оглаживая талию, бёдра и ягодицы. Я потянула за рукав пиджака — хотелось сбросить поскорее всё лишнее, но твидовая хрень сидела так туго, что в попытках стянуть её я чуть было не переломала все ногти. — Пиджак Пауля. Схватил впопыхах, когда услышал, что ты не возвращалась в отель. Решил сразу ехать сюда, чтобы лично убедиться. Некогда было выбирать. Уже в машине понял, какой же он мелкий. Пауль, в смысле. Ну и пиджак соответственно. Пришлось попотеть, прежде чем пиджак оказался на глянцевом полу ванной комнаты. Прости, Пауль. Рихард продолжал бормотать какую-то чушь, вставляя слова между поцелуями. Зеркала на стенах множили наше отражение, нашу страсть. Подол платья становился всё выше — Рихард присборивал его ладонями, пока не добрался до трусиков. Мне хотелось шепнуть ему: «Только не останавливайся…» Но вместо этого из меня вырвалось: — Подожди, я вся грязная. Рихард точно не это хотел услышать. — А я типа дохуя чистый! Принюхалась: запах дыма — пиротехнического и табачного. Вгляделась — блёстки в складках на веках, остатки чёрного карандаша кляксами забились в уголки глаз, на щеках пятна грима, обветренные губы испачканы помадой — то ли моей, то ли его. Забавное зрелище — до слёз забавное. Но смеяться не хотелось. Как и плакать. Хотелось трогать и любоваться. Нащупала кран, что над раковиной, край которой всё ещё впивался мне в задницу, набрала в ладонь немного тёплой воды и провела влажными пальцами по колючей щеке. — Что ты делаешь… — Хочу тебя помыть. — Правда? — наконец я увидела его улыбку. — Да. — Тогда тащи косметическое масло — сперва грим нужно растворить. Потом мыло — смыть масло с грязью. Потом пенку или гель какой-нибудь — чтоб наверняка. Потом самый жирный крем — лично я предпочитаю старую-добрую Нивею. Хотя коже всё равно капец. Уже давно капец. — Бедняжка. А трахаться когда будем? — Я от души расхохоталась. В номере вместо душевой кабины была установлена широкая ванна. Мы плескались в ней, врубали душ на полную мощность, швырялись облаками пены, множа потоп на блестящем полу. Израсходовали все запасы гелей и шампуней, что нашлись на полках. Смешивать купание и секс оказалось занятием на грани экстрима — пока размазывали грязюку по распаренным телесам, постоянно падали в воду, а пока занимались любовью, откровенно рисковали раскроить черепушки о железные края ванны. Закончили, когда вода остыла, пена осела, а мы обессилили настолько, что всё, на что нас хватило — это выползти из ванны, наспех вытереться и нагишом доковылять до постели. Еду доставили в номер. Беллбой сервировал яства на передвижном столике, а мы до подбородка кутались в одеяло. Думаю, служащий догадался, что под ним на нас ничего не было. Хорошо, что Рихард заранее оставил чаевые на тумбочке. Я уснула первой. Была уверена, что и проснусь тоже первой и захочу сбежать. И очень удивилась, когда, открыв глаза, обнаружила Рихарда рядом — завернувшись в белоснежный банный халат, он просто лежал, подперев голову ладонью, и смотрел на меня по-маньячему, не моргая. От него пахло зубной пастой, а в комнате пахло кофе и выпечкой. Часы показывали немного за полдень. И я поняла — на этот раз слинять не получится. Я была в плену. В плену у чувств.***
***
— Как спалось? — не придумал я лучшего вопроса. Рио улыбнулась и потянулась за кофе. — Не представляю, как ты выдерживаешь прыгать по два часа и… — Она болезненно простонала. — Ног не чувствую. Это ведь был последний концерт? Я кивнул и тоже улыбнулся. — Мы планировали посидеть вечером с парнями. Где-нибудь в баре. Выпить. Я хотел взять и тебя. Но все разъехались по семьям на Рождество. Поэтому… я весь твой. Если ты, конечно, не намереваешься в очередной раз сбежать. Встретим Рождество вместе? Она поперхнулась кофе и подняла на меня растерянный взгляд. Я честно не помнил, озвучивал ли ей свой план на праздники по телефону. Вроде, упоминал. Упоминал ли? Она продолжала молчать, а я — чувствовать себя идиотом. — Рихард, — опустив голову, протяжно выдохнула она и рассмеялась, — почему ты не сказал об этом раньше? — Разве не сказал? — Так и не сумев воскресить воспоминания о том, что написал в чёртовом сообщении-приглашении на концерт, теперь и я посмотрел на неё в замешательстве. Она покачала растрёпанной головой и снова тихо усмехнулась. — Так ты останешься? — А ёлка у тебя есть? — спросила, и я виновато развёл руками.***
И уже вечером у нас была двухметровая искусственная сосна, которую пока я собрал проклял и того, кто написал инструкцию по сбору, и само Рождество. Рио же радовалась так, словно это было первое рождественское дерево в её жизни. Преисполненная энтузиазма, она вешала шары, а я сидел на диване у камина, наблюдал, пил виски, слушал её любимого Джорджа Майкла, ревновал и «не мешался». Мы собирались погулять по городу вечером, но я даже не представлял, что выбор ёлки может быть настолько утомительным. Четыре часа мы ходили по магазинам! Искали «нужную», потом искали украшения и гирлянды. Потом пижамы и платья для Рио, потому что приехала она с двумя комплектами одежды. Предложение позаимствовать что-то из моего гардероба было категорично отклонено. Пришлось, стиснув зубы, ходить за ней следом из магазина в магазин. В конце концов, это по моей вине она не взяла ничего, так как не планировала оставаться в Берлине на Рождество. — Готово! — торжественно произнесла она, упала на диван рядом и, забрав стакан с виски из моей руки, осушила его одним глотком. — Я ещё могу смириться с прослушиванием всей дискографии Джорджа Майкла, но если ты сейчас предложишь переодеться в пижамы и включить Гарри Поттера… — Ненавижу Гарри Поттера, — прошептала она мне в губы, лизнув по-кошачьи. — Люблю триллеры. Испанские. Мне кажется, после этих слов я был готов жениться на ней прямо здесь и сейчас. Или это алкоголь ударил по мозгам? Больше триллеров я, наверное, любил только мистические триллеры, но этот мой фанатизм многие друзья считали нездоровым. Как-то, пересмотрев старого «Омена», я устроил себе целую неделю триллеров и хорроров о демонах и прочей паранормальной чертовщине. На седьмой день моя психика не выдержала, и мне стало мерещиться, что в доме постоянно что-то скрипит, стучит, перемещается. Меня начали мучить кошмары. В зеркалах без конца чудились чёрные силуэты. А тени оживали и ползали по потолку. И я решил сменить обстановку. Напрягать друзей не хотел, поэтому на трое суток снял номер в отеле и девочек. Два дня секс-марафона прочистили мне мозги и высосали все силы. Третий день я провёл в одиночестве и в постели. Весь день ел и смотрел триллеры. «Сияние» и «1408». В обоих фильмах мистические события разворачивались в отелях. Ну, что сказать… верна поговорка: «Горбатого исправит только могила». Демоны мерещиться перестали, но, находясь под впечатлением от фильмов, заснуть в отеле я не смог. Позвонил Паулю и попросился переночевать у него. Друг радушно принял. Напоил чаем с ромашкой, а на следующий день, мы на пару пересматривали «Сияние». — Я видел почти все триллеры. Не думаю, что тебе удастся меня чем-то впечатлить, — юркнули мои руки под её футболку. Рио звонко рассмеялась и, горделиво задрав нос, произнесла: «На что спорим?» Но ни спорить, ни мериться длиной списка, просмотренных фильмов, я сейчас не хотел. Хотел стащить с неё мою футболку. Она опередила меня: сняла её сама, бросила на пол и ловко взобралась на мои бёдра.***
Я надеялся провести следующий день в постели пусть даже и в дурацких рождественских пижамах — что угодно лишь бы подальше от людей. Два месяца тура меня совершенно вымотали, а может, это я после долгого перерыва отдавался шоу без остатка, оттого и закончились энергетические ресурсы. Но за окном кружились снежинки, а перед зеркалом — Рио в новом платье, готовая отправиться на рождественскую ярмарку. Признаться, я и не помнил, когда в последний раз выбирался на городские гуляния. И, наверное, если бы не Рио, это ещё не скоро повторилось бы. Шататься по городу, увешанному плакатами с группой, было заведомо плохой идей. Никакого отдыха не вышло бы. Я знал, что шансов остаться незамеченным почти нет. Но переубедить Рио у меня не получилось. Сегодня в городе веселье, завтра — Сочельник, и площади опустеют. — Купим тебе бороду Санты, — уже зашнуровывая сапоги, сказала она, пока я рассматривал в зеркале свою трёхдневную щетину. Может, и не узнают. Тем не менее мы оба надели солнцезащитные очки, хотя солнца не было вот уже второй день как. Низкие серые тучи затянули небо. Снег порошил без остановки. Прохожие прятали лица в капюшонах и шарфах. Казалось, никому ни до кого не было никакого дела. Мы неспешно брели вверх по Унтер-ден-Линден и увлечённо говорили о триллерах. И всякий раз, что я произносил название того или иного фильма, Рио заключала: «Смотрела», и выдавала свою пятизвёздочную оценку и краткую рецензию. Когда мы добрались до Бранденбургских ворот в моём кино-арсенале закончились триллеры, а на счету было так много звёзд, что я сбился со счёта. — Не замёрзла? — спросил я Рио. Она улыбнулась и зачем-то поправила мне шарф. — Тест пройден? — У тебя хороший вкус, — одобрительно кивнула она. — Зайдём перекусить или на ярмарку? — На ярмарку, — бодро ответила, и мы направились к Потсдамской площади. И пока неторопливо шагали под дождём кружащихся снежинок уже по Эбертштрассе, Рио перечисляла теперь свои любимые триллеры, а я без конца повторял: «Не смотрел». — Ну это же Альмодовар! — вскрикнула она. — Который нравится и мне, — заверил я её. — Но этот его фильм я не видел. Это точно триллер? — А что мы, по-твоему, сейчас обсуждаем? — посмотрела она на меня как на умалишённого. — Хм… И о чём он? — Главный герой — успешный режиссёр-гей, — рассудительно начала. — А! Ну вот поэтому и не смотрел! — Всё понятно! — Она брезгливо махнула ладонью в перчатке. — Как глаза и ногти красить — так это для тебя нормально, а тут включил типичного мужика! — Рио, ну какой триллер может быть между геями? Давай пересмотрим «Основной инстинкт»? Ну хорошо… — поцеловал я её, всё ещё обиженно дующую губы. — И что там было дальше? — Пабло, — лукаво посмотрев, продолжила она, — успешный режиссёр-гей. Однажды он встречает Антонио, — прервала она рассказ, потому что из меня вырвался какой-то больно натужный выдох. Я жестом показал, что закрыл рот на замок и продолжил слушать. — Антонио молод и безумно красив. И он просто одержим Пабло. В итоге они начинают встречаться. Но Пабло, — сделала она драматическую паузу, — всё ещё влюблён в своего давнего любовника Хуана. Ну вот ты опять! — толкнула меня в плечо, когда я протяжно просипел, пытаясь подавить рвущийся наружу смешок. — Всё-всё, молчу. Очень захватывающий сюжет. — У Пабло есть сестра. Мм, — нахмурилась она. — Не помню, как зовут. Она посредственная актриса. И однажды она изменила пол, чтобы закадрить отчима. Но тот оставил её ради другой женщины… — Так Рио, — перебил я её, — ты хотела ёлку — я купил тебе ёлку, ты хотела на ярмарку — вот тебе ярмарка, — указал я на пряничные домики впереди, — но, давай ты мне хотя бы позволишь выбрать кино на сегодняшний вечер. — Давай. — Она звонко засмеялась и сняла с меня очки. Так это было специально? Больше мы не говорили о триллерах. Делились воспоминаниями из детства о том, как праздновали Рождество, пили глювайн и петляли по лабиринтам ярмарки, рассматривая всякую всячину, что здесь продавалась. Снег прекратился, а на искрящийся рождественскими иллюминациями город опустились фиолетовые сумерки. Наплевав на возможных фанатов, способных испортить наш вечер, мы давно сняли очки и уже не пытались спрятаться от людей. Стояли перед сценой в самой гущи толпы и подпевали музыкантам, распевающим колядки. А после третьего стакана глювайна нам стало плевать не только на людей, но и на снег и холод. — Пойдём! — Рио потянула меня за рукав в сторону катка. Я понимал, что мы оба изрядно захмелели, и во избежание травм нам лучше держаться подальше ото льда, и тем не менее прокричал: «Пойдём!» Собрав все трезвые силы в кулак, мы-таки зашнуровали коньки под строгим взглядом работника катка. И даже умудрились проехать несколько кругов, не врезавшись ни в кого. Но вот выбраться обратно на твёрдую землю столь же ловко не получилось. Моя голова кружилась, а перед глазами водоворотом проносились огоньки гирлянд. И я с грохотом упал со ступеней, утянув Рио за собой под громадную рождественскую ель. Я не заметил, как мы подъехали к дому. Если бы таксист нас не прервал, устроили бы для него порно-представление прямо на заднем сиденье. Я не чувствовал ни голод, ни усталость. Хотя кроме завтрака мы ничего не ели. Выпили стаканов пять глювайна и, наверное, столько же пунша, и весь вечер провели в пеших прогулках и поисках туалетов.***
Утро следующего дня наступило для нас в обед. Я проснулся в кипе пледов, одеял, подушек и ещё каких-то тряпок. Не сразу сообразил, что лежал на полу перед потухшим камином. Рио похрапывала рядом — как и я, совершенно голая. Кажется, фильм мы вчера так и не посмотрели. Я вообще не помнил, что было после того, как мы переступили порог дома. Посмотрел на ёлку — цела. Принюхался — гарью не пахнет. По ковру разбросаны бутылки из-под вина и апельсины. Откуда у нас апельсины? Голова трещала так, словно по ней ударили лопатой. Вспомнил, что вчера нехило приложился о брусчатку перед катком. — Рио, — коснулся её плеча. Она сонно пробормотала что-то невнятное и открыла глаза. — Ты как? — спросил её, и она посмотрела так, словно, силясь, вспоминала, кто я. — Мы, что, напились? — вероятно, тоже заметила она разбросанные повсюду бутылки. — Который сейчас час? Два?! О, Господи, — болезненно простонала она. — Ты куда-то спешишь? — осторожно поинтересовался я. — В церковь. — В… куда? — Да не смотри ты так. Сегодня рождественская служба. Нужно, — потёрла она виски, — нужно срочно прийти в себя. — Я не пойду ни в какую церковь! — Значит, я пойду одна, — выбравшись из одеял, направилась она в сторону ванной. «Ладно, Рихард. Ты сам себя в это втянул», — потянулся я за телефоном, чтобы заказать антипохмельного супа и ещё чего-нибудь съестного.***
На часах было девять вечера, а Рио всё ещё стояла перед зеркалом и красила глаза. — Мы так опоздаем, — не выдержал я. — Не опоздаем, — ловко орудуя карандашом, отозвалась она. — Ты готов? — уже в который раз подряд спросила. — Готов, — в очередной раз ответил я. — Знаешь, я не фанат свечей и благовоний, и песнопений, и вот этого всего… — Твоя спальня заставлена свечами и благовониями, и похожа на алтарь. — Помолись дома. Зачем нам тащиться чёрт знает куда? — Это традиция, — приступив ко второму глазу, сказала она. — Традиция… А у меня традиция трахаться на Рождество, но что-то я на свою традицию наплевал, а ты на свою нет. — Вот в церкви и потрахаемся. Я пошутила, — тут же серьёзно пояснила она, поймав мой взгляд.***
Я наивно полагал, что мы отправимся в ближайшую к дому церковь или хотя бы в один из главных соборов города. Встретить фанатов я не боялся. Вряд ли бы их там оказалось много. Разве что какая-нибудь парочка фанатиков, которая наверняка бы решила, что обозналась. Но я даже припарковаться толком не успел, как машину окружила кричащая толпа подростков, узнавших меня. И я едва не переехал их, рванув с места от неожиданности. — Я думаю, мы уже за пределами Берлина, — сказала Рио. — Рихард. — Давай отъедем ещё подальше. — Куда? В Польшу? — усмехнулась она. Навигатор показывал, что мы и впрямь находились на полпути к Польше. И я не знал, зачем гнал вперёд по пустому автобану. Но мне нравилась эта своего рода медитация. Мы пили кофе, купленный на заправке. Из стереосистемы тихо играли The Doors, Рио рассказывала о своей бабке, и мне абсолютно не хотелось идти в какую-то там церковь и слушать заунывные песнопения. — Кто бы что ни говорил, но у Shell один из лучших капучино. Как тебе вон та церковь? — указал я на возвышающееся на холме белое здание с крестом на крыше. — Кажется, открыто. И люди вон топчутся… Старички какие-то. — Пойдём. — Рио пожала плечами. Я припарковался поодаль, у реденького лесочка, и, обмотавшись шарфом по самые глаза, вышел из машины. — Надеюсь, здесь меня никто не узнает, — сказал, когда Рио взяла меня под руку. — Знаешь, — начала она, — мой папа однажды стал свидетелем экзорцизма. Это произошло в самый обычный день и даже было днём, — понизился её голос. — Он просто пошёл в церковь помолиться. Заходит, а там человек двадцать народу, двое держат тётку, она вырывается, плюётся и матом орёт. А священник вокруг неё кружится и орёт: «Уйди нечистая!» — Думаешь, это было по-настоящему? — Думаю, у неё была шизофрения. Хотя, представляешь, сейчас зайдём, а там тоже сеанс экзорцизма, — засмеялась она, а я поскользнулся на льду, едва не свалившись с очередных ступенек из-за того, что над головой вдруг зазвенели колокола. К счастью, никакой чертовщины сегодня мы не застали. Церковь была совсем маленькой и кроме деревенских старичков, внутри никого не было. Я полагал, что мы останемся для них незамеченными, но на нас смотрели, как на каких-нибудь инопланетян. Более неловкой ситуации я и представить не мог. Начавшаяся в полночь месса, отвела от нас презрительные взгляды местных. Все слушали литургические песнопения, а я пытался услышать фальшивые ноты. Но не услышал ни одной. — Отлично поют, — прошептал я Рио на ухо. Она улыбнулась в ответ и снова приняла одухотворённый вид. — Так ты веришь в Бога? — снова прошептал ей. — Я верю, что моя бабуля в раю. И иногда, когда отдыхает от своих небесных хлопот, подсматривает за мной из-за облачка. — Знаешь, сегодня пасмурно. Из-за облачка подсмотреть невозможно. Это я к тому, что твою рождественскую традицию мы соблюли. Как насчёт моей? — украдкой лизнул её в шею. — Потерпи. Мы только пришли. Полчаса спустя старички, перешёптываясь, вновь стали кидать на нас косые взгляды. И вновь мне стало не по себе. Не будь на дворе двадцать первый век, я, верно, бы решил, что они вот-вот разведут костёр и сожгут нас как еретиков. — Хочешь, уйдём? — теперь шепнула мне на ухо Рио, а я ощутил, как кто-то вцепился в рукав моего пальто. — Круспе? — впились в меня огромные чёрные глазища какой-то старушенции. — Ты что ли? — Бабуль, вы обознались, — похлопал я её по плечу и попытался высвободить руку. Но старушка держала меня мертвецкой хваткой. Грубить или применять силу не хотелось, и я перевёл озадаченный взгляд на Рио. Она уловила мою мысль и что-то шепнула на ухо старушке. Та охнула и перекрестилась, отпустив мой рукав. Я не удержался и рассмеялся в голос. И теперь в центре внимания был не рождественский хор, а мы с Рио. — Простите! — виновато поднял я ладони, и мы попятились к выходу.