Error

      Нихуя не скучала!       Делаю привычную манипуляцию и упираюсь руками о стол, слабо соображая о положении в нынешней ситуации. Сколько мониторов мне придётся погубить, чтобы он не добрался ко мне? Не может же эта хуйня преследовать меня вечно, да? Ладно, может. На что я, собственно, надеюсь? Что сбой в некой вселенской системе исправится сам по себе? Что мне для этого достаточно будет просто визжать от страха? Нет-нет-нет… что-то я упускаю… что-то старательно прячется от моих и без того слепых глаз. Дерьмо!       Я пристраиваю свою пятую точку в кресло босса, отчего на мгновение темнеет в глазах. Пиздец. Мысль о том, что я сижу на месте босса пугает меня больше, чем та херь с языком с моей ладони, а то и длиннее. Хах. Вот же идиотка. Сколько раз мне придётся хлопнуть себя по лбу, чтобы мозги встали на место? Энное количество раз, наверное, свыше сотни. Но что мне ещё делать-то, если понимание отвергает логика? Такого, подумать если, не может быть. А если вообразить… ай, блядь! Надо бежать! Да куда?! Чтобы совсем отшить этого маньяка, к херам, разве что, понадобится зарыться в каком-то африканском племени, где в худшем случае станешь жертвой каннибалов, а в лучшем — сдохнешь от укуса малярийного комара, хотя… и то, и то звучит одинаково хуёво. Значит, пизда уже совсем близко.       Я поднимаюсь и с пассивной паникой выбираюсь отсюда, не желая более оставаться тет-а-тет с уже таким ненавистным мною чудом техники. Вот как, значит, надо отбивать желание у геймеров торчать за компьютером ежедневно? Хороший метод, ничего не скажешь! Да только психика куда быстрее скатывается в большую задницу, а не выбирается из неё. А я уже вся трясусь хожу и объяснить не смогу, чего меня так ебашит. Лиззи мне не столь близка, дабы ей об этом рассказать. Боязно, хотя мне нечего терять. Всё и так ужасно. Придётся просто сказать, что я не поняла, в чём проблема. Надеюсь, она мне просто поверит.       Лиззи я замечаю у одного из столиков. Она разговаривает по телефону: было бы невежливо её отвлекать, но меня сейчас это не столь беспокоит. Я топаю к ней, попутно замечаю, что больно уж много люду у заведения. Протягивая руку, я окликаю Лиззи, и касаюсь её запястья:       — Слушай, Лиззи…       Она, будучи весьма нервной, перебивает меня:       — Подожди, я вызываю скорую помощь.       — Кому? — я начинаю беспокоиться, и мой взгляд вновь прикован к столпотворению.       Дежавю и чувство страха утяжеляют работоспособность моей нервной системы. Нихера не соображая, я иду к выходу и оказываюсь на улице, где отрезвляющим потоком мне в лицо хлынет ветер. И в следующее мгновение вдруг появляется желание ещё ощутить такой же поток, дабы вернуться на землю.       — Мама!..       Я кричу и мигом оказываюсь у дороги. Клянусь, даже тогда, когда меня настигла опасность в виде человека, что хотел вылезти из несуществующего мира, мне не было так страшно, как сейчас. Даже если есть вероятность, что это частью замкнутого круга событий, мне не легче. Эмоции нельзя притупить, даже если прекрасно знаешь, что всё вернётся на круги своя. Одинаково больно, даже если придётся пережить это бесчисленное количество раз. И даже если кажется, что когда-то уже это было. Но когда… когда? Почему эта боль мне так знакома?       Я кладу руки на ужасно бледное лицо мамы и чуть приподнимаю его под голоса, сканирующие мне не трогать собственную мать. Её сбила машина. И этот ублюдок стоит в стороне: неужто не хватило бензина, чтобы свалить с места преступления?       Бросив на него ненавистный взор, я вновь вглядываюсь в глаза мамы, что в полнейшем шоке и непонимании уставились вверх. Я начинаю поглаживать её по щеке, пока к моим коленям добирается кровавая лужа, текущая из её раны на бедре.       — Мама, всё будет хорошо, — едва проговариваю я и прижимаю её к себе. — День повторяется, ты будешь здорова.       Она уделяет лишь жалкий миг, чтобы посмотреть наконец на меня, а после со слабым вздохом прикрывает глаза. Я ещё слышу, как она дышит, но ощущение, что вот-вот я встречу с ней смерть, не ослабевает. Я и сама не дышу почти, боюсь нечаянно что-либо пропустить. Пропустить смерть… ха-ха. Ха.       Я чувствую на устах нервную ухмылку и на время забываюсь; я слабо помню, как из моих рук забрали маму, как меня саму пытались поднять. Я не могу забыть то, что иной день останется тем самым днём, и всё будет хорошо. Мне лишь надо поспособствовать этому. Противиться системе, дабы вернуть всё, что я потеряла, да обрести то, что мне так важно. Однако что мне важно, когда всё оно в итоге исчезнет?       И, в конце концов, исчезнет ли он? Ведь перед тем, как залезть в машину скорой помощи, я оглядываюсь.       Он стоит там. За стеклом.       Что ты от меня хочешь?

***

      Меня высадили в коридор. Ожидание, скажу я банально, — наихудшее, что приходится пережить. Ожидание смерти. Счастья, что кончается неудачей. Целая полоса пиздеца, что безжалостно треснет тебя по голове за твою наивность, то есть, за веру в лучшее до самого конца. Я, к примеру, уже ничего не думаю, хотя нет, всё же думаю. Это какой-то маразм. Кто-то сильно возжелал надо мной поиздеваться. Правда, это даже не смешно нихуя. Плакать хочется. Я никак не могу повлиять на свою жизнь. Что может быть хуже? Сижу, жду. Тело не прекращает трястись. Мне холодно, а ещё белый день на дворе, знойный. Я словно сплю, не могу разобрать, действительно ли я сейчас здесь, может, я дома, под пуховым одеялом и соплю в две ноздри. Всё хорошо. Рядом лежит Карло, похрапывая вовсе не собачьим храпом. Всё, как было раньше. Потом встану, буду ворчать, что не выспалась. А там снова колледж. Постараюсь не опаздывать на ненавистную работу. Вечерами буду тусить с Сарой и Филом. Это же было так классно, так нормально… ещё бы ела мамин суп с грибами. Он такой вкусный. Очень вкусный. Папа бы ворчал, что неаккуратно ем, ибо заляпала всю толстовку. Пиздец.       Я вытираю одинокую слезу рукавом и подпираю подбородок рукой, шмыгая. С одной стороны: всё осталось прежним. Единственное, что от меня требуется, — принять эту сероголовую херь. Но я, мать твою, не могу! Что за хуйня, а?!       Среди и без того многочисленного стука каблуков медсестёр по кафелю слышится куда более гулкий шаг, который весьма заметно отличается от них. Целенаправленный. Хищный. Я даже не удивлюсь, если увижу его.       Приподнимаю голову. Хах.       — Уже не так пугаешься, — негромко констатирует Питер. — Я рад.       Я едко улыбаюсь. Пидор.       — У меня нет сил, — я замечаю в его руке две розы, закреплённые чёрной лентой. — Ты мне будешь каждый раз дарить розы?       — Тебе не нравятся розы? — спрашивает он по-детски как-то удивлённо.       Блядь, да после тебя я буду обходить каждый куст с розами или их малейшим намёком!       Он меня бесит. Раздражает. Выводит. Я его ненавижу. Его розы, его жуткие голубые глаза, что пугают меня до усрачки. Его, блядь, километровый язык вообще меня добил. Конченая ящерица!       — Ты или глуп, или притворщик! — вскипаю я и встаю с лавочки моего мучительного ожидания. — Ты мне не нравишься. Всё мне это не нравится. Убирайся из моей жизни! Ты мне её только портишь, черт возьми! Чокнутый!       Я толкаю его и пытаюсь добраться до уборной, надеясь, что ему хватит ума не залезть в специально отведённое для женщин место. Однако он шустрее: настигает меня прямо у двери, когда я уже перешла на бег. Я пытаюсь ещё раз оттолкнуть его, однако тщетно: он шпала, к тому же чертовски высокий. Сжимает мои плечи, пытается обратить на себя мой взор. Отвали! Прочь!       — Как же ты не можешь понять… как я уйду, если я не могу без тебя? Я тебя люблю, никого так не любил, как тебя!       Говорит всё это на надрыве, пытаясь донести до меня мысль, что никак не укладывается в моей голове. Дело не в его слепом восхищении, а в том, мать твою, что он не существует! Точнее, не должен существовать!       — Замолчи! — бью его в грудь — да был бы только толк. — Ты — больной ублюдок! И меня делаешь под стать себе! Я… убью тебя! Как ты убил ту девчонку!       Я выхватываю из его рук розы и бью по нему. Бесполезно. Бесполезно! Ему ведь весело — улыбается. Весело ему! Ему — весело! Мне же нихуя невесело!       — Дорогая, это бессмысленно, — скользко ухмыляясь, шепчет Питер, склонившись надо мной. — Стой.       Вздрогнув, я замечаю, как он косится в сторону. Там кто-то есть.       — У нас есть слушатели, — звучит вдруг, ей-богу, как приговор.       Кажется, он лишь за секунду оказывается возле медсестры, что подслушивала наш бред, и хватает её за шею, легко поднимая. Её затылок ударяется о стенку, она же жалостно взывает. Из-за хуй знает пойми откуда он выуживает нож и легко проходится лезвием по её горлу, из которого тотчас брызгает мерзкая мне кровь. Сколько я её уже увидела за последнее время? Она ещё осталась у меня на штанах, когда мама истекала кровью, на коленях, и, кажется, пару капель долетели до моего лица. Провожу дрожащей рукой по лицу — показалось. Сложно сказать, что полегчало. Меня вот-вот и вовсе вырвет.       — Т-ты…       — Если бы ты изначально поговорила со мной, было бы куда легче, — как будто никого не убивал, Питер заговорил, небрежно роняя тело. — Позволила бы мне любить тебя. Но мы всегда можем попробовать ещё раз, пока не дойдём до нужного финала, не так ли?       Он подходит ко мне, пока я медленно опускаюсь вниз. Касаюсь ладонями холодного кафеля, пока глаза старательно избегают труп, из шеи которой оживлённым потоком льётся кровь. Много крови, очень много. Питер как будто к этому привык. Есть ли у него хоть вообще капля милосердия?       Хах, ну да. У персонажа, помешанного на мне, и какое-то милосердие? Чего же я так туплю-то?       — Я ничего не понимаю! — я бью кулаками по полу, больно ударяюсь костяшками. — Как?! Как такое возможно?!       Он опускается передо мной на колени, из-за чего я спешу отползти, однако Питер успевает меня схватить за ногу.       — Хотел бы я знать, — елейно протягивает он, даже не краснея из-за явной лжи.       Он должен знать! Никак иначе!       — Ты врёшь, сукин сын! — я ударяю его по руке.       Он на это смеётся. Но его лицо быстро преображается из блаженного в разгневанное, из-за чего я даже начинаю побаиваться, что и мне достанется подарок в виде ножа в теле.       — «Сукин сын» — это как раз в точку, дорогая, — процеживает Питер и усиливает хватку. — Если бы моя дражайшая мать позаботилась обо мне изначально, то у меня было бы куда больше шансов увидеть тебя без каких-либо преград.       Мать, значит. Дело в создательнице? Он её знает? Тогда чего же не доберётся к ней, раз у него с ней какие-то траблы? Зачем ему я — та, что он и знать не знает?       Чёрт побери. Плевать. Раз может — а он может — то пусть возвращает меня обратно. Так дело не пойдёт.       — Можно ли вернуться? — прошу, взирая прямиком в ненавистные глаза.       Такая резкая смена настроения беседы его на время ошеломляет.       — Вернуться? Куда? — глупо переспрашивает Питер.       — В тот момент, — я упускаю голову, глядя на засохшую кровь на штанах. — Я не хочу жить в тот день, когда моя мама вот-вот может умереть. Пожалуйста, верни.       Я не люблю его улыбку. Она всякий раз у него плотоядная, похотливая. Хочется её столкнуть с кулаком, дабы не была настолько довольной.       — Увидимся завтра, дорогая.       Я моргаю. Моргаю ещё раз.       — Пизда! Т/Н, какого хрена?       Да. Я снова здесь. И почему меня возвращает именно в тот момент, когда я слышу противный голос Филлипа? Я скоро через экран к хуям его рот зашью.       — Завались, — грублю я, чувствуя, как меня всё невероятно заебало.       — Что? — охуевает Фил.       Этот пидор не привык, когда ему грубят. Зачастую это его роль — быть главным ментальным абьюзером. Для ответного удара он явно не был готов.       — Завались, Фил, не визжи, как поросёнок, — повторяю я, и прилетает сразу же:       — Ну так иди на боковую, а не оскорбляй людей.       Забавно прозвучало. Словно обиженное дитя что-то пробурчало себе под нос.       — Я не оскорбляла. Это была метафора, — меня начинает пробирать на смех.       — Да, Фил, завались уже, — подключается Сара. — Ведёшь себя как девчонка в её «наилучшие» дни месяца.       — Да катитесь вы обе к чёрту. Стервы, — и на этот раз уходит Филлип.       С богом, как говорится. Иногда даже есть плюсы в этой временной петле: можно испробовать любой вариант событий, не боясь, что он закрепится в дальнейшей твоей жизни. Хотя… должен же быть какой-то конец, верно? Какой-то один и единственный вариант, который расставит все точки над «і». Тогда наверняка мне не стоит так экспериментировать: в конце концов, прикол жизни в огромной вариации вариантов событий и малым выбором их количества. Значит, надо закатать губу, однако это ли моя основная проблема? Мне просто надо поскорее найти выход! Или найти хотя бы ответ на вопрос, что, мать твою, происходит. Много ли я прошу? Надо добыть ответ у Питера. Вечно скрываться у меня не выйдет. Но одной бороться с этим боязно — я не из смелых.       — Вот хуйло, — после недолгих раздумий выдаёт Сара.       — Он меня заебал, — чистосердечно признаюсь в знак поддержки.       Сара смеётся. Мне нравится её смех, пусть и весьма хриплый и развязный.       — Ты, гляжу, не в духе, — подмечает она, и я мысленно киваю. — Обычно я так говорю.       Верно: обычно Сара и Фил поливают друг друга помоями, пока я чавкаю на фоне какой-то вкусной дрянью. Так было раньше. Что сейчас — и не знаю.       — Есть такое, — неохотно отзываюсь я.       Сказать толковое я не в силах. Всё кажется сплошным бредом. И разговор этот, если честно, как-то затягивается.       — Не поделишься со своей лучшей подружкой, а?       Боязно. И бессмысленно. Однако хочется. Тем более я верю Саре. Она единственный человек, которому я абсолютно доверяю, несмотря на все её недостатки: в конце концов, у кого их нет? Тем более вряд ли может выдастся ещё такая возможность поговорить.       — Это весьма сложно, — выдыхаю я.       Я схожу с ума. И не как я думала раньше, мол, мне видится всякая хуйня. На меня это всё давит, и я не выдерживаю. Я уже потеряла все мысли, что подталкивали меня к верному исходу. Я запуталась. Но всё так же желаю довериться.       Говорить Саре правду или нет?