Черная легенда

Уговорить Кипелова вернуться оказалось ещё сложнее, чем все думали. Кипелов просто перестал выходить на связь с кем бы то ни было. Остальные члены группы, и все, с группой связанные, начали Лёшу откровенно пытать: он негласно был признан лидером группы в отсутствие Валеры. Однако без имени и голоса обойтись уже становилось невозможно, а проблемы более эзотерического характера также требовали найти Валеру немедленно. Харьков понял, что для того, чтобы собрать снова всех, кто может помочь, нужна самая тяжёлая артиллерия — а именно сама жертва Дубинина и Валеры. Володя вышел из прострации, в которую погрузился совершенно неожиданно даже для себя после потери Кирилла, и мгновенно согласился, хоть Лёша и полагал, что уговаривать Холста придется дольше. Сам Володя, хотя и был жертвой в сложившейся ситуации, понимал, что без его участия ничего не сдвинется с мёртвой точки — и кроме того, после смерти Покровского он сам был впервые в жизни напуган и отчаянно, страстно хотел жить. Не хотелось умирать, будучи сожранным неведомой тёмной нечистью, вызванной по глупости ближайшим другом. Не хотелось, чтобы другу было больно от его ошибки молодости. Поэтому, когда ему позвонил Харьков, он отбросил всё лишнее и согласился на встречу и помощь в поимке беглого Кипелова и розыске Грановского и Лекса. Собраться для Володи оказалось неожиданно трудно, и он не понимал, в чем на самом деле состоит проблема — в том, что тёмная сущность выпивает его силы, или в том, что он морально раздавлен всей этой историей. С трудом собрав себя в кучу, Володя задумался над дальнейшими действиями. В первую очередь надо было привести в чувство ушедшего в себя Виталика, а потом заняться остальными. С Виталиком оказалось проще всех: едва увидев Холста на пороге своего дома, Дубинин выволок его наружу, разрыдался у него на плече и плакал, бормоча извинения и покаяния, пока не устал. После этого внезапного взрыва эмоций Виталик медленно, но верно начал возвращаться в норму, стал интересоваться домашними делами и делами группы, поотвечал друзьям, которые месяц пытались понять, где он и что с ним происходит, и успокоил жену и сыновей. Найти Грановского тоже не составило труда: подавленный, мрачнее чем обычно, Алик нашелся у себя дома: Холст напряг память и вспомнил адрес старого соратника, заявился к нему домой так же, как к Виталику, и, намекая на то, что следующей жертвой может стать он сам, быстро убедил Алика выйти из добровольного затворничества. Грановский тут же поднял Лекса, который с неохотой расстался со своим любимым лесным обиталищем и пришел к басисту обсудить дальнейший план действий, а также поделиться опытом встречи с темной сущностью. Рассказав все, что увидел и ощутил, Лекс вверг Алика в глубокую задумчивость. Вскоре после этого с ним связались Житняков с Мавриным и Харьков и поделились своими исследованиями — как и с Маргаритой и Виталиком. Оставалось самое главное — найти Кипелова, местонахождение которого не могла уже озвучить даже вернувшаяся в город жена, которая задумчиво отвечала на все вопросы, что Валера планировал остаться на даче. Володя принял тяжелое, но необходимое для него решение: отправиться за Кипеловым самостоятельно, хоть и не в одиночку. С одной стороны, ни видеть Валеру, ни тем более разговаривать с ним не хотелось. С другой стороны, решение текущих проблем требовали непосредственного участия Холста, и ему пришлось пересилить себя. Но основной проблемой было то, что никто, даже Харьков, не знал, где находится дача Валеры. *** Маврин, на правах старого приятеля заявившись к Галине, долго пытался её разговорить, окольными путями выведать, где искать Валеру, но Галина упорно молчала. Отпивая чай, Маврик от безысходности решился просканировать женщину, и с трудом удержался от крика: в Кипеловой явственно читалась черная, страшная энергия, похожая на ту сущность, которую Маврин с коллегами безуспешно пытались уничтожить и изгнать. Осторожно дотронувшись до нее, Сергей понял, что это похоже на то, что сидит в Володе: но в Холсте, забитое, затоптанное защитой, собственной силой Холста и стараниями Дубинина дистанцироваться, этот кусочек тьмы было увидеть не так уж просто. Галина что-то спокойно говорила, а Маврик, трепеща, снова притронулся к темноте в ее груди. Тьма никак не откликалась на магические манипуляции, и Маврик уже было успокоился… Свет погас. Окно, разрывая замок стеклопакета, распахнулось, и тьма сгустилась, как и в прошлые встречи Маврика с нею. Тяжелый, давящий на психику и проникающий в голову шепоток разнесся по кухне. Галина, замерев, сидела, опустив глаза в чашку с чаем, не ощущая, не видя происходящего, а Маврик, роняя табуретку с грохотом, вскочил, вскинул руки, начал лихорадочно вспоминать самые сильные заклятия. — Ты же не защитил того, другого? Почему ты думаешь, что сможешь против меня что-то сделать? — Ехидно шептала тьма, рождая полузабытую боль снова в сердце Маврина. Сергей понимал, что не должен поддаваться на провокации, но его решимость снова, как и в прошлую встречу, начинала таять. Из последних сил, обволакиваемый тьмой, страдая от душевной боли, боковым зрением видя, как тьма пожирает и Галину, Маврин решился на то, на что не решался со времен бесшабашной юности: в его руках начало рождаться чистое, красное пламя, подсвечивая его глаза, волосы, отгоняя мрак, согревая воздух. Протянув руки и повернув ладони друг к другу, он создавал классический, эталонный фаербол — шарообразный сгусток пламени, пульсирующий в воздухе и подтягивающий энергию прямо из окружающего мира. В лесу месяц назад Маврин не решился устраивать пожар, но в границах хорошо защищенной квартиры и с доступом к воде было не так страшно. Главное — убеждал себя трясущийся от напряжения и волнения гитарист — главное не шибануть по газопроводу. Тьма почуяла неладное сразу, и с шипением шарахнулась от огня, рождавшегося в руках Маврина. Увидевший эту картину со стороны, вероятно, видел бы её потом в кошмарах — полыхающая отсветами огня фигура рыжего гитариста в окружении плотной, явственно щипящей тьмы, вибрирующей и вытягивающей желание жить. В одно мгновение Маврин вдруг решился и поднял голову — в глазах ярко взметнулись языки огня — и резко хлопнув ладонями рассыпал вокруг себя фейерверк пламени. Кухня озарилась мириадами огоньков, загорелись обои, что-то полыхнуло на столе, волосы Галины начали тлеть. Тьма с громким шипением шарахнулась, отпустила жертв — и растворилась. *** Свет вернулся, и отмершая Галина в панике вскочила, в секунду осознав, что в её кухне происходит ад. Маврин, быстро сориентировавшись и не имея времени на передышку, поймал Кипелову, затушил ей волосы и начал полотенцем забивать огоньки, тлеющие по всему помещению. С трудом в четыре руки затушив пламя и искры, Сергей с Галиной стояли посреди полуразрушенной кухни в саже и пепле, глядя друг на друга немигающим взглядом, а через момент Галина пошатнулась и упала в едва успевшие протянуться руки Маврика. Гитарист унес Кипелову в комнату, уложил на диван, принес воды. Через некоторое время Галина открыла глаза и уставилась на Маврика, как будто собираясь что-то сказать. Измотанный, он не торопил её и молча предложил воду. Благодарно выпив полстакана, Галина, глубоко вздохнув, вдруг произнесла: — Я знаю, что это сделал ты. И знаю, зачем. — Что?! — не ожидавший такого поворота, Маврин шарахнулся от Кипеловой и, споткнувшись, уселся на пол. — Я знаю, что это. Валера… Валера показал и рассказал мне, — Галина замолкла, но ненадолго. — А потом оно пришло. — Оно? — всё ещё пытавшийся осознать происходящее, гитарист отчаянно затупил. — Да. Та тьма. Я знаю, что она убила вашего Кирилла. Я знаю, что она убивает Володю. И знаю… — Галина снова запнулась. — Знаю, что она теперь убивает меня. Маврин, с трудом взяв себя в руки и продолжая сидеть на полу, неосознанным жестом вытащил из кармана джинсов порядком помятые сигареты и прикурил от огонька на ладони, уже не заморачиваясь тем, чтобы что-то изображать. Кипелова без энтузиазма смотрела за этой процедурой, а потом молча протянула руку. Маврин, тоже устав удивляться, подал ещё одну прикуренную сигарету Галине, та не очень умело пару раз затянулась, встала и пошарилась в шкафу. — Вот, пепельница Валеркина. Мы не стали выбрасывать, — пояснила она, протягивая упомянутую пепельницу Маврину и садясь обратно на диван. Затянувшись снова, она продолжила: — Он приехал на дачу с совершенно мертвыми глазами. Я такого никогда не видела раньше. Начала спрашивать. Он сначала говорил о Кирилле. Потом, однажды, рассказал мне о том… Об этом вот. Просил поверить. Я думала, он с ума сошел. Потом она… Эта тьма. Она пришла, — отрывистыми, краткими фразами говорила Галина. — Она издевалась над Валеркой. Говорила ему… Многое. Потом я, кажется, что-то пропустила и очнулась, и Валерка кинулся ко мне, плакал, кричал, что не хотел. Сказал, что во мне теперь что-то страшное. Что ему нельзя прикасаться ко мне. Сказал, чтобы я просила помощи у вас. Я домой поехала. Вы все спрашивали, а я ничего почему-то не могла вам сказать, как будто на выходе обрубало. Потом ты пришёл. Потом вот. Маврин внимательно выслушал всю эту странную тираду и слегка побледнел — не только от измотанности, но и от страха: он осознал в полной мере силу трагедии, случившейся с Кипеловым и его женой, и понимал, что теперь просто обязан решать эту проблему до конца — ради памяти Кирилла, ради Володи, ради Галины. План родился сам собой: Галину, выяснив у нее координаты дачи, срочно отправили под защиту лесного домика Лекса, наврав всем, включая кипеловских детей, что Галина после пожара на кухне вернулась на дачу. Дубинина оставили дома под дистанционной защитой Маргариты, Попова и Грановского, а Маврин, сам Лекс, Житняков, Холстинин и Харьков поехали к Валере. *** Валеры в доме и рядом с домом не обнаружилось. Харьков, ничтоже сумняшеся, взломал замок, мысленно отметив возместить, и долго шарился по дому вместе с Мавриным, которому Галина подробно описала дом и все потайные уголки в нем, но нашел только испуганного бродячего кота на чердаке и слой пыли. Создавалось впечатление, что уже минимум несколько дней здесь никто не живет. Лекс, отбросив смущение, прочёсывал лес вокруг дома, а Миша, напевая себе под нос, слонялся по посёлку, очаровывая есенинской внешностью местных бабушек и дам и выспрашивая у них про Кипелова. Холстинин, быстро устававший и находившийся в самом уязвимом положении, старался не расходовать себя понапрасну и просто мрачно покуривал на крыльце кипеловского дома, периодически прислушиваясь к своей интуиции и многолетнему знанию Валеры. Под вечер, придя в самое дерьмовое расположение духа, вся компания собралась на крыльце рядом с Холстом и поделилась открытиями. Житняков с тяжким вздохом и глазами маньяка сообщил, что «А вот эти Валерка с Галькой-то люди хорошие, мужик он голосистый да хозяйственный, а дети-то с города врали, что он какую-то там сатанинскую музыку поет» и «Ой какой этот Валера Саныч мужчина-то интересный, жаль женатый, молодой чемодан, а вы холостой?», и нервно попросил убить его. Отказав Мише в столь желанном убийстве, Маврин и Харьков оповестили, что в доме нет следов не только Валеры, но даже его ауры, а это значит, что не был он там давно. Лекс понуро сказал, что в лесу никого тоже не нашел, а Холст только грязно выругался и вздохнул. На ночь решили остаться на кипеловской даче. Лекс остался в саду, утверждая, что ближе к земле ему будет вполне комфортно, комнаты Саши и Жанны заняли Холст и Маврин, а на супружеском ложе Кипеловых расположились Житняков и Харьков. Мише не спалось. Он слышал рядом ровное дыхание, казалось бы, совершенно не волнующегося Лёши, перечитывал переписку с женой в телефоне, пытался услышать звуки во дворе и из других комнат и абсолютно, совершенно не хотел спать. Уже привыкнув к своему статусу как в музыкальном, так и в магическом сообществе, Житняков понимал, что многого ещё не знает и в определенной степени всё ещё находится в положении младшего. Однако ему доверяли, его мнение выслушивали, его идеи поддерживали — и это закладывало в него уверенность и веру в себя. Покрутившись с боку на бок, Миша вздохнул, нащупал в темноте штаны, и мыча какую-то мелодию из советского фильма, по привычке прогревая связки, оделся и босиком вышел в сад. Где-то в кустах виднелась сидящая фигура Лекса, но Миша не стал подходить к нему. Вдохнув полной грудью прохладный ночной воздух, Житняков прошелся по аллейке до калитки и обратно, потоптался на месте и уже хотел было вернуться в дом, как вдруг заметил странную тень в противоположной от Лекса стороне. Лекс, казалось, тоже заметил её и слегка шевельнулся, напрягся. Миша, задумавшись лишь на мгновение, медленно пошёл в сторону тени, попутно набирая в легкие достаточно воздуха и настраивая голос на особую, боевую волну. Кравченко медленно, стараясь не отделяться от кустов и деревьев, прошелестел следом, принимая свой истинный облик. Тень вдруг замерла на месте. Миша замер тоже. Лекс перестал шуршать за мишиной спиной. Тень двинулась навстречу. Миша и Лекс не шевелились. Оба вокалиста понимали, что это не та тень, которую им уже приходилось видеть или слышать о ней, но обычной она им тоже не казалось: что-то в ауре, ощущении от тени не давало поверить, что это просто кто-то из деревенских ошибся спьяну участком или какой-то бомж решил переночевать в пустом доме. Миша, напряженно вглядываясь в темноту, вдруг различил что-то знакомое — мелькнули светлые волосы. Через мгновение тень, медленно двигавшаяся навстречу музыкантам, приобрела совсем привычные очертания Валеры Кипелова, которого весь день так безуспешно все пытались найти. Что-то было странное в его походке: всегда достаточно легко двигавшийся, тренированный Валера шёл тяжело, будто совершая огромное усилие с каждым шагом. Волосы его были спутаны, хотя и чисты, а голова была странно наклонена — глаз музыканта было не видно. Ни одежда, ни общий облик, кроме некоторой излишней небрежности, не наводили на мысли, что этот человек находился вне уютного цивилизованного дома. Миша уже было решил, что Валера просто уезжал в гости к кому-то из знакомых, хотя и непонятно — к кому, но тут Валера поднял голову. Его глаза, обычно светло-голубые, были полны тьмы. *** — Валера… Валерий Саныч? — неуверенно обратился к Кипелову Житняков, не решаясь атаковать сразу, но понимая, что что-то пошло ОЧЕНЬ не так. Лекс за спиной Житнякова незаметно приблизился настолько, что Миша кожей ощутил тепло лешего. Валера смотрел неподвижными, чёрными глазами, лишенными и радужки, и белков, на вокалистов Арии и Мастера и не моргал. Ни единого слова не произнес Валера, глядя на своих коллег, и это почему-то разнервировало и без того напряженного Житнякова. — Это не Валера, — вдруг шепнул за спиной измененным голосом Лекс. Миша внутренне дрогнул, понимая, что леший прав, но внешне не отразил своих эмоций. Глядя в черные глаза своего кумира юности и предшественника в группе, Миша пытался понять, сколько Валеры осталось ещё в валерином теле, но никак не мог понять. Тем временем Валера — точнее, тело Валеры — снова двинулось им навстречу. Миша и Лекс, до последнего не желая атаковать, не двигались с места. Валера приблизился на расстояние двух-трех метров, и Миша, понимая, что это его первый бой, вдруг не выдержал и заорал во всю силу своих лёгких, вложив в пронзительный вокализ всё желание жить, любить жену, видеть, как растёт дочка, петь любимую музыку, спасти любимых одногруппников. Тело Кипелова снесло звуком, как ветром, к самому забору и впечатало в него. Лекс, не мешкая, метнулся к нему и опутал его ветвями окрестных деревьев, ударяя по земле. В доме, как только Миша заорал, проснулись все остальные музыканты и появились во дворе с какой-то нереальной скоростью. Предусмотрительно спавшие в одежде Маврин и Холст были полностью готовы к битве, а Лёша Харьков шикарным движением выпрыгнул из окна в одних трусах. Не задавая вопросов, все поняли, что Валера нашелся, и с ним что-то не так: у забора билось, шипя и рыча, опутанное корнями тело, которое все тут же узнали. Холст, отбросив свою рефлексию и проблемы со спиной, подскочил к Валере первым, но Лекс удержал его: — Володя, не надо! Тебе нельзя его касаться! — Я должен! Я должен это сделать! Ради Витали! Ради Кирилла! — рявкнул в ответ Холст. — Но не ценой же своей жизни! — подскочил Маврин и оттащил рвущегося к Кипелову Володю за ремень, как когда-то в юности вытаскивал из драк с люберами. Обалдевший от созданного самим же им эффекта Житняков проморгался и подошел к остальным одновременно с Харьковым. — Начнем с того, — успокаивающе начал Лёша, — начнем с того, что убивать Валеру всё-таки не надо. — Это ж, блядь, не Валера… — прошептал Миша. — Это ж эта, как её, эта тварь шумерская… — И эта тварь всё ещё внутри ебучего Валеры, — припечатал Харьков. — Я бы, не скрою, хотел спасти своего придурошного патрона и продолжить музицировать с ним. — Ах, ты уже тоже заметил, что он придурок, — мрачно откомментировал Холст, успокаиваясь и садясь в траву рядом с Лексом. — Ну… В данной ситуации… — дипломатично уточнил Харьков, хоть и с улыбкой. — В данной ситуации он таки придурок. Маврин нервно хихикнул и закурил, отвернувшись от Лекса. — Итак, нам срочно нужен новый план, — резюмировал Холстинин, следуя примеру Маврина. — Потому что я хотел бы, честно говоря, убить всех разом — и Валеру, и то, что в нём, но я понимаю, что во мне говорят эмоции. Так что надо как-то отделить эту муху от этой котлеты, и желательно, чтобы котлета не пострадала. — Не надо никого убивать, пожалуйста, — спокойно попросил Миша, но неосознанно сделал такие глаза, что пацифист Маврин от души умилился. — Давайте уроем только эту дрянь. — Да всё, всё, — успокаивающе отозвался Володя. — Никого не убиваем. Урываем дрянь. Валера вон Лёхе ещё зачем-то нужен. Тело Валеры перестало биться, и это напрягло присутствующих. Синхронно обернувшись к добыче, музыканты поняли, что что-то происходит. Ветви, крепко сжимавшие Кипелова, начали трещать, ломаться на сгибах. Лекс мучительно дернул мышцами лица от таких издевательств над своими деревьями, но не ослабил хватку, а наоборот, усилил. Миша приготовился к новому воплю сирены, Лёшина улыбка стала неприятной, а Маврин тихо зажег в руке лепесток пламени. Холстинин, казалось, не шевелился, но взглянувший ему в глаза увидел бы, что его зрачки стали вертикальными, и прозрачные глаза странным образом налились серебром. — Вы… — послышался из клетки ветвей измененный, ненатуральный голос. — Вы думаете, что ваши дурацкие фокусы освободят вашего приятеля? А вы не больно-то и хотите его спасать. Ты, молодой, знаешь, что пока он жив, тебя всегда будут сравнивать с ним. Михаил, поняв, что обращаются к нему, вздрогнул. — Ты, улыбающийся, ты знаешь, что после него у тебя останется прекрасное наследство, гораздо дороже самих денег. Харьков перестал улыбаться и нервно облизнул губы. — Ты, рыжий, знаешь, что он тебя использовал. И знаешь, что так будет всегда, потому что твоя доброта закончится только с твоей смертью. Маврин шумно вздохнул, но не поменял позиции. — Ты, ты, который меня держит — ты вообще не человек. Тебе не должно быть дела до них и их мелких проблем. Отпустишь меня — и мы разойдемся миром. Лекс не пошевелился и не издал ни звука, но по его телу прошла незаметная дрожь. — А ты, дракон, зачем он тебе? Ты злишься на него, ты винишь его во всём, ты не простил и не хочешь простить его — и поэтому ты самая лучшая еда, которая у меня была за эти тысячелетия. Особенно потому, что ты всегда все копил в себе, и всю твою боль, всю твою скорбь, весь твой самоконтроль можно было превращать в чистую, живительную энергию. Напитавшись тобой, я больше не нуждался бы в носителях. Я уже стал сильнее, сожрав вашего кудрявого друга… Холстинин, в отличие от остальных, не стал молчать в ответ на прямую провокацию — тем более, что ему прямо угрожали и надавили на самые больные точки — память Покровского и все переживания его долгой, трудной жизни музыканта и философа. — ТЫ, ТВАРЬ, ЗАТКНИ ПАСТЬ, — прогремел над участком рык, в котором никто бы не смог узнать мягкий, спокойный голос Холста. Володя рывком встал на ноги и на глазах у всех начал изменяться: его глаза наполнились серебром по самые края, кожа задубела и, казалось, покрылась чешуей, плечи раздались, а Миша мог бы поклясться, что видел удар мощного хвоста по земле. Маврин же на мгновение ощутил взмах крыльев и почувствовал восторг и ужас одновременно: таким Володю он не видел уже многие годы. Харьков предусмотрительно шагнул поближе к Мише, Маврин раскрыл ладонь с огнем и придвинулся к ледяному дракону, черты которого приобрел Холстинин. Лекс, не шевелясь, но чувствуя непривычную его мягкой натуре злобу, продолжал оставаться на месте, удерживая тело Кипелова. Тварь засмеялась мерзким, тихим смехом. — Как легко вас можно спровоцировать, правда? А я вам скажу, что будет. Я сначала сожру вашего приятеля и его покладистую женушку. Потом сожру того, второго, такого нервного и активного. Сожру вашего дракона. Сожру вас. И буду совершенно свободен, — издевательски пропело последнее слово существо голосом Валеры. — Миша! — вдруг опомнился и завопил Маврин. — Лёша! Уязвимости! Какие у него уязвимости? Вы же видели! Вы же помните! Житняков и Харьков, в свою очередь выйдя из мрачного ступора, вызванного провокацией, начали лихорадочно вспоминать всё прочитанное в «мёртвой зоне» Сергея и, внезапно, хором крикнули: — Свет! Оно боится света! — Оно выключает свет вокруг себя, впитывает его в себя и не дает ему проникнуть. Как антиматерия. Оно всё поглощает – свет, звук, — зачастил Миша под энергичные поддакивания Алексея. — Точно… — абормотал Маврин. — Нужно очень много света! Огня! Я мог его спугнуть своим огнем, но пришибить эту тварь можно только очень сильным, прямым потоком света… Дракон-Холстинин обернулся к Маврику. — Нам нужны все остальные, — уверенно сказал он. — Их нужно срочно сюда. Всех. — Как я это сделаю, нахуй? — отозвался рыжий. — Телепортирую? — Это сделаю я. А ты следи, чтобы у меня хватило сил. Мальчики побудут на защите, — грохнул Холстинин и начал совершать какие-то странные пассы руками, всё ускоряясь и ускоряясь. Тварь дергалась и ревела, сыпала проклятиями и грязными оскорблениями. Лекс из последних сил держал её, Житняков с Харьковым, готовые атаковать, не сводили с твари глаз. Маврин, стоя рядом с Холстининым, подпитывал того своей горячей, огненной силой, которую в этот момент можно было физически увидеть как медно-золотые нити, тянущиеся к рукам дракона. Внезапно раздалось несколько резких хлопков, и на траву из ниоткуда высыпались заспанные Маргарита, Галя Кипелова, Дубинин и Прист в полнейшем дезабилье, и в первый момент осознания происходящего порадовались, каждый про себя, что не имеют привычки спать голышом. — А Гальку-то с Виталей зачем? — шепнул Холсту Маврин, не переставая перекачивать другу энергию. — А освобождать их как будем? Особенно Виталика, — тихо прорычал в ответ Володя. — Он же эту херню заварил, он, как и Валера, связан с этой дрянью кровью… Марго и Прист, мгновенно оценившие обстановку, просыпаясь на ходу, подбежали к остальным. Галина с Виталием, недоумевающие, испуганные, приблизились медленно и с опаской, с трудом узнавая старых знакомых. — Где Валера? — нервно спросила Кипелова у вызвавшего у нее доверие первым Житнякова. — Вон ваш Валера, — не оборачиваясь, бросил Миша и махнул в сторону топорщащейся в ветвях тушки. — Здравствуйте Галина, не знаю по отчеству. — Петровна… — прошептала та. — Он… Это мой Валера?! Он в поря… — Галина Петровна! — приветливо воскликнул Харьков. — Дорогая моя! Нет, Валерий Саныч не в порядке, но мы сделаем сейчас всё возможное, чтобы он был в порядке! — Лёшенька! — обрадовалась Кипелова. — Как хорошо, что вы все здесь. Вы же поможете ему? Галина попыталась подойти к тому, что считала своим мужем, но Харьков взял ее за руку и отдернул назад. Кипелова, не в силах спорить от шока, тихо встала рядом с басистом и Житняковым. — Если я скажу бежать — бегите, — шепнул ей Миша. Харьков согласно хмыкнул. Дубинин, нервно ухмыляясь, подошел к своему старейшему другу и соратнику. Тот посмотрел на него и наклонил голову набок. — Ну привет снова, несчастье моё, — стараясь говорить тихо и без рычания, обратился к Дубинину Холст. — Вот, приятно познакомиться. Такой вот я. Будем решать твой косяк кардинально. — Но… Ты же… Тебе же нельзя… — пробормотал Дубинин, глядя испуганными и восхищенными глазами на преображенного друга. — Тебе… Вредно? — Вредно, конечно. Но сейчас не время думать об этом. Нам нужно заканчивать это всё, — с улыбкой в голосе отозвался дракон. — Просто будь рядом со мной. И не вздумай паниковать. Марго и Прист решительно обратились к Маврину за пояснениями, что планируется сделать — а то, что планируется что-то серьёзное, стало очевидно из того, что их перенесли среди ночи к черту на куличики. Рыжий вкратце объяснил суть дела, и Марго расхохоталась: — Оооо, так ваше решение совсем рядом! Неужели ты забыл, ЧТО делала наша Легенда? — Намекаю: когда Миша поёт… — уточнил уже сообразивший, в чем дело, Прист. — Точно!!! — Маврин улыбнулся одним уголком рта и неосознанно отбросил волосы назад. Услышавшая этот разговор тварь забилась и зашипела ещё сильнее, и Лексу потребовалось вливание сил от Приста, чтобы удержать её: энергия лешего, без возможности спокойного общения с природой, начала иссякать. *** Музыканты, сдвинув за спину не обладавших силами Галину и Виталия, образовали вокруг сущности полукруг, и Прист, успокаивающе гладя Мишу по плечу, сказал ему: — Просто пой. Пой ту самую часть Легенды, как будто поёшь её для себя. А мы тебе поможем. В этот момент тварь, в очередной попытке вырваться, разорвала ветви, и Лекс болезненно закричал — боль растений передалась ему. К Кравченко тут же пододвинулась Пушкина и, взяв его руки в свои, успокаивающе зашептала-заколдовала. В это же мгновение Холстинин угрожающе надвинулся на своего противника, с трудом снова подавив желание просто прихлопнуть тварь вместе с телом Валеры из последних сил, и зарычал. Тварь слегка дрогнула, но всё же шевельнулась в сторону своих противников. Миша, поддерживаемый своим наставником, и чувствуя присутствие всех остальных, набрал воздуха: — Лети, ветер, обернись… — тихо начал он, вспомнив, как впервые спел эти строчки. Тьма в глазах Валеры, упершихся в Житнякова, дрогнула, но тварь не прекратила движение. Миша продолжил, постепенно усиливая голос: — Вокруг света и явись, Возьми за собою ввысь Потерянные души… Галина Кипелова вдруг пошатнулась, а попытавшийся удержать её Дубинин вдруг зашатался сам. Миша, повысив голос, продолжал: — И там, у седьмой звезды, Ты стань снова молодым. Пускай дождь живой воды Проклятие разрушит. И запылают небеса снова… Тварь заорала и бросилась на Мишу, но дорогу ей преградил Холст, и, пересиливая внезапно накатившую слабость, вцепился мощными руками, выпуская когти, в тело Валеры. Тварь, дернулась, а потом засмеялась: — Кушать подано! — и вдруг вцепилась в глотку Холстинину. Отбивать его бросился Маврин, а Дубинина, попытавшегося помочь, отпихнул Харьков, крикнувший: — Ты куда лезешь, оно тебя ещё быстрее сожрёт! Раздался ещё один хлопок, и из воздуха не выпал, а торжественно выступил Грановский, полностью одетый и ко всему готовый. Увидев потрясающую картину — Кипелова, пытающего выгрызть горло Холстинину в облике дракона и всех остальных — Грановский оценил ситуацию правильно и рявкнул: — Алексей! Харьков, отбросивший как раз в этот момент Виталия и Галину, которая сбросила оцепенение и тоже хотела оттащить мужа от Володи, обернулся: — Я готов! Грановский и Харьков, несколько внезапно даже для соратников, переместились за спину твари в теле Валеры, сдвинули вцепившегося тому в спину Маврина, и синхронно выбросили руки с согнутыми пальцами вперед. Темные нити, темные и холодные, как сама смерть, оплели и опутали горло твари и начали оттягивать голову от горла Холста, который отбивался уже из последних сил. Быстро переглянувшись с Аликом, Харьков как бы в шутку напомнил: — ВалерСаныча убивать нельзя! — на что Грановский брезгливо сморщился, но кивнул. В этот момент Прист сжал пальцы на плече Миши, и тот вдруг, ощутив прилив энергии, запел в полную силу, так, что даже видавший виды Маврин на секунду отвлекся от сущности: — Лети, ветер, в руки к нам, Вода с кровью пополам, Земля пеплом и золой Огни костров потушит. И гром молнией сверкнёт И тьму светом обернёт, И вновь ветер нам вернёт Потерянные души!!! Миша вдруг поплыл, полетел в бесконечном космосе, закрыл глаза и отключился от всего происходящего — он чувствовал только то, как он поёт, и он пел, не переставая повторяя заклятие. Если бы не влияние твари, посёлок, пожалуй, проснулся бы от этого. Но посёлок спал недвижным, мертвенным сном. Михаил ощущал какое-то неземное, непередаваемое счастье и понимал, что только сейчас, только в этот миг он раскрыл свой дар по-настоящему: дар музыканта и дар мага одновременно. Лекс и лечившая его Пушкина подбежали к Мише и начали дарить ему свои силы — силу поэзии, силу природы. Маврин тут же присоединился к ним, даря свои золотые нити огня, а Попов, тоже закрыв глаза, не прекращал делиться с Житняковым ни на мгновение. А тот вдруг раскинул руки и запел ещё сильнее, ещё прекраснее, хотя казалось, что это уже невозможно: — Лети, ветер, обернись Вокруг света и явись, Возьми за собою ввысь Потерянные души. И там, у седьмой звезды, Ты стань снова молодым, Пускай дождь живой воды Проклятие разрушит. И запылают небеса снова. Лети, ветер, в руки к нам, Вода с кровью пополам, Земля пеплом и золой Огни костров потушит. И гром молнией сверкнёт И тьму светом обернёт, И вновь ветер нам вернёт Потерянные души! Тварь, опутанная нитями Грановского и Харькова, завопила, пытаясь перекричать голос Михаила, но тот, усиленный помощью старших соратников, был непобедим. Голос Михаила, колдовской, невероятный, прекрасный, сильный, плыл над землей, потрясая своей мощью. Холст наконец стряхнул с себя тело Валеры и бросился, пригибаясь, к Галине и Виталию, которые сидели на земле с широко распахнутыми глазами и держались за руки. Обхватив их обоих, Володя велел: — Закройте глаза! — как будто знал, что сейчас должно случиться. И в этот момент раздался гром в небесах, и без всякого предчувствия дождя вдруг сверкнула молния, расколовшая огромное тёмное небо пополам. За ней сверкнула, засияла ещё одна, и ещё, и вдруг с небес полился вместе с прорвавшимся из ниоткуда дождем свет — свет, которым раньше окутывала жертв твари самая странная, самая непривычная песня Арии — Чёрная Легенда.