Sen Varsın

Ну себе-то, наедине, в темноте, в полусне, можно признаться? Никто ведь не узнает, никто ведь не возразит? Азер хочет накрыться с головой одеялом, чтобы наверняка. Чтобы даже он сам потом смог сказать — ничего такого вовсе и нет. Накрывается. Но почему-то становится хуже, становится как-то страшнее. Нельзя в таком признаваться, даже в своей голове. Азер зажмуривается крепко-крепко. Ему понравилось обнимать Караджу. Понравилось быть к ней так близко. Не потому, что это правильно было — утешить, вытереть слезы. Не потому, что после стало проще быть в одном доме. А потому что… Молчи, Азер, молчи! Не смей даже думать об этом, не смей даже про себя произносить! Ты пропадешь, пропадешь навсегда, без вести сгинешь! Когда зашёл сегодня проведать, заговорил про книгу — уже почти сгинул… Обнять бы её ещё хоть разок… Азер переворачивается на живот, прячет голову под подушку. Выбежать бы на улицу, в ночь, кричать бы так громко, как только можно. Только чтобы не жгло изнутри это всё, невысказанное, непризнанное. Караджа — Кочовалы Караджа — из семьи, которая кровью своей только замоет содеянное, Караджа — запретное. Караджа ему нравится. Азер подскакивает на кровати. Признал, признал! Зачем признал, идиот? Что теперь будет? Мысли — злой пчелиный рой, тяжелый гул в голове. Что теперь делать? Не было с ним никогда такого. Девки были, красивые, яркие, манкие. Гладкая кожа, умелые ласки, сладкая дымка. На час или на пару ночей, дольше — уже не о нём. Мама и не спрашивает даже, когда остепенится, когда приведет в дом жену. А теперь — что же? Конечно, тут дело не в красоте. Конечно, Караджа другого сорта. Азер бы задушил своими руками того, кто посмел бы подумать такое о ней. Конечно, Караджа не на день, Караджа — на всю жизнь. Потому что… Разве можно любить её не всю жизнь? Азер шатается по комнате как лунатик. Любить? Азер ли это сейчас думает о любви? Азер улыбается — да, пожалуй что именно он. Как легко и просто думать о любви к Карадже. Азер ни разу не спотыкается в мыслях, не хочет противиться этому. Азер, кажется (только это уж точно никому не расскажет), влюблён. Сам себе удивляется. Сам себе не верит совсем. Влюбленный Азер Куртулуш, не бывает такого. Да и не будет. Только эти часы до утра, только в стенах этой комнаты, Азер даст себе волю. Помечать, например, никогда ведь так не мечтал. Завтра Азер будет холоден, собран, завтра он спокойно посмотрит в глаза Карадже, не поймет она ни за что. А после — так уж вытравит, вырвет, хоть с мясом. Караджа — погибель, Караджа — смерть. А Азер не планирует пока умирать… Глаза, какие же красивые у неё глаза! Азера кружит, Азер даже не знает, чего хочется так нестерпимо. Ноги сами несут к комнате Караджи. Полюбоваться на спящую возлюбленную как в дурацком сериале не выходит, ну разумеется. Знал бы — ту, самую первую ночь провел бы иначе. Дверь приоткрыта. Караджа не спит, читает. Азер замирает в тени, боясь вздохнуть лишний раз. Тело как чужое, несуразное, непослушное. Заметит ведь, обязательно заметит. Вопросами засыплет, усмешками своими истычет. Но как тут уйти, как оторваться? В маленьком круге света Караджа хмурит лоб, закусывает губу, должно быть, и из пушки если стрелять — голову от страниц не поднимет. Ребенок почти, что в жизни-то видела? Азер кривится — видела, много чего видела, и его же стараниями. Грязь и мерзость к ней не пристали, чистой осталась, честной. Хитрости её лисьи — и те не подлость. Сильная, смелая, ломают её об колено — встаёт и идёт, за правдой своей. Азер тихо уходит. Искристое, счастливое, что вспыхнуло только что, потухает, оседает пеплом. С какой стороны ни взгляни — нет этому места здесь, не выживет оно. Каждый первый — забьет камнями до смерти, каждый второй — разорвет на куски, Азер в их числе. Не сбудется, значит, умрет, не родившись. Карадже только Азер не даст умереть. Сбережет, пусть и для кого-то другого. *** Что же это, как же это? Караджа вертится на кровати — никак не уснуть. Не отпустил, не дал уйти! Вот ему-то что, ему-то какая печаль? Выйдет Караджа за порог, может быть даже погибнет тотчас, Азер разве будет плакать? Караджа не хочет в это верить. Караджа в это верить боится. Но она бы руку в огонь положила — будет. И за день до — зашел, побеспокоился, без злости, без раздражения. А еще раньше — обнимал. Будто бы Караджа ему… небезразлична? Караджа зажимает себе рот рукой, Караджа утыкается в подушку лицом. Щеки пылают, пальцы будто колют раскаленными иголками. Не может быть, не может такого быть никогда! Мир вокруг горит, а у Караджи тут что? Любовь, выходит? Да ну какая любовь, что за глупости! Караджа в темноте тянет к себе книгу Гюнея, тихонько, смотрит на нее сколько позволяет ночной мрак. Она завтра может смело войти в комнату Азера и взять продолжение. И позвать играть в нарды может. Азер разрешил. Это что значит? Это что-то значит? Нет, конечно, не значит! Караджа кладет книгу обратно и заворачивается в одеяло как в кокон. С Акшин так в детстве делали, большое одеяло на двоих и не страшно, и можно сделать вид, что всё хорошо. Лицо Акшин, то, до свадьбы, перед глазами, и ком встает в горле. Дядя Кахраман, тетя Недрет, Аджар, Акшин, Сена, дедушка. Дядя Кахраман, тетя Недрет, Аджар, Акшин, Сена, дедушка. Караджа повторяет и повторяет про себя, не плачет. Это не забудется, это не сотрется. Страх снова потерять никуда не уйдет. Страх связан и с Азером тоже. Азер смотрел иначе, говорил по-другому. Совсем-совсем по-другому. Так ведут себя со своими, с теми, о ком беспокоишься. Кого бережешь. Караджа вылезла из одеяла, жарко. Нет мира внутри, давно нет. В голове не лисицы, злые псы, кусают, норовят отхватить кусок послаще. Каждое слово, каждый взгляд, каждую интонацию — под лупу, препарировать, разобрать до атомов. Построить домыслами башню из слоновой кости, разрушить её тысячу раз. Не нужно, без толку. Караджа и так всё понимает, не умом, ум тут бессилен. Отогрелась Караджа в этом доме, под крылом волшебной Фадик. Слишком отогрелась. Расслабилась. И Азер уже не враг, и дом этот уже не тюрьма. Надо уходить. Война теперь не здесь, не с этими людьми. Азер прав — Караджа ничем там не поможет, но она должна быть дома, рядом со своей семьей. Они могут не любить её, но Караджа от своих в беде не отвернется. Чем сможет, тем поможет. В нарды позволит выиграть! Караджа хихикает, не может никак удержаться. И это она ещё упрямая! Караджа раскидывается на постели и улыбается. Караджа в центре огненного урагана, но Карадже спокойно как никогда. Пусть называется это как угодно, пусть живёт как, хочет — Караджа и слова не скажет. Суждено или нет, какая разница? Признано, существует. А дальше — как-нибудь разберутся. Выживут и разберутся, обязательно.