Память режет душу и сидит занозой.
Детский мир разрушен. Высыхают слезы.
(Ирина Стефашина)
🎧: Peter Gundry — A Nostalgic Dream 2002 год. Ночь. Проснулась я от громких звуков. Слышала голоса родителей, они опять кричали друг на друга. Мне страшно было выходить из комнаты, но ещё больше было страшно за маму. Хоть бы папа ей ничего не сделал. Накрылась с головой одеялом, закрыла уши, чтобы ничего не слышать. Мне всё равно было страшно. Их голоса всё громче и громче. Я старалась думать о чём-нибудь хорошем. — Юри, что ты хочешь на день рождения? — спросила мама. — Хочу красивую школьную форму! — мама не забыла, она любит меня. Тогда приближалось моё семилетие, и я должна была пойти в школу. Мама говорила, там будет много других мальчиков и девочек. Она посоветовала подружиться с кем-нибудь, но одной не оставаться. Папа редко появлялся дома. Так было даже лучше. Когда он дома, нам с мамой становилось страшно. Это не мой добрый и улыбчивый папа. Он кричал, злился, потом уходил в спальню и издавал непонятные пугающие звуки. Утром молча уходил. Когда входная дверь закрывалась, просыпалась мама, медленно шла на кухню, чтобы накормить меня хоть чем-нибудь. Сама ничего не ела, говорила, что во сне наедалась до отвала. Но я не верила. Она была очень худой, и глаза красные. Раньше родители любили друг друга, рассказывали мне сказки на ночь, гуляли со мной. После мама стала называть его «наркоманом», «зависимым», а папа маму — «тварь», «стерва, куда ты спрятала деньги?». Раньше нам завидовали, мама так говорила. Когда мне было два года, маму и папу уволили с работы. «В стране начался сильный кризис, работы нет, денег — тоже. А простым людям на что жить?» — слышала от взрослых на улице. Папа так и не смог найти работу. Зато брал деньги у каких-то плохих людей и не отдавал. Злые дяденьки постоянно приходили к нам домой, били папу. Меня мама прятала в комнате, умоляла не выходить, что бы не услышала. Когда всё затихало, я высовывала голову из-под одеяла, прислушивалась. Мама плакала. Вскочив с кровати, я бежала к ней. Родители сидели в кухне на полу. Мама плакала и сильно чесала руку. Рядом лежал маленький шприц. Такие всегда лежали в мусорном ведре. Хотела подойти к ней, обнять, защитить, но я боялась. Папа взглядом запрещал. Ещё никогда я не видела его таким озлобленным. Моё тело тряслось, становилось тяжело дышать. Зубы стучали от страха. — Теперь мама никуда от нас не уйдёт — последнее, что папа сказал, прежде чем я смогла убежать к соседям за помощью.***
— Дяденька, куда мы едем? — мне казалось, если спрошу в пятый раз, услышу «домой». — Ты же знаешь куда мы едем, так почему спрашиваешь? — его голос оставался спокойным. — Грызёшь ногти? Я посмотрела в зеркало заднего вида. Его вопросительный взгляд заставлял испытать стыд за новую привычку. Больше я ничего не спрашивала. Опустив голову, вспоминала тот день. Как во мне тогда нашлось столько сил, чтобы добежать до соседнего дома и всё рассказать, потом то же самое полицейским. Видела из окна как забирали папу, а маму выносили врачи. Видела как ей было плохо, я кричала, умоляла меня отпустить, хотела поехать с ней. Незнакомая тётя в строгом костюме говорила, что за ней присмотрят врачи, что сейчас мне надо подумать о себе. — Но я хочу к ней! Отпустите! Моей маме плохо! — она держала меня крепко-крепко. Пыталась обнять, но я вырывалась. — Юри, всё будет хорошо. Как твоей маме станет лучше, вы увидитесь, обещаю. А сейчас мы поедем в одно безопасное место. Хорошо? — я долго плакала, просила поехать к маме, — если сначала поедешь со мной, потом вы обязательно увидитесь. — и я сдалась, поверила. — Мы приехали, — голос дяденьки вывел из воспоминаний. Поёрзав на месте, я всё-таки посмотрела на дом, где придётся жить, пока мама не заберёт меня. Дверь машины открылась. Меня встретила тёмноволосая женщина в красивом голубом платье. Обращалась ко мне по имени, протягивала свою руку и звала за собой. «Как же много детей…», — первое, что пришло в голову. Так много детей, которых забрали у родителей? Но мне было не страшно, потому что меня мама обязательно заберёт домой. Меня проводили в какую-то комнату, наполненную игрушками, книгами. Кроме машинок и животных, были маленькие диванчики, рисунки детей, развешанные по всем стенам, специальные столики с пластилином для лепки. Всё было таким непривычным. Рассматривала детей — наверное, им столько же, сколько и мне, — тут были девочки и мальчики. Но один мальчик выделялся больше остальных. Он сидел возле небольшого выключенного магнитофона и пристально на него смотрел. Вспомнив слова мамы, которая всегда говорила не оставаться одной, нужно обязательно с кем-нибудь подружиться, медленно подошла к нему. Я поздоровалась первой, мальчик ничего не отвечал, даже не посмотрел на меня. Может, он глухой или плохо слышит? Поздоровалась ещё раз, тишина. Я села рядом, тогда он посмотрел на меня. Слегка улыбнувшись, махала ладошкой, на что молчаливый мальчик повернулся спиной, складывая руки на груди. — Тебя тоже скоро заберут? — неуверенно спросила у молчуна. Не сразу, но он повернулся ко мне. На правой щеке фиолетовый синяк, а на носу небольшого размера корочка от зажившей раны. Его, что, родители били? Но у меня не было смелости спросить об этом. — Нет! — от резкого ответа кожа вся покрылась мурашками. Нельзя же так злобно. Ничего не ответив, я ушла и села на небольшой зелёный диван. Воспитательница всё видела и похвалила за смелость. Из её рассказов узнала, что мальчика зовут Пак Чимин, ему скоро должно было исполнится семь лет. Он с родителями попали в серьёзную аварию, врачи смогли спасти только его. Через месяц, когда стало лучше, из больницы его привезли в детский дом. С тех пор ни с кем из детей и воспитателей не разговаривал. Мне было жаль Чимина. Он выглядел среди других детей самым грустным. Почему-то было желание подружиться только с ним до прихода мамы.***
Прошло много дней, наступила весна, а я до сих пор была в «Доме надежды». Ночами плакала под одеялом, чтобы никто не услышал. Представляла как родители помирятся, скажут, что всё это было злой шуткой, как им жаль и больше не будут расстраивать, как они отведут меня первый раз в школу, а после занятий со скоростью света побегу домой, чтобы рассказать обо всём, что узнала. Они будут внимательно слушать, задавать важные для меня вопросы: «Ты успела с кем-нибудь из детей подружиться?», «Какой урок понравился больше всего?», «Учитель добрый или строгий?». Воспитательница Ким каждый день подходила ко мне, гладила по волосам, обнимала, рассказывала смешные истории про детей. С Чимином мы просто здоровались и вместе ели в столовой. В один из дней я, как обычно, сидела на полу, листая книгу с картинками. Подошёл Чимин и сказал, что сегодня день рождения нашей «мамы». Обернувшись, я посмотрела на неё, но ни нарядного платья, ни красивой причёски не было. Та же форма, тот же аккуратно уложенный пучок на голове и добрая улыбка. Воспитатели всегда так отмечали свой праздник? Все поздравляли, Чимин говорил, что и мне надо это сделать. Только какие слова говорить? Страшно. Отрицательно мотала головой. — Ты такая трусиха, — сильно удивилась. — Хочешь, я с тобой пойду? — Чимин показался добрым и хорошим. — Подержишь за руку? — смотрела на нового друга с надеждой. — Да. — улыбнувшись, положил мою ладошку в свою и отвёл в сторону, где сидела воспитатель. Это был первый раз, когда я увидела улыбку Чимина. Другие дети к нам не подходили, считали нас странными: плачущая ведьма и любитель молчащих магнитофонов. Или чего-то боялись. Воспитатели нас, «бедных детей», жалели, но нам это сильно не нравилось. Мы могли улыбаться, иногда шутить, с надеждой ожидая завтрашний день: меня заберет мама, а Чимина — другие хорошие взрослые. Поздравление далось легко, потому что Чимин был рядом. Не отпустил мою руку, пару раз подсказывал забытые слова. Как бы мне хотелось, чтобы мама забрала отсюда поскорее и отметили следующий день рождения вместе. Это был бы самым лучший подарок. Мою грусть заметил Чимин: — Почему ты грустишь? — спросил он и сел на пол рядом со мной. — Вспомнила маму. — на светлом ковре я рисовала разные узоры пальцем. — Почему она так долго не приходит? — А где она? — я удивлённо смотрела на друга, сегодня он много разговаривал. Тяжело вздохнув, рассказала всё, что произошло со мной и родителями. — Значит, она ещё не вылечилась. Надо подождать ещё немного, а пока я буду с тобой. — Чимин грустно улыбнулся. Лучше от его слов не стало, но теперь мне было грустно не так сильно. Перед тем как пойти в свою комнату, Чимин крепко меня обнял и просил больше не грустить. Я поверила словам друга. Мама любила меня, она обязательно вернётся. Той ночью впервые за три месяца заснула не со слезами на глазах, а с улыбкой.