Советы для "овощей" со стажем

      Сегодня я умудряюсь проснуться ровно в полдень. После размышления о том, как это время вписывается в мой сегодняшний график, мне остаётся только выругаться и упасть вниз с лестницы – ну, во всяком случае, со стороны мой безумный спуск примерно так и выглядит. Наскоро умывшись и причесавшись, я забегаю обратно и на всякий случай переодеваюсь в самую парадную одежду, которая имеется в моём гардеробе – тёмно-синюю тунику с длинными рукавами и чёрные брюки. Потом в тех же примерно темпах перемещаюсь в кухню, повелеваю чайнику вскипятить воду и снова смотрю на часы. Теперь в моём распоряжении есть ещё двадцать минут. Сложно сказать, что хуже: будильник или его отсутствие.       Иногда мы с картиной сами идём к заказчику, но в большинстве случаев всё-таки он идёт к нам, потому что я слишком ленива, чтобы бегать по городу. В последнее время мне приходилось отказываться от этой практики из-за того, что в доме Ножик постоянно кто-то есть. Теперь это, к счастью, необязательно.       Винни взяла в привычку каждое утро убегать куда-то и возвращаться часов в десять вечера, притаскивая то ракушки, то украшения, потерянные, судя по виду, примерно век назад, то ягоды в пригоршне – и это не считая многочисленных фотографий.       Флэйм, как выяснилось, дольше недели в нашем мире предпочитает не задерживаться, а потому благополучно куда-то делся ещё три недели назад.       Шелл гостит у своей семьи в пригороде; признаться, после его отъезда мы вздохнули с облегчением, потому что всю предыдущую неделю он завывал и ныл самым кошмарным образом. Правда, однажды окончательно выведенный из себя Джет заткнул его очень и очень надолго: оторвался от какой-то таинственной энциклопедии, абсолютно спокойно сказал: «Теперь о том, как ты не хочешь в гости, знает весь город, поэтому можешь больше не надрываться» и уткнулся обратно в книгу. Сам Гроза Истеричек, как его после описанного инцидента окрестили в доме, всё время проводит в беседке или в собственной комнате, поэтому можно считать, что его нет вовсе. Что до Ножик и Эллери, их развлечения настолько темны и таинственны, что я предпочитаю о них не задумываться.       Итак, кроме меня, Мирта и Джета, в доме никого нет. Я пью пахнущий мятой чёрный чай, жую шоколадное печенье и жду гостя.       Знаю я о нём примерно ничего, кроме имени и фамилии. И того, что заказывал он рысь в лесной чаще. Но мои безумные сны опять взяли надо мной верх. Зверь бродил вокруг меня всю ночь, а проснулась я с диким приступом вдохновения. Итогом стало странное существо, которое вроде бы было рысью, но издалека, через прищур, с наклонённой набок головой и во многих и многих ракурсах казалось обыкновенной бесхвостой кошкой, причём не всегда с кисточками на ушах. Когда я чисто из интереса поинтересовалась, устроит ли его такое исполнение, он почему-то очень обрадовался и сказал, что более чем. Я удивилась, конечно, но не так сильно, как могла бы. Всё-таки обычные, не обладающие никакими странностями люди, ко мне не обращаются.       Задумчиво протягиваю руку налево и включаю магнитофон. Выясняется, что мой диск оттуда кто-то вытащил: проигрыватель начинает напевать первую песню мюзикла «Кошки». Меня это, впрочем, вполне устраивает. Когда песня добирается до относительно громкой части, у меня неожиданно интересуются:       – С чего это ты слушаешь мою музыку, Ни?       Это оказывается Ножик, вопреки моим представлениям о том, что дома её уже нет. Одета в чёрно-белое платье длиной до колена, на шее серебристая металлическая цепочка, русые волосы заколоты длинными шпильками. Насчёт того, что «украшения для волос» можно использовать в качестве холодного оружия, особых сомнений ни у кого нет, хотя и доказательств этой смелой гипотезе тоже ни у кого нет. Ножик же считает, что оправдания ниже её достоинства, а потому ничего не опровергает.       – А с чего это ты дома в такой поздний час? – парирую я.       – Потому что время терпит, – туманно говорит она. – Но, если это тебя утешит, я уже ухожу. Почти.       С этими словами она распахивает кухонный ящик, затем свою сумку. С секунду переводит взгляд то туда, то обратно, затем бормочет что-то про металлоискатели, а затем начинает решительно распихивать неведомое мне содержимое ящика по карманам сумки.       – Я смотрю, кому-то сегодня не поздоровится, – задумчиво говорю я, следя за её действиями. – Жуткий ты человек.       – Есть гораздо более страшные люди, – невозмутимо отвечает Ножик. – Они почему-то очень любят ко мне подходить со всякими надеждами. Пообщаться, получить порцию любви и ласки, потренировать свою технику боя… И все страшно разочаровываются, получая отказ. Хотя последние-то как раз желаемое и обретают.       – Можешь не стараться, у тебя всё равно репутация, – ухмыляюсь я. – С большой буквы Р. Поэтому никто не верит, что ты просто желаешь самообороны, зато все верят, что шпильки у тебя ещё и отравленные. Надо же им кого-то бояться.       – Могли бы и просто бояться вместо того, чтобы полагать, что я соглашусь загубить себе волосы какой-нибудь дрянью… – оскорблённо вздыхает Ножик. Она заканчивает свои манипуляции с утварью, закрывает сумку и ящик и, передёрнув плечами, возвращает себе привычную прямую осанку. Королевские манеры у Ножик были всегда, но веет от них скорее не самодовольством, а сдержанным достоинством. «Я точно знаю, до чего нельзя опускаться», – утверждает она, и все полагают, что так надо всем. – Ладно, терпение у времени уже кончилось. До встречи!       – До встречи, – отвечаю я, провожая её глазами. Она пропадает где-то в коридоре, потом почему-то говорит кому-то невидимому «Здравствуйте». Это меня удивляет, а потому я встаю посмотреть, что происходит.       В коридоре оказывается различим высокий и тонкий, но явно мужской силуэт, затем входная дверь закрывается. Я догадываюсь, что это, вероятно, мой дорогой заказчик, и выхожу в коридор его встретить.       – Здравствуйте, – смиренно говорю я.       Визитёр, оказавшийся на редкость нервным и бледным юношей в очках, косится на меня настороженно. Вообще, создаётся впечатление, что ему больше всего хочется наплевать на потраченные деньги и исполненную картину и убежать от меня куда подальше. Внешне он, правда, старается этого не показывать. Держится ровно, относительно спокойно и даже не очень косится на дверь.       – З-здравствуйте, Н-ниджи, – почти шелестит это робкое существо, протягивая мне руку.       Я отвечаю на рукопожатие (попутно отмечая, что его холодная рука отчаянно дрожит), надеясь, что моя рожа не очень перекосилась, когда я услышала из его уст своё полное имя.       Мало что я ненавижу так же, как этот набор звуков. Но нет, банковский счёт на кличку попробуй заведи. Отец говорил, что такое имя – это «дань-уважения-твоим-японским-корням-детка!». Ага, как же. Если бы он хоть немного уважал свою мать, передавшую мне те самые японские корни, по его отношению это было бы видно. А если бы хоть немного уважал японский язык, потрудился бы правильно произносить и писать слово, из него пришедшее.       Но, в конце концов, посетитель (чёрт, я же узнавала его имя, почему я ничего не помню?!) не виноват. Он просто решил, что обращаться ко мне по сокращению – не совсем то.       – Зовите меня Ни, – говорю я.       Кажется, он удивляется, но всё-таки сдержанно кивает.       – Чай?       Кажется, он начинает потихоньку проклинать себя (за то, что вообще затеял эту эпопею с художествами) и меня (за мою назойливость). Но всё ещё держится. Хотя вообще непонятно, что во мне такого страшного?!       – П-пожалуй, н-не откажусь, – медленно и ещё более тихо говорит гость.       Вскоре мы уже вполне мирно пьём чай за кухонным столом: я снова жую шоколадное печенье, гость к нему не притрагивается. При ближайшем рассмотрении оказывается, что помимо длинной тощей фигуры он обладает тонкими чертами лица, тусклыми чёрными волосами и уже отмеченной мной очень бледной, почти белой кожей. Глаза, кажется отсюда, серые. Больше внимания, конечно, привлекают прямоугольные очки в чёрной оправе: кажется, они вообще нужны исключительно для того, чтобы собеседник замечал его лицо. Одет он в чёрную же толстовку, серые джинсы и чёрно-белые, кажется, кроссовки. Ахроматические цвета его облика нарушаются только ярко-алым шнурком на шее.       С подоконника приходит Мирт. Кот нагло вспрыгивает на стол и подходит к гостю. Внимательно обнюхивает его руки, не менее внимательно смотрит… и неожиданно трётся головой о плечо человека, начиная мурлыкать. Надо полагать, строка из песни действительно относилась к нему, хотя насчёт бесстрашности я бы поспорила.       – Эй, а со мной ты себя так не ведёшь! – укоризненно говорю я Мирту. Тот равнодушно косится на меня золотистыми глазами, не понимая, к чему я вообще придираюсь, и продолжает ластиться к гостю.       – Меня… меня любят все кошки, – как-то виновато говорит гость, слегка улыбаясь.       При этих словах я неожиданно вспоминаю, что его зовут Максимиллиан. Никогда не была сильна в запоминании имён.       – Вы так говорите, будто это нечто плохое, Макс, – замечаю я, даже не замечая, что перешла на сокращение.       – Хорошо иметь дело с людьми, при… привыкшими к прозвищам, – говорит он. – Их не нужно одёргивать.       Мысленно я чертыхаюсь, но всё-таки делаю вид, будто так и надо – универсальное средство от любой неловкости же.       – Кстати, – продолжает Макс, – я н-надеюсь, вы не сочтёте за н-наглость, но что стало у вас с лицом, когда я назвал вас по полному имени?       В этот раз я уже не чертыхаюсь, а почти матерюсь. Ай да Ни, ай да молодец, ай да мастер самоконтроля!       – Я его не люблю, потому что не люблю своих родителей, – наконец выдаю я. – Они хотели от меня настолько разных вещей, но при этом настолько одинаково на меня забивали, что полюбить их я не смогла бы при всём желании.       Собеседник молча смотрит на меня. Кажется, ожидает продолжения.       – Зачем вам эта дрянная история, простите? – искренне удивляюсь я.       – Чисто из… из интереса. Люблю коллекционировать грустные истории, знаете ли, – как-то невесело ухмыляется Макс.       – Что ж, ладно, – медленно и как-то нараспев произношу я. Гость всем своим видом показывает, что будет слушать и только слушать. Хорошо, хоть записывать не собирается.       Мирт же явно недоволен. По-кошачьи пожимает плечами, щурит глаза, прижимает уши к голове и всем своим видом показывает, что считает воскрешение призраков старых, скучных и нехороших историй дурным тоном.       – А это не моя инициатива, это твой новый приятель придумал! – ехидно говорю я, как-то сразу теряя всё очарование рассказчика. – Так вот, полагаю, для начала стоит сказать о том, что случилось задолго до моего рождения.       – К-как вам удобно.       Удовлетворившись этой фразой, я начинаю повествование.       – Как-то раз в один город приехала семейная чета из Страны восходящего солнца. У них были вполне серьёзные намерения разбогатеть, укорениться, да и вообще начать новую жизнь. А ещё у них было несколько детей. Одна из дочерей серьёзно увлекалась живописью и надеялась стать известной. Но родители полагали, что становиться известной ей не надо, а надо удачно выйти замуж. Девушка, недолго думая, решила намерения родителей опередить – если уж разрушать себе жизнь, так самой. В поле её зрения как раз попал один богатый наследник, как раз начавший удачную военную карьеру. Что характерно, не японец. Через сравнительно короткий промежуток времени состоялась свадьба, крайне огорчившая родню с обеих сторон своей межрасовостью и внезапностью. Какое-то время прошло в переездах по стране, в ходе них у пары родился первенец… Только чем дальше, тем дольше девушка осознавала, что её брак пошёл глубоко не так, да и живописи никакой не будет. И всё больше убеждалась, что действительно сломала свою жизнь – не хочу сейчас рассуждать, права она или нет. Так или иначе, она испытывала ненависть к своему мужу, неприязнь к своим детям. Сложно сказать, как так можно жить. Но, так или иначе, старший сын её стал учёным – относительно признанным, чем усилил неодобрение. А немного до признания у него родилась первая дочь. Догадываетесь, кто это был?       Макс лишь молча кивает.       – Какое счастье, что вы мне верите. Видите ли, в последний раз, когда я делилась этой историей, мне сказали, что я выдумываю и поставили двойку… У вас, я так понимаю, таких полномочий нет, но тем не менее. Так вот. Детство у меня было, мягко скажем, не самым лучшим временем. Отец надеялся, что я достигну успехов в точных науках – ну, чтобы было, чем хвастаться перед учёными друзьями. Но я не оправдала его надежд, поэтому даже жалкая доля интереса, который он ко мне испытывал, бесследно исчезла. Матери я была относительно симпатична, но только пока не научилась связно говорить и даже рассуждать. Тогда вдруг оказалось, что у меня в голове помещается мнение. То есть, своё собственное мнение. Это её напугало. Ещё больше её напугал тот факт, что у моей младшей сестры мнение тоже оказалось своим, никем не навязанным. К счастью, к тому моменту, как я пошла в начальную школу, у меня родился младший брат, и позже оказалось, что он впитывает все слова родителей, а сам собственного взгляда на вещи не имеет. Это её, наконец, успокоило.       Я делаю передышку на глоток воздуха. К счастью, меня всё ещё слушают.       – Как текла моя жизнь в это время, более-менее понятно. Но потом стало немного легче. Сначала моя бабушка, до этого испытывавшая ко мне заочную неприязнь по вполне понятным причинам, поняла, что от родителей мне приходится несладко. И начала относиться ко мне как нормальный человек. Сначала исключительно для того чтобы досадить сыну и невестке, но потом уже вполне искренне. А если вы вспомните о её художественных талантах, будет понятно, кто привил мне любовь к изобразительному искусству. Хотя простить её за демонстративную заботу из вредности мне всё равно трудно.       Макс до сих пор не задаёт мне вопросов и не комментирует рассказ. Чем это считать – следствием застенчивости или признаком интереса?       – Потом я перешла в среднюю школу. Само по себе событие не слишком выдающееся, но в одном классе со мной внезапно оказалась девочка, решившая со мной подружиться. Сначала я несколько ошалела от такого поворота событий, поскольку до этого ко мне относились либо как к пустому месту, либо как к человеку, с которым лучше не связываться. Но потом мы всё-таки стали друзьями. Вообще, я полагаю, что она – мой лучший и единственный друг, а остальные – так, приятели. Возможно, я перегибаю палку, но от правды не так уж далека. До окончания школы моя жизнь текла более-менее стабильно. Но ближе к совершеннолетию я поняла, что на самом деле для дальнейшей жизни мне не нужно ни высшее образование, ни постоянная работа, о чём я и сказала родителям. Вообще-то я думала, что им на меня уже давно и глубоко пофиг, но нет. Они почему-то восприняли это как символ окончательного и бесповоротного краха их попыток меня воспитать. В нашей квартире произошла адская битва на словах, в народе известная как Великий Скандал. В приступе ярости меня выставили из дома, но даже когда приступ ярости прошёл, зазывать меня обратно никто не стал. С тех пор я так и живу: сначала у друзей, потом одна, теперь опять у друзей.       – Это было не очень утомительно? – интересуюсь я у Макса, лицо которого приобрело какое-то мрачновато-злобное выражение.       Мирт, до этого сидевший, напоминая спящего, с закрытыми глазами, вдруг смотрит на меня с неподдельным интересом. Кажется, до сих пор в его кошачью голову не приходила мысль, что у меня когда-то были столь масштабные проблемы.       – Нет, – отвечает гость, – просто с… с человеческой точки зрения, мне совсем не нравится эта история.       – Хотела бы я посмотреть на человека, которому она понравится.       – Я б-бы не хотел, – серьёзно говорит он, – н-не хочу травмировать свою нежную психику, которая и без того… пострадала.       – У вас тоже не самая лучшая жизнь? – осторожно интересуюсь я. А что, у меня спрашивать можно, а мне спрашивать нельзя?!       – Н-не лучшая, – кивает Макс. – Но, п-полагаю, ещё и неинтересная.       – Интересно же вам было слушать мою историю.       Макс вздыхает. Долго сидит с закрытыми глазами, пытаясь построить в голове связный рассказ. Знавали мы таких: без этого их голос дрожит так, что слушать их довольно затруднительно. С чётким планом они, правда, тоже запинаются, но всё-таки не так страшно.       Мирт переводит заинтересованный взгляд на своего нового приятеля. Тот уже справился со своими заморочками и начинает говорить.       – Я… я не думаю, что события, случившиеся со мной, удивительны... удивительны и достойны внимания. Я родился слабым и д-до сих пор остаюсь слабым – здоровьем… и всеми остальными вещами. К сожалению, я хорошо п-понимаю людей, к-которых собственные родители недолюбливают из-за… из-за обстоятельств рождения, потому что п-пережил это на собственном опыте. Мама д-действительно любила моего отца, но он… он решил, что такой сын ему не нужен, а потому ушёл. И у мамы д-долго не получалось убедить себя в том, что я в э… в этом не виноват. Я н-не знаю, п-получилось ли сейчас.       Он быстро косится на меня. Я – всё ещё подобие идеального слушателя, и это действует на рассказчика успокаивающе.       – Н-несколько позже мама, правда, снова… снова вышла замуж, п-поэтому теперь у меня есть отчим и сводные сёстры. Н-на самом деле, у меня хорошая семья, но… но я понимаю, что они – н-не самые близкие мне люди, – Макс делает паузу на вдох и переход к следующей теме. – В глубоком д-детстве у меня был… чересчур робкий характер. Я н-не играл с другими детьми и п-почти с ними не говорил. П-просто сидел в уголке и читал. Н-не сказать, чтобы это способствовало счастливой жизни, но меня, по крайней мере, н-никто не трогал. В т-таком виде жизнь продолжалась… продолжалась до четырнадцати лет. П-потом мы переехали, а мне п-пришлось пойти в н-новую школу. И в п-первый же день н-на меня н-наткнулась девушка, учившаяся на класс старше м-меня. Она… она была первой, кому я внезапно оказался... интересен. Она, собственно, все ещё мой д-друг. К-как и её друзья. Это д-делает жизнь несколько легче, н-но постоянно появляются новые п-проблемы, т-так что пока я всё-таки её… её не очень люблю.       – Её – это кого?       – Её – это жизнь, – мрачно отвечает он.       – А ту девушку зовут Кэскейд, да? – в моей голове возникает весьма безумная догадка, и я решаю её проверить.       Макс моментально замолкает и смотрит на меня огромными глазами, будто его застигли на месте преступления.       – Откуда… откуда вы знаете?       – Я с ней немного знакома. Совсем мельком, но всё же.       «А это у нас теперь называется знакомством, да?» – ехидно думает какая-то маленькая и вредная часть меня, но я её затыкаю.       – Смешно п-получилось, – говорит Макс (он же, как мы теперь помним, Ванадий, он же Ванда). И слегка улыбается. Смех, надо полагать, не входит в список звуков, которые он умеет издавать.       – Смешно.       Повисает неловкое молчание. Я снова принимаюсь грызть печенье. Ванадий с интересом рассматривает свои руки. Мирт делает вид, что уснул.       – Разговор себя исчерпал, я полагаю? – неожиданно громко спрашиваю я. Гость согласно кивает. – Ну, тогда сейчас я вручу вам картину, и мы разойдёмся с миром. В конце концов, ради этого всё и затевалось.       Я быстро поднимаюсь наверх и возвращаюсь с рысекотом. Макс забирает у меня полотно и примерно минуту поворачивает его и рассматривает зверя под разными углами. Я уже начинаю опасаться, что он никуда не уйдёт, но в итоге он прекращает истязать картину, берёт с пола незамеченный мной доселе синий рюкзак и бережно сажает рысекота туда.       – Д-до свидания. Спасибо… спасибо за зверя. Он д-действительно красивый, – шелестит Макс.       – До свидания. Спасибо.       Он уходит, а я бреду обратно на кухню и ложусь прямо на местный диван. Он рассчитан на сидящих людей, а потому несколько узковат, но мне и так сходит.       Мирт подходит к нависающему надо мной краю стола, смотрит на меня и возмущённо мяукает.       – Что, боишься, что не вытерпишь разлуки? – ехидно спрашиваю я. – Ну, если ты не спрашиваешь у человека его адрес, чтобы ходить в гости, и при этом не умеешь писать и печатать… Сам виноват!       Мирт испускает ещё более возмущённый мяв.       – Тварь я ехидная, да? Ну всё, всё, затыкаюсь…       Глядя в потолок, я вдруг осознаю, что соврала гостю. Правильно пересказала краткую историю моей семьи, но почему-то начала нести безумную чушь, как только дело коснулось меня.       Казалось бы, зачем?       У меня остаётся исчезающе мало работы, много вопросов к судьбе и высшим силам, и щемящее чувство стыда.