Советы для "овощей" со стажем

      До вчерашнего дня в окрестностях стояла адская жара, которая почти никогда не посещает наши широты. Солнце палило нещадно, растительность, дома и дороги покрылись пылью, а местное население искренне ощущало себя праздничной выпечкой в духовке. Некоторые (например, Винни) полагали такие погодные условия поводом к увеличению и без того впечатляющих масштабов поглощения мороженого и прохладительных напитков. Абсолютное большинство, однако, особого одобрения высокой температуре воздуха и засухе не выказывало.        Но это всё, подчёркиваю, до вчерашнего дня. А вчера с утра начали стягиваться в долине тяжёлые и тёмные грозовые тучи, а к ужину грянул сильнейший ливень, да так, что тропинки в нашем саду в одночасье превратились в ручьи. Но сегодня вода немного успокоилась и теперь заключена только в безобидных лужах.       Поэтому я сейчас не где-нибудь в четырёх стенах, а очень даже в центре города. Мне не грозит опасность ни утонуть, ни расплавиться, а, значит, можно бродить по улицам, стараясь хоть что-то запомнить, пить на ходу какую-нибудь дрянь (или не дрянь, если повезёт) и вообще яростно ощущать себя Нормальным Человеком – с двух больших букв.       Пункт относительно некачественных напитков я выполнять всё же побоялась, зато прошла столько, сколько обычно не прохожу и за две недели. Поэтому, думаю, не стоит уточнять дополнительно, что я рада осознавать, что стою на тротуаре прямо напротив некого кафе, гордо именуемого «Лёд и стекло».       «Весёлое название, хотелось бы пообщаться с владельцем», – почти машинально замечаю я про себя.       И, решив больше не откладывать, подхожу и открываю застеклённую дверь. Радуюсь отсутствию звона коварно прицепленных над входом колокольчиков (и самих колокольчиков тоже) и прохладному воздуху. Музыка играет достаточно тихо, чтобы не мешать разговору, но достаточно громко, чтобы заглушать его для любопытных ушей персонала.       Осматриваюсь. Белоснежные стены, мебель из некой светлой голубоватой древесины, яркие разноцветные бумажные светильники. Льда не видно. Стекло – ну, разве что оконное. Зато зал почти совсем пустой, только за одним столиком обретаются две посетительницы.       При их виде во мне внезапно просыпается некий незнакомый мне экстраверт со склонностью к подслушиванию. Он с ненавязчивостью рыночной торговки предлагает мне устроиться по соседству. Разыгрывать внутреннюю борьбу мне не хочется, поэтому повинуюсь.       Но, когда я прохожу мимо, одна из сидящих за ним девушек поднимает на меня взгляд, и мне кажется, что его тяжесть пригибает меня к земле, а сам он проникает внутрь меня, охлаждает кровь до температуры воды в мартовской реке и докладывает своей обладательнице обо всех моих прегрешениях. К счастью, она явно не отличается излишним любопытством, поэтому отворачивается и занимается своим стаканом с некой явно безалкогольной зеленоватой пеной. Я неуклюже опускаюсь на стул, так и не заорав. Весело получается: я всю жизнь ждала встреч со сверхъестественными существами, а теперь, когда эти желания начинают исполняться, почему-то пугаюсь до полусмерти.       Люди – в том числе и я – нелогичны до безумия.       Рядом материализуется мрачная леди с выкрашенными в ярко-розовый цвет волосами, жаждущая узнать, за что я собираюсь платить. Я успела напрочь забыть, что пришла в заведение, где люди едят и пьют за деньги, и теперь не хочу мучить девушку долгим выбором, поэтому открываю меню на случайной странице, посвящённой безалкогольным напиткам, закрываю глаза и касаюсь страницы пальцем. Леди удаляется (я даже не пытаюсь узнать, что я выбрала и за какую сумму), я же принимаю максимально удобную для незаметного подглядывания позу, потому что мне действительно интересно, что за гости из иных миров устроились в малоизвестной забегаловке рядом с городским парком.       Одна из посетительниц, примерно моя ровесница, отличается высоким ростом, немного выше меня самой, хотя я превосхожу в росте многих из людей. Бесспорно полная и бесспорно же симпатичная. Тёмно-каштановые волосы безжалостно обкорнаны по бокам лица, зато кончик косы, сплетённой из оставшихся прядей, ненавязчиво покачивается рядом с сиденьем её стула. Тёмные глаза с различимыми даже с моего места золотистыми прожилками, мрачно-вдохновенный вид, ясно читаемые по лицу размышления тысячелетнего мудреца. Одета сия персона в чёрную футболку, явно рассчитанную на кого-то покрупнее, и тонкие тёмно-синие штаны; из-под стола виднеются не по сезону монументальные тёмные ботинки с неожиданно развесёлыми небесно-голубыми шнурками. Руки скрещены на груди, лодыжка правой ноги на колене левой, на столе перед ней полупустой стакан со смесью льда и кофе.       Другая - та самая обладательница тяжёлого всепроникающего взгляда, а заодно бледной кожи, маленького роста и воробьиного веса. Издалека её вообще можно принять за девочку лет тринадцати, но такой взгляд вряд ли можно найти хоть у одного ребёнка. Цвет глаз определить никак не получается – он кажется то серым, то зелёным, то голубым, но всегда светлого оттенка. Пышная копна пепельных кудряшек, длинных и связанных в низкий хвост плетёным кожаным ремешком, чем-то напоминает то ли тучи, то ли туман. Юбка из тонкой ткани кофейного цвета, украшенной сложносочинёнными растительными узорами, заканчивается на уровне лодыжек, а расстёгнутый воротник лёгкой бледно-палевой рубашки позволяет видеть амулет, составленный из маленькой деревянной фигурки тюленя, крапчатых перьев и камушка цвета слоновой кости, причём девушка носит его не на простой нити, а на своеобразном ошейнике из гибкого ивового прутика.       Та же самая официантка с весёлым цветом волос, не соответствующим выражению её лица, ставит на мой столик стеклянный кувшин, полный некой красной жидкости, в которой плавают ломтики лимона и те самые кубики льда. Наливаю напиток в стакан, пробую – он оказывается обыкновенным лимонадом, только с привкусом и цветом клубники и почему-то запахом свежескошенной травы. Убеждаюсь в том, что деньги зря тратить не придётся и переключаю своё внимание на другие, более интересные вещи – за столиком как раз начался разговор.       – Всё это просто прекрасно, – говорит одна из них; я приписываю этот глубокий и низковатый голос высокой, и, скосив глаза, убеждаюсь, что права. – Не могу пожаловаться на качество местного кофе, хотя привкус вишни меня, признаться, несколько озадачивает. Но мне кажется, что беспокоить своих друзей, чтобы просто молча пить некие непонятные вещи в малоизвестных забегаловках – не совсем твой стиль.       – А я не за этим тебя позвала. – Голос Человека-Тучи, как я уже успела мысленно окрестить её, оказывается тихим, высоким и на редкость мягким, что никак не сходится с её взглядом, зато неплохо совпадает с внешностью. – И не спрашивай, почему я не пригласила Лей или кого-то ещё: у меня дело именно к тебе.       «I don’t want to say what I don’t mean, but I’m trying just to let you know that I don’t want to cause a scene, but I’m sorry ‘cause it’s time for you to go*,» - ехидно напевает один из моих мистических внутренних голосов, тонко намекая, что пора бы и перестать шпионить за этими милыми людьми. Но его быстро затыкают два других: один очень любопытен и хочет узнать если не конец, то хоть середину этой истории, а другой замечает, что если они так хотели остаться незамеченными, можно было бы и не ходить в общественные места.       Будущая жертва серьёзного разговора с ним полностью солидарна.       – Боюсь, мне не понять твоей логики, – усмехается она. – До сих пор мне казалось, что личные разговоры в общественных местах не ведутся. А тут, как бы, и персонал, и вот эта леди, – Тут, надо полагать, указывают на меня.       – Сама же говорила, что большинству людей до нас нет абсолютно никакого дела. Да и к тому же, у меня дома особо негде.       – Действительно, это аргумент. Я не очень обрадуюсь, если в самый сокровенный момент нашей беседы откуда-нибудь материализуется твоя мама и скажет нам, что со всем этим делать. Меньше я обрадуюсь, только если меня решат сжечь на костре… Ладно, выкладывай. Надеюсь, сегодня ночью я смогу уснуть – обычно после твоих разговоров получается не очень.       Ну, ещё бы – кажется, Человек-Туча на лёгкие, безобидные темы разговаривать не способна вообще.       – У тебя мой ловец** над кроватью, – напоминающим тоном отвечает та. – Он обычно работает. Так что ты не бойся, – Это уже очень ласковым тоном, как маленькому ребёнку. – Понимаешь, мне давно хочется узнать о том, почему ты помогаешь…       Её перебивает надрывный кашель: судя по всему, Кейд всё-таки подавилась этим своим вишнёвым кофе. Прокашлявшись, девушка шипит:       – Ивушка! Ты – чуть ли не лучший человек, которого я только встречала за свою жизнь, ты обладаешь нечеловеческой проницательностью, ты не слепая, в отличие от многих… И ты сейчас будешь доказывать мне, что Ванда – слабая личность?! Не верю! Ты каждый день видишь на улицах людей, которые способны смеяться над своими ежедневными приступами удушья, перманентной головной болью, над паническими атаками, в конце концов?!       Ивушка, как её, оказывается, называют, тяжело и виновато вздыхает.       – Кейд, ну какого ты обо мне мнения? Я не хуже тебя знаю, что Ванда может сделать, если постарается. У него достаточно упрямства, чтобы он мог сделать всё, что захочет. Проблема в том, что он направляет его исключительно на топтание на месте, и на то, чтобы жалеть себя.       – Да ну?       – И… ты же сама знаешь, что этот смех показной и не более.       – А чего ты от него хочешь?       Ивушка, судя по всему, уже сама жалеет, что завела этот разговор.       – Чтобы он просто успокоился. Обрёл холодную голову и пошёл жить дальше. Нет, сейчас он тоже живёт, но если он продолжит насаживать себе сердце на кол, всё кончится плохо.       Кейд ощутимо вздрагивает.       – Зачем ты это говоришь?! Зачем?       – Я… - произносит Ивушка, но её голос неожиданно замирает. – Я хочу помочь. - выдавливает она наконец.       – В данном случае идеальный способ – просто не вмешиваться. Не вмешиваться, понимаешь?       – Я многое понимаю, в том числе и это. Я даже не буду ставить вопрос, почему, в таком случае, можешь вмешиваться ты. Я не сомневаюсь в том, что Ванадий – хороший человек, а ты ему по-настоящему помогла, но он ведь больше не пытается. Ты тратишь на него все нервы и всё время. Но мёртвая точка уже наступила, и он с неё не сдвигается. Знаешь, до сих пор я была уверена, что ты за испытания, позволяющие закалить характер.       – Да, я за испытания, позволяющие закалить характер, - сурово подтверждает Кейд. – Но лишь тогда, когда они в пределах возможностей конкретного человека. Зачем мучить кого-то тем, что ему не по силам?!       – Откуда ты знаешь, что Максу по силам, а что – нет?       Кажется, этот вопрос застаёт Кейд врасплох. Я уже жалею, что взялась слушать этот разговор о Максе, Ванадии и Ванде, которые едины в одном лице. С чего бы его судьбе быть предметом такого беспокойства?       Ответа у Кейд всё же не находится. Я кошусь в её сторону. Так и есть: она сидит, глядя в собственный стакан с таким видом, словно надеется на подсказку с его стороны. Вотще: если стаканы и знают ответы на все вопросы, то всё равно никогда их не выдают. Даже спиртное из них пить бесполезно.       – Ты ведь сама ставишь ему ограничения. И он их себе ставит. Часть из них – явно лишние, - наконец говорит Ивушка.       Кейд наконец понимает, что стакан ей не ответит, и поднимает взор на свою собеседницу.       – Можно, – дрожащим то ли от ярости, то ли от иных причин голосом произносит она, – я сама с этим разберусь? Я не хочу просто так брать и расписываться в собственном бессилии!       «Да что тут вообще можно воспринять как попытку заставить тебя опустить руки?!» - хочется заорать мне, но я сдерживаюсь.       – Всё-таки, - вздыхает Ивушка, - ты удивительно похожа на свою сестру. Учти, что в последний раз, когда она отказалась «расписываться в собственном бессилии», ей сломали руку. Воля, конечно, твоя, но всё же…       Я бы, наверное, не выдержала появления в этой драме ещё и какой-то сестры, но теплота в голосе девушки искупает всю печаль этого события. Видимо, несмотря на мистические сломанные руки, она причиняет не столь сильную головную боль, как некий Ванда, который Макс, который Ванадий. Зло от него с помощью множественных имён отвратить пытаются, что ли?..       – Ну да, а кто-то ещё говорит, что между мной и Лей нет никакого фамильного сходства! – смеётся Кейд. У неё выходит несколько фальшиво – впрочем, учитывая обстоятельства и тему услышанного мной разговора, это не сказать, чтобы удивительно. Но хоть голос больше не дрожит, и на том спасибо.       – Можно, пожалуйста, ещё вопрос? – ещё тише спрашивает Ивушка. Судя по всему, Кейд кивает в ответ, потому что её собеседница продолжает: - Ты знаешь, чем это кончится?       Я чуть не давлюсь своим лимонадом, как давеча Кейд своим кофе и осознаю, что окончательно перестала всё понимать. Как можно знать что-то подобное?       – В том-то и дело, - очень мрачно ответствуют ей, - что я понятия не имею. У меня не получается, просто не получается. Как только я пытаюсь дойти до хоть какой-нибудь развязки, у меня моментально заболевает голова и ничего не выходит. Про карты даже не спрашивай, с ними та же фигня – на определённом моменте у меня то обед резко начинает кипеть, то окно открывается и всё уносит, то кто-нибудь приходит, то Лето прибегает и, придурище мохнатое, с инфернальным воем несётся прямо по раскладу, будто хочет мне сказать, что не надо, хотя какой из неё Анубис, даже морда не волчья… Знала бы ты, Ивушка, как это невообразимо бесит – держать в руках возможность знать будущее при том, что то, что ты действительно хочешь знать, под запретом. Так бы и…       Что бы сделала Кейд, возможности узнать у меня нет, потому что она неожиданно замолкает, будто захлебнувшись словами.       Я не вижу их (просто потому что не смотрю на столик, ведь это наверняка насторожило бы собеседниц), но что-то мне подсказывает, что Ивушка вдруг сильно насторожилась, а ещё что это наверняка из-за меня.       Она тут же подтверждает эту теорию словами:       – Кэскейд, а ты уверена, что наш разговор всё ещё является исключительно нашим достоянием?       Мне приходится приложить некоторые усилия, чтобы не закашляться. Чёрт, кажется, конспиратор из меня откровенно никакой. А ещё кажется, что я только что смертельно поссорилась с двумя весьма симпатичными личностями.       – Ну… – Кейд, она же Кэскейд, неожиданно протягивает руку и кладёт её на моё плечо. – Извините за беспокойство, но хочу задать вопрос: вы слышали всё, что мы тут обсуждали, или всё-таки нет?       Я оборачиваюсь, чтобы они могли наблюдать мою честную рожу.       – Если я скажу, что я тут не грела уши, это будет враньём. Если я скажу, что я не поняла абсолютно ничего, это тоже будет враньём. Особенно нагло будет, если я скажу, что мне не было интересно. Но если я скажу, что у меня напрочь отсутствует склонность трубить чужие тайны на каждом углу, это уже будет правдой.       – Ну, хоть у кого-то её нет, – флегматично замечает Кэскейд. – Но, вообще-то, охотников распространяться всем и каждому и вправду мало, а потому в данном случае в расчёт принимаются даже коллеги, однокурсники, друзья и соседи.       – Коллег и однокурсников вы точно можете исключить – их у меня нет. Но чужие разговоры я даже друзьям и соседям пересказывать не собираюсь и никогда не собиралась. Тем более подобные.       – Что ж, можете считать, что вы меня успокоили. А ты что думаешь? – обращается она к своей подруге (думаю, их можно называть именно так).       – Я думаю, что приятно видеть сочетание любопытства и умения хранить секреты, – одобрительно заявляет Ивушка и даже застенчиво улыбается мне уголками рта. Глаза у неё при этом всё равно суровые, но это, надо полагать, их постоянное свойство. С её очень нежным, почти детским лицом это создаёт абсолютный диссонанс, словно природа её глаз взята у чего-то другого, отличного от того, что одарило её мягким голосом и обликом невинной девочки, которую, возможно, вот-вот принесут в жертву.       – Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что рада тому, что вы не собираетесь откусывать мне голову? – интересуюсь я.       – Не откусим. Это противоречит нашим понятиям об эстетике смерти, – серьёзно, со знанием дела говорит Кейд.