Наше личное никогда

– А что будет с Севером? – Санса даже не представляла, что в её голосе может крыться столько стали и холода. Поменявшаяся в лице Дейенерис убирает свою горячую ладонь с её руки, и Санса ухмыляется про себя. Она была воспитана вежливой и нежной, и, несомненно, она таковой и была, но перед чужеземкой, взявшей её замок без боя по воле Джона стоило показать зубы хотя бы раз. Дейнерис пришла завоевать Вестерос, как и её предки триста лет назад, с помощью пламени и крови. Уж тут почившие лорды Тарли не дадут соврать, и то и другое пришлись королеве драконов по вкусу. Санса сделала выводы из их ошибок, но и лицемерить в родном замке больше не могла. Мысли всех вокруг заняты грядущей битвой с мертвецами, пока её тревожило смутное будущее, которого может и не быть. А если оно, всё же, будет? – Мы воевали за него, и мы поклялись... Их прерывает мейстер, сообщивший, что прибыли железнорождённые. Сердце проваливается вниз, а в мыслях остаётся только одно имя. И, по зову и желанию сердца, как в наивной сказке, он стоит перед ней, совсем другой, окрепший и куда более похожий на прежнего себя. Её губы дрогнули в неверящей улыбке, которая тут же стёрлась, едва Теон преклонил перед Дейнерис колено. – Моя королева, – говорит он доскам на полу перед собой, – Моя сестра отвоевала для Вас верность Железных островов и сейчас правит Пайком. Дейнерис благосклонно кивает, и зимнее солнце играет в серебре её волос, способных ослепить любого. Санса представляет, как, должно быть, мягки они на ощупь. – Это хорошие новости, но почему вы здесь с отрядом? Теон встаёт, и лихорадочный блеск его глаз, наконец, обратился на Сансу. В них столько боли, прикрытой надеждой, столько лет страданий, которые ведомы только ему, и необъятных ворох несказанных мыслей и слов, которые она способна прочитать. Только одна она. – Я хочу биться за Винтерфелл, миледи. Она движется навстречу, распахивая объятья, и видит, как Теон колеблется, прежде чем открыться ей. Он не забыл того, как она оттолкнула его в лесу, и сейчас скорее ошеломлённо и неуверенно положил руки на её спину. Но, едва смятение улетучилось, сжал её крепче. Теон пахнет солью и выделанной кожей доспеха, и Санса делает вдох ещё и ещё, не веря, что будущего перед ними может не быть. Проходит целый день в заботах, в котором она то и дело ловит его взглядом во внутреннем дворе замка, то стоит, едва ощущяя спиной его присутствие на совете, и мысли мечутся одна к одной, от проблемы к проблеме, но больше без той клокочущей внутри тревоги, которая стала для Сансы почти привычкой. Но Бран, с его всезнающим взглядом, не делает обстановку легче. Уже сильно под вечер, когда они с Теоном остаются в её спальне вдвоём. Санса слышит, как возмущается её поведению Арья, которая, кажется, не способна понять их связи, как бы не старалась. У неё есть только одно — месть за семью, которая едва не сгинула. У Сансы есть чуть больше. Молча они пригубливают воду из деревянных чаш, и Санса наконец чувствует свободу говорить о том, о чём молчала весь день, распоряжаясь в замке и присутствуя на совете. – Если это мои последние дни, – говорит она, протягивая руку и убирая кудрявый локон с его лба, – я рада, что ты рядом с мной. Теон перехватывает её ладонь и подносит к своим губам, взглядом спрашивая разрешения. Санса не боится, и он улавливает её мысли на неведомом и не осознаваемом им двоим уровне, и целует её руку сначала с тыльной стороны, а потом и с внутренней. – Я не заслужил этого. Они оба устали, и Санса ложится на кровать, едва отстегнув уличный плащ, и Теон, расстегнув с десяток ремешков доспеха усаживается возле неё на полу, но она приказывает ему подняться и лечь рядом. Близость, что была между ними, не была порочной, и потому Санса не смущалась. Наоборот, она радовалась, что рядом с ней есть кто-то, кто понимает, кто даже если и захочет, не посмеет обидеть её или коснуться так, чтобы испугать. Она обняла его и положила голову на лихорадочно вздымающуюсь грудь, прикрывая глаза, чтобы лучше расслышать биение сердца под ухом. – Как он умер? – Тебе не рассказали? – Рассказали, но одно дело – сплетни, а другое... Вот оно, то, что их объединило. Уродливое подобие двух людей, что лишь играют роль нормальных. Они оба прошли через один и тот же ад. Только Теон провалился в него гораздо раньше и куда уж глубже. – На псарне, – Санса открыла глаза и посмотрела в окно. – Любимые собачки, которых он не кормил специально для нас с Джоном, сослужили ему верную службу. Стоило ли рассказать, что случилось потом? Как от запаха крови и свершившейся мести Санса почувствовала себя на вершине блаженства? Сердце Теона забилось чуть быстрее. Даже тут, вероятно, они были похожи. – Я всё не перестаю думать, – продолжила она, – а если бы мы не сбежали? Если бы это продолжилось? Сколько бы мы выдержали? И что случилось бы со мной, когда я сдалась? Теон аккуратно, словно хрустальную, приобнял её в ответ и приподнял голову, чтобы шепнуть: – Самое страшное. Вы бы полюбили его и то, что он делает. Санса вздрагивает, вспомнив острую сталь в своей плоти. Шрамы не болели, нет, и даже не чесались, но она почувствовала их все до единого. – Жаль тебя не было рядом со мной на псарне. – Я есть сейчас. Столько, сколько Вам потребуется. До последнего вздоха. Они лежат молча ещё какое-то время, и река мыслей уносит Сансу всё дальше, пока она не почувствовала, что вот-вот заснёт. – Дейенерис, – зевая, говорит она, – напоминает мне… – О Рамси? – Теон снова понял её без многословных объяснений. – Я схожу с ума? – Мы все сошли. – Я не хочу отдавать Винтерфелл ни ей, ни кому бы то ни было ещё. Он принадлежит Джону по праву. Это наш дом, и я дала себе клятву... – Знаете, что говорил мой отец? Лучше склониться, чем умереть. Преклонивший колено может встать с мечом в руках, чего мёртвый уже не сделает никогда. – Разве мы не собираемся биться с толпой мертвецов? – она издала короткий смешок. – Я не смогу поднять бунт против двоих драконов. – Речь не о восстании, а о жизни, миледи. Выбор между ней и смертью всегда очевиден. – Но что это будет за жизнь?

***

Санса ушла, так быстро и резко, что Джендри захотелось отвесить самому себе звонкую пощёчину вместо неё. За этот вечерний разговор, он, должно быть, оскорбил её не менее десятка раз. И какое теперь дело о намерениях, если исполнение настолько поганое? Она должно быть, решила, что он издевается над ней и её проблемой. Но Джендри был слишком туп для этого. Ни одно его слово ни было ложью. Он действительно хотел помочь. Пусть и так нелепо и оскорбительно для неё. Джендри кликнул пажа и попросил его принести бутыль вина. Стоило разбудить Глена, где бы тот ни был, и приказать ещё до рассвета собрать остатки их вещей и подготовить лошадей. Но это он и сам справится. Оставаться в замке Сансы, да и вообще на Севере, ему было до нелепого стыдно. Стоило двести раз подумать перед тем, как открыть рот. Но в том то и беда, что он думал. И очень много. О том, что Санса недостойна той жизни, которую ведет. Она заслуживала больше, намного больше, чем имела. И если бы он хоть немного мог помочь... Вино оказалось креплёным и сладким, отчего легко пилось и быстро подействовало. Хмель притупил стыд и чувство вины, но не избавил от них, и, к тому же, расслабил самоконтроль и впустил в голову ненужные мысли. Каков его настоящий мотив? Джендри задул свечи, и, не раздеваясь, лёг в кровать. Полупустая бутыль вина пододвинула отвар из трав на прикроватном столике, и то и дело звякала о забытое лекарство, когда он брал бутылку, чтобы сделать глоток. Доставать что-либо из глубины своей натуры всегда было для Джендри нелегко. За всю жизнь никто и никогда не спрашивал его о его мыслях, чувствах и желаниях. О его мечтах, о целях и стремлениях. И он не умел задавать такие важные и понятные для любых образованных дворян вопросы самому себе. Никому нет дела до него, никому не интересно, что думает бастард, даже не смотря на то, что он забрался так высоко. Забрался не потому, что хотел, а потому что Дейенерис Бурерождённая захотела дать ему титул, а он принимал всё, что ему дают, не задавая вопросов. Чем всё заканчивалось для него, когда он принимал решения сам? В первый раз лорд Дондаррион, с которым он решил остаться, продал его Мелиссандре. Второй раз, когда он решил использовать волю Дейнерис и сделать предложение Арье, она отказала ему. Их желания не совпадали, а Джендри, прежде чем как следует подумать и понять эту простую данность, причинил боль самому себе и поставил Арью в неловкое положение. Ну, а сейчас? Санса прямо спросила его, чего он хочет. Предупредила о последствиях. Надавила, высушила и выкрутила, будто знала его, как облупленного. И Джендри сделал выбор, веря в то, что она будет на его стороне, и последствия они примут так же вместе. За решение, которое принял он. Всё для того, чтобы хрупкое равновесие доверия друг другу было разбито его грубыми предложениями. Не стоило искать смелости и забираться к ней в душу. Санса открыла для него интимную часть души, и он первым делом, вместо того, чтобы ценить оказанную ему честь, предложил ей ненужную и весьма сомнительную помощь. Наивный дурак. Он сделал ещё несколько глотков, и вино кончилось. Поскольку закусывать было нечем, Джендри охмелел сильнее, и в голове его больше не катался свинцовый шар самобичевания. Но он спустился ниже, к сердцу, которое никогда не следовало слушать. Джендри хотел предложить помочь. Ей, и, конечно, как подсказывало выпитое вино, самому себе. Он как мог противостоял смутному ощущению мысли, что он может хотеть большего. Но как бы слеп он ни был в своём сознании, тело, порой, куда лучше умело выразить свои потребности. Он тянулся к сансиной силе, к её сложной личности, которой он так хочет нравиться. – Или я буду говорить с вами по-другому, – повторила невидимая Санса прямо у него над ухом. Тяжесть отхлынула от груди и пошла ниже, ударной волной через живот и прямо в пах. Джендри устыдился, но, к его сожалению, от этого стало только хуже. Он вспомнил Сансу, сдерживающую нарастающий гнев, её самоконтроль, всё то, что сейчас, он спихнул вину на опьянение, вызвало в нём порочный отклик. Как просто было обвинить во всём треклятую бутылку. Он колебался несколько секунд, заранее зная, что проиграет самому себе. Пальцы путались в завязке штанов, но сосредоточиться на чём то, кроме отчаянного желания прикоснуться к себе поскорее, не получалось. Когда, наконец, твёрдый член лёг в ладонь, Джендри прикрыл глаза и откинулся на подушке. Смазки было достаточно, но он все равно облизал пальцы, ведь так было намного приятнее. Двигая рукой в нужном темпе он все ждал нарастающего чувства скорого оргазма, но оно всё никак не приходило. Собрав мысли в клубок образов, Джендри погрузился в ту глубину себя самого, что пугала не меньше пиявок. Но в фантазии не нашлось сидящей на нём верхом Арьи. или связывающей его Мелиссандры. Вместо них, он открыл с трудом фокусирующиеся глаза и посмотрел на кресло у камина, развёрнутое к нему, ожидаемо пустое в реальности. И едва он закрыл веки, в это кресло села Санса, одетая в тугие слои бархатных чёрных одежд, с уложенными волосами и пронзительным взглядом. Она смотрела со скучающим пренебрежением, отвлечённо поправляя шуршащие юбки. – Покажите мне, – говорит она почему-то у самой шеи, – ради чего позвали. Не заставляйте меня ждать. Джендри обнажает стоящий колом член из штанов и белья, и воздух холодит горящую от нетерпения плоть. Он сжимает кулак и двигает им быстрее, наполняя комнату влажными звуками, словно наяву видя желанную гостью в своей спальне. Ей не нужно касаться его, от одного взгляда синих глаз в этом наваждении он ловит упущенное сминающее под себя удовольствие. – Ещё, – приказывает она. И Джендри послушно ускоряется, сдерживая рвущийся наружу оргазменный стон. Спермы много, и он устало обтирается простынёй, как может, лицемерно радуясь, что завтра всё равно уедет. Но сна не было, и оттого он проворочался в постели ещё несколько часов, и, едва уловив светающее небо, собрался и отправился прямиком на конюшню. Еды он не заготовил, но, благо, кошелёк ещё не опустел, а вот с лошадьми было сложнее. Как назло, мальчишки оруженосца нигде не было. Выбрав лошадку поневзрачнее, Джендри зашёл в денник и снял с крючка потёртое старое седло, пришедшееся кляче впору. Подковы могли бы быть и поновее, но Джендри не посчитал, что на свежеподкованную лошадь у него есть право. Когда прибудет домой, обязательно вернёт Сансе все долги. За щедрость, дружбу и доверие не могло быть достойной платы, но он бы постарался. Громкий лай выбил воздух из груди, и, когда Джендри повернулся на звук, Хака встала на задние лапы, упершись передними в дверь денника. Ночь была тиха и спокойна, в отличие от бури эмоций, захватившей Сансу. Она злилась на Джендри, разбередившего старые раны, и слёзы, призванные растворять душевную боль, не приносили ей облегчения. Как смел он? Глупый бастард! Санса тут же устыдилась самой себе. Пытаясь мысленно защититься, она спустилась до того, чтобы оскорбить другого человека за его происхождение. Он не мог знать, какой омут скрывается в глубине её воспоминаний. И не его вина в том, что из этой трясины нет выхода, и всё, что остаётся, это лишь предать её забвению. Забыть, вычеркнуть из мыслей и тела, и никогда не вспоминать. Она наскоро разделась и забралась под толстое покрывало. Хака легко запрыгнула на кровать и легла рядом, привычно придавив свою хозяйку. От тяжести её тела Сансе было нелегко расслабиться и она подвинулась к противоположному краю. Поток слёз всё никак не унимался, и Санса всхлипнула, пытаясь сделать вдох заложенным носом. Грудь, как чужая, сжималась от подкативших рыданий, и Санса послала самоконтроль в Седьмое пекло. Она вспомнила о единственном человеке, что мог разделить с ней всю глубину боли. Кто не задавал вопросов и не требовал объяснений, кто готов был рискнуть своей жизнью ради неё. О том, как билось его сердце в их последнюю встречу. И о том, как он умер. Джон говорил, что после смерти ничего нет. И это было самым страшным для Сансы. Там, за порогом, ни Теон, ни мать с отцом, ни Робб и Рикон, ни Бран, не ждут её. Они ушли навсегда, и образы, как ночные тени, тихо растворялись в её воспоминаниях с течением времени. А значит, и Рамси не поджидает её за завесой жизни. Эта очевидная мысль кольнула, как и проклятое имя. Как и признание самой себе, от которого она заплакала сильнее, что Рамси Болтон стал частью неё. Не имея больше над ней никакой власти, затихший поначалу, он напоминал о себе в каждом прикосновении, в каждом поцелуе руки, срезающим кожу, словно нож, в каждом оценивающем мужском взгляде. Она могла не замечать этого сколько угодно, могла ужиться с регламентными касаниями, могла заменять радость от мужского общения танцами хоть до глубокой старости, но какой в этом всём был смысл? Если ночью она всё равно вздрогнет, когда фрейлина осторожно приоткроет дверь спальни, и проснётся от накатившего ужаса. Лорд Джендри, которому она доверилась, был куда смелее неё. Стоило поговорить с ним завтра, и извиниться за неучтивость. В конце концов, когда она предложила ему немыслимое, повлиять на преемственность власти в угоду их интересам, он, хоть и возмутился в начале, принял её предложение без вопросов. Санса знала, как нелегко ему было принять решение. Однако он его сделал, хотя всё ещё был полон сомнений. Потому что смог ей довериться. Не будет ли справедливо ответить ему тем же? С последней мыслью Санса растворилась в усталом сне, но не прошло и получаса, как она вновь подняла голову и открыла глава. Мир был тёмен и наполнен запахами. Она повернулась к самой себе, быстро обнюхав солёную от слёз подушку. В стенах замка бежала горячая вода, но только в волчьем сне Санса могла слышать её тихое пение. Глас Винтерфелла. Она соскочила на пол и размялась, потянувшись и отряхнувшись. В башне было тесно и душно, и она побежала на улицу, где ночное серое небо пахло утренним надоем и сеном возле скотного двора, где металлом дышала оружейная и сладкими куриными костями благоухала кухня. В Богороще уже проросла молодая зелёная трава, и Санса легла на землю, зарывшись носом в мокрую росу. Она извалялась в пьянящем дурмане молодой крапивы и сныти и попила из озера, прежде чем вернуться во внутренний двор. Лошади на конюшне уныло жевали ароматное сено, и она подняла нос в воздух, чтобы получше разобрать запахи. Джендри, промелькнула короткая мысль в маленьком собачьем мозгу. Санса побежала на аромат, думая о том, как бы сказать ему, что его запах так интересен, и при этом не показаться бестактной и легкомысленной. К корице и ванили, к пачули и амбре дворян, к мыльному корню в прачечной, к поту и стали солдат, ко всему, что окружает и наполняет Винтерфелл жизнью, она уже привыкла, и новая ниточка в этом полотне любимого места будоражила и не давала ей покоя. Она шла на запах, и когда Джендри был уже совсем близко, упёрлась в преграду между ними. Санса возмущённо прикрикнула. Джендри обернулся и что-то сказал ей, и Санса, не разобрав его слов, склонила голову на бок. Он был занят и совсем не смотрел на неё сейчас. Это было обескураживающе нелепо и грубо, но она спокойно пристроилась в уголке на мягкой соломе и прикрыла глаза, принюхиваясь. За запахами мыла, выделанной кожи и кислого вина ему было не спрятаться от неё. Санса попробовала подобрать слова к тому, что чувствовала, но не могла. Хотелось уткнуться в его ладонь и вдохнуть поглубже. Мальчишка, спросонок появившийся в конюшне, отвлёк её внимание на себя. Он погладил её мощную спину и заговорил с Джендри. Санса уловила несколько обрывков знакомых слов, но картина в голове никак не укладывалась. Мальчик быстро расстроился и побежал прочь, а она осталась сидеть рядом. Глен, получивший быстрые указания, стрелой вылетел с конюшни, но Джендри не почувствовал никакого укола совести. Собрать оставшиеся пожитки и деньги, взять еды в дорогу, пока Джендри подготовит для него лошадь, дело не долгое. Небо окрасилось в лазурно-голубой цвет и пестрело робкими белыми перьями облаков. Тёплый собачий нос уткнулся в его ладонь и Джендри посмотрел на замершую рядом с ним Хаку. Хвост- колечко тут же туго закрутился и стал раскачиваться из стороны в сторону. – Да-да, – сказал он, почесав её за ухом, – ты – собака. Хака – собака. Приладив молот к седлу он забрался на лошадь, недовольно всхрапнувшей под его весом. Глен примчался спустя десяток минут, кинул свёрток на землю и обнял собаку изо всех сил. – Не хнычь, – только и сказал ему Джендри, – нам пора. Дозор пропустил их, задав несколько вопросов, и Джендри устало соврал что-то. За ворота с ними увязалась и вездесущая псина. – Эй! – крикнул он дозорному. – Пса-то забери! – Вернётся, – парень махнул рукой, – она далеко никогда не уходит. Джендри пожал плечами, пока Глен пытался справиться со своим качающим головой коренастым пони. Он пришпорил свою клячу и обогнал мальчишку, беря небольшой разгон. Лошадь сама знала дорогу до Зимнего городка, и, приспустив поводья, Джендри обернулся, чтобы посмотреть на высокие стены замка позади. К радости Глена и его собственному раздражению, собака не отстали от них ни спустя день, ни спустя неделю. Она ночевала возле лошадей в тавернах, где они останавливались, ела всё, что они могли ей предложить, и настойчиво не отвязалась, сколько они не пытались. Джендри тешил себя мыслью, что в Белой Гавани сможет передать пса Мандерли, которые позаботятся о том, чтобы вернуть собаку Сансе. Но когда, наконец, Белая Гавань встретила их в своей весенней красоте, и он удостоился аудиенции лорда Мандерли, и тот довольно хлопнул себя по большому животу, едва увидев Джендри, он не успел раскрыть и рта, чтобы попросить об одолжении. – Милорд, какая честь, – Лорд Вилис пожал ему руку с задором, которого никак нельзя было ожидать от старика, – да уж, вы дали маху! – Прошу прощения? – Один, без охраны, инкогнито с одним лишь оруженосцем! Джендри посмотрел на гербовую застёжку своего плаща. Такое себе инкогнито. – Её милость Санса обо всём предупредила меня. Корабль в Штормовой Предел уже готов, команда наилучшая, пройдёте Пасть и Персты, как нож сквозь масло! – Не знаю, как Вас отблагодарить, милорд, – ответил растерявшийся Джендри. – Ох, право! Не стоит! – Лорд Мандерли кряхтя встал с кресла, подошёл ближе и подмигнул ему. – Ну, разве что, пригласите как-нибудь моих внучек в Штормовой Предел. – Обязательно, – поклонился Джендри. – Так, выходит, её милость... – Прислала ворона, да. Ах, милорд Баратеон, едва не забыл! Лорд Мандерли вернулся к пузатому, как и он сам, бюро, чтобы порыться в ящиках, заполненных бумагами. Зелёные стяги с водяными колыхались от морского бриза, и гомон чаек, под руку с шумом волн, наполняли всё пространство вокруг. – Вот, – Джендри взял маленький свёрток из протянутой ему ладони, – записочка для Вас. Ну, что же, изволите остаться передохнуть в Волчьем Логове пару дней, прежде чем отправиться дальше? Или, как её милость писала, вы сильно торопитесь? – Весьма тороплюсь, – прикрылся подготовленной Сансой причиной Джендри. Он вспомнил о том, что хотел сделать, – позвольте последнюю просьбу? Убедитесь, чтобы собака её милости Сансы вернулась к своей хозяйке в Винтерфелл. – Как же это? – Лорд Мандерли развёл руками. – Её милость написала мне, что собака отправится в плаванье с вами. Если не верите... – Верю, – поторопился ответить Джендри, примирительно поднимая руки. Лёгкий быстроходный торговый корабль с двумя палубами, под парусами Мандерли, в котором ему выделили аж капитанскую каюту, отплыл тем же вечером. Джендри долго колебался, прежде чем развернуть кусочек пергамента, пахнущий коричным маслом. Он боялся того, что Санса могла сказать ему. Что он трус, например, или наглый вор, утащивший её пса. Что он безответственный идиот, и она зря доверилась ему. Разве не из-за этого он и убежал? Скрепя сердце, он развернул записку. «Лорд Джендри Ваш стремительный отъезд, признаюсь, весьма меня огорчил. Надеюсь, вы помните обо всём, что было условлено между нами и будете удачливы во всех своих начинаниях. Позаботьтесь о Хаке какое-то время, пока я не пришлю за ней.» «Дурак», – ругнулся Джендри про себя, – «какой же я неисправимый дурак!»