Розенвиль: начало

Медиссон ехала домой в состоянии некого транса. Силуэты деревьев, узкие улочки, однообразные здания — все это смешалось в единую замыленную кашу. Она всегда была максимально собранной, не позволяла себе паниковать, когда другие были в ужасе, всегда анализировала и придумывала план действий. Всегда, но не сегодня. Медиссон отказывалась обдумывать ситуацию, потому что сейчас она была для нее неподъемной. Казалось, будто все эмоции высосали, а внутри остался лишь вакуум. «Ну и пусть» — думала она, — «я подумаю об этом завтра». Она не помнила, как оказалась дома, и вот, уже сидела во дворе дома на плетенном кресле, а перед ней, на круглом стеклянном столике дымился кофе. Ночной вид на город немного убаюкивал, заставлял забыть о произошедшем, будто это была лишь неприятная сцена из фильма. Фильма, от липкого и мерзкого сюжета которого можно просто отряхнуться, вернуть себя в реальный мир и успокоить мыслью о том, что это лишь неудавшаяся попытка скрасить вечер чьей-то странной выдуманной историей. «Жертва» через чур экспрессивного сценариста. Неожиданное и неприятное осознание того, что это все же реальность, в раз высосало всю оставшуюся энергию до капли. Бросив последний взгляд на ночную панораму, Медиссон поднялась, взяла кофе, и направилась в дом. Ноги ощущались ватными, а остальное тело и вовсе чем-то чужеродным. Будто ее достали из ее собственного и небрежно запихнули в чужое, как помятую вещь в и без того битком набитый шкаф. «Я слишком устала, чтобы переживать». Она направилась в свою комнату, достала чистое полотенце из комода. Резкий порыв ветра ударил по окну, заставив Медиссон дернуться и задеть локтем рамку с фото на комоде. С изрядно потрепанной фотографии на нее смотрело трое: ее отец, она сама и красивая, но уже изрядно уставшая женщина. Она все всматривалась в ее лицо, погружаясь в переплетение собственных воспоминаний и историй, рассказанных ей отцом. ----- Медиссон Тайлер никогда не была девчонкой из робкого десятка. Стальной, выдрессированный ей самой характер, потрясающее тело, высокий интеллект и постоянная борьба за право быть в первых рядах этой жизни. Она была одной из немногих, кто учился в эксклюзивной школе для богатеньких лишь благодаря собственному уму и сопутствующей ему удаче. Ей не покупали место, как большинству учащихся, она потом и кровью добилась его сама. Лучшие учителя в штате и необходимая ей образовательная программа по подготовке учеников к поступлению в Лигу плюща — вот что было основным мотивом. Ее отец — шериф Розенвиля, а мама бросила их и переехала к любовнику в Майами еще когда Медиссон было 4 года. Сказать, что отец был подавлен, не сказать ничего, и мистер Тайлер и вовсе окончательно опустил бы руки, если бы не крепкое осознание, постоянно напоминающее о том, что он несет ответственность не только за свою жизнь. Он был так счастлив, когда после многочисленных безуспешных попыток его жена однажды подбежала к нему и сообщила такую долгожданную радостную новость — она беременна. Он был уверен, что буквально порхал от счастья и светился подобно тысяче включенных одновременно лампочек все последующие 9 месяцев. Он был безмерно счастлив и потом, находя баланс между работой и домом, стараясь уделять любые крупицы свободного времени своей дочери. Ее улыбка вызывала в нем потрясающее, греющее изнутри чувство, а смех и вовсе был бесспорно лучшим, что он мог услышать. Он грустил, когда она плакала и бросался к ней в любое время ночи, чтобы успокоить и уложить спать. Он расцветал в любви к ней с каждым днем все больше, и поглощенный этим долгое время не замечал настроений жены. В то время еще миссис Тайлер напротив безмерно счастливому мужу испытывала лишь пустоту и постоянную тревожность. Под глазами все больше пролегали тени, а улыбка давно покинула ее лицо. Она была молчалива и ощущала постоянную усталость. Отсутствие мужа, пока он работал, дико раздражало, но и его возвращение домой не приносило радости. Со временем ее начала раздражать даже собственная дочь. Она не испытывала к ней материнской любви, не желала оградить малышку от всех обязанностей жизни, научить тому, как преодолевать трудности, вытирать слезы, когда ей плохо. Ей лишь хотелось тишины, тишины и свободы. Родители Медиссон начали ссориться, все больше и больше. Конфликты возникали буквально на каждом шагу — они могли касаться не опущенного стульчака или не выстриженного газона, а однажды Амелия Тайлер и вовсе в течение часа высказывала своему мужу недовольство по поводу того, что он не хочет увольняться с работы, чтобы быть с ребенком постоянно. «Ты ведь в таком восторге от нее, в чем проблема?» — раздраженно бросала она. В попытке держать себя в руках, отец пытался донести, что он — единственный добытчик в семье, который может обеспечить их хотя бы самым необходимым. «Я могла бы пойти работать вместо тебя» — также напыщенно продолжала давить супруга. На доводы о том, что она даже не закончила колледж, и едва ли найдет работу, более оплачиваемую нежели шериф, она либо тихо оседала и начинала реветь, либо распалялась еще больше и начинала впадать в истерику. Конфликт на эту тему поднимался несколько раз. Спустя несколько абсолютно бесполезных попыток вразумить супругу, попытаться показать ей свою заботу, вложить все, вплоть до каждой минуты свободное время, в помощь ей, он сдался. Джон Тайлер — был глубоко воспитанным мужчиной, которого вырастила мать в одиночку. Она привила ему все качества, на ее взгляд, присущие настоящему мужчине. Именно поэтому он никогда не позволял себе лишнего. Он никогда не кричал на свою любимую женщину, всегда стремился быть для нее крепким плечом, поддерживал и искал любыми способами пути решения проблем. Его главным правилом было держать голову холодной, не позволять эмоциям, особенно гневу, брать над собой вверх и руководить парадом. Единственным хозяином собственных действий и слов был он сам. Возможно, именно поэтому их брак прожил еще четыре года. Касательно своей дочери Амелия поступала, как делают обычно люди на нелюбимой работе, выполняла необходимый минимум, а дальше уходила, нет, убегала в свой маленький мирок, стараясь забыть о собственном ребенке, как о страшном сне. Ее намерениями двигала не любовь, и даже не привязанность, лишь осознание «обязательств» и попытка не быть дерьмовой матерью хотя бы в собственных глазах. На протяжении каждого последующего года ее построенная стена из самообмана давала трещины, с каждым разом все более длинные, глубокие, основательные. В какой-то момент Амелия осознала, что она не любит свою дочь, а за ним и еще одно — она не любит и своего мужа. В моменты отдыха (которые, к слову, она устраивала себе намного чаще, чем моменты воспитания и заботы о ребенке), миссис Тайлер начала посещать сайты знакомств, создавая аккаунты с фальшивой, придуманной ей «от и до» личностью. Она не знала, зачем делала это — по началу казалось, что это лишь невинная шутка, способ развлечь себя. Ни о каких свиданиях и изменах она и не думала. Пока что. Спустя пару месяцев она создавала уже вполне реальные странички на разных сайтах, размещала собственные фотографии и имя. И вот у нее появились первые поклонники. Спустя еще два месяца она ходила на встречи с одним, наиболее предпочтительным поклонником. Встречались они в соседнем городе, в кофейнях, кафе, ресторанах, парках. Он дарил ей дорогие подарки, купал в комплиментах и всеми силами старался показать из себя «идеального мужчину». По-настоящему идеальный мужчина без фарса и масок в это время убаюкивал дочь дома, даже не задумываясь о том, куда его жена стала так часто пропадать. Она говорила ему, что встречается с подругами, но столь частые встречи быстро начали вызывать сомнения. Отец Медиссон стал ссориться с женой все чаще и чаще. Градус напряжения в доме повышался, а вероятность стать счастливой семьей из рекламы какого-нибудь сока стремилась к нулю. В один из особенно сырых октябрьских дней она собрала вещи и уехала из города, оставив лишь короткую записку: «Прости, если сможешь. Я плохая мать и плохая жена. Ты сможешь сделать нашу малышку счастливой, а через какое-то время, я верю, и себя!» Сердце отца долгое время было разбито, но Медиссон давала ему повод жить, стараться, дышать, чувствовать себя не таким разбитым и опустошенным. Она была единственным источником света для него. Медиссон вынырнула из собственных воспоминаний, в последний раз взглянув на детскую фотографию, где с одной стороны ее обнимает отец, а с другой уже почти ставшая чужой женщина. Медиссон выпила большую кружку горячего шоколада, высушила волосы феном, а потом направилась в кровать. Первые 5 дней ее добровольного заточения дома проходили вполне нормально, если не считать назойливые попытки мозга напомнить ей о том, что пора бы уже подумать, осознать, поплакать, покричать — подать любые признаки того, что ты, к черту, жива! Медиссон же вполне успешно боролась как со своей рациональной частью, так и с эмоциональной, отсылая их куда подальше и как можно на дольше. По части подавления эмоций она была практически непревзойденным мастером. Привыкла, пусть и не до конца осознавала, насколько часто этим пользовалась. Шестой день прошел почти без происшествий, но сама обстановка давала Медиссон множество предупреждений о надвигающейся буре. Если бы она обратила хотя бы толику своего внимания на то, что подсказывало ей внутреннее предчувствие, то увидела бы с сотню табличек «STOP» и «Warning». Седьмой день для Медиссон стал взрывом, уничтожившим остатки ее прошлой жизни, рождением новой ее. И это была вовсе не хорошая новость. Последнюю неделю она жутко мерзла в доме. Несмотря на то, лето выдалось пасмурным, холодным оно не было, и потому постоянные сквозняки, берущиеся буквально из ниоткуда, вводили в ступор. Отец Медиссон недоумевал вместе с дочерью. Он проверял все доски, которые могли быть достаточно ветхими, чтобы повредиться и пропускать ветер. Медиссон спала поверхностно и чутко, не видя снов. И эта ночь не стала исключением. В ушах постоянно гудел ветер, раздражающе шурша бумагами на ее столе. Спустя несколько часов, она все-таки встала с кровати. Даже ее терпению пришел конец. Медиссон прощупывала стены, прислушиваясь к звуку, пытаясь понять, откуда доносится звук. Окна были закрыты. Спустя 20 минут попыток, она все-таки нашла. Прямо под ее столом были отжившие свое доски с небольшими щелями между друг другом. Сквозь них просачивались воздушные струйки, издающие монотонный гудящий шум. Она поднесла руку к ним и замерла. Сквозняк прекратился. Она не зажимала отверстия, а лишь протянула над ними ладонь. Недоуменно уставившись на них, она увела руку в сторону и воздух вновь начал просачиваться вверх, легко покачивая ее волосы. Она вернула ладонь на прежнее место, оттянув ее вверх. Ветер вновь затих. «Интересно» Не желая ломать себе этим голову, Медиссон поддалась внезапному порыву выйти во двор. Накинув на плечи вязанный кардиган и спешно обувшись, она выскользнула в ночную прохладу. Сев на качели, стоящие напротив небольшого палисадника, Медиссон уставилась в горизонт. На небе занялась оранжево-бордовая полоска света, проглядывающаяся между темных туч. Медиссон и не заметила, как ночь прошла, уступая время рассвету. Деревья рядом с домом ласкали слух шелестом листвы. Медиссон это убаюкивало, погружая в некий транс. Она непроизвольно дернула рукой и ветер усилился. Интересное совпадение заняло ее мысли и заставило повторить. И ветер вновь стал сильнее. С третьей успешной попыткой происходящее перестало быть любопытным и начинало пугать. Медиссон, борясь с чувством, заставляющим все внутри сжаться, встала с качелей и направилась ближе к стволу дерева, что было к ней ближе всего. Понимая, что скорее всего выглядит сейчас, как умалишенная, она запрокинула ладони к небу, фокусируясь на ощущениях. От плечей к пальцам прокатилась непривычная фибрация, заставляя поежиться. Поначалу вокруг стояла тишина, но тут листья затрепыхались в такт друг другу. Ветер закружил кудрявые пряди девушки, прошелся холодным поцелуем по коже шеи. Она завороженно наблюдала за тем, как потоки холодного воздуха все сильнее и сильнее захватывали пространство вокруг, заставляя листву шуметь, а кожу на открытых участках покрываться мурашками. Подобно умелому дирижеру Медиссон управляла стихией, не имея в голове ни единого объяснения. И вот, порывы ветра стали становиться все более сильными, пугающими и разрушительными, пугая блондинку. Она нервно затрясла руками, пытаясь это прекратить, но ветер перестал слушаться. «Если он вообще слушался, а не я себе напридумывала». Медиссон так и стояла с воздетыми к небу ладонями, растерянно наблюдая, как поднимаются в воздух бутоны цветов с клумбы и закручиваются вокруг. Привыкшая находить решение для любой проблемы, оставаясь в трезвом рассудке, Медиссон Тайлер сейчас была абсолютно обезоружена. Никаким объяснениям происходящее не поддавалось, дезориентируя и парализуя. Она не услышала, как хлопнула дверь позади нее. Очнулась только, когда услышала рядом скорые шаги. К ней выбежал испуганный отец: — Медиссон, ты чего здесь стоишь, пошли быстрее в дом, вон какая чертовщина на улице. Ураган начинается. — Д-да, пап, пойдем, — также растерянно выдала Медиссон, позволяя отцу увести ее в дом. Уже находясь в кухне, отец бросил — Ишь, что делается, какой-то локальный циклон, никогда не видел такого. — Ты о чем? — спросила кое-как пришедшая в себя Медиссон. — У нас вон что во дворе творится и в двух соседних домах, а с этой стороны тишь да гладь, смотри! Медиссон подошла к отцу и взглянула вместе с ним в окно, выходящее на противоположенную сторону улицы. Отец был прав, деревья в этой стороне были почти неподвижны. Лишь легкое колыхание листвы, не заметное, если не вглядываться.