***
Так называемый «серьёзный разговор», состоявшийся у червовых в туалете, сначала и вовсе его не напоминал. Больше это походило на концерт, где выступали двое оперных вокалистов: Феликс оглушал друга взрывной волной всевозможных ругательств, не считавшихся друг с другом; а Ромео пытался перекричать четвертого — половина его высказываний по обыкновению своему до оскорблений не доходила и являлась отчаянной попыткой успокоить валета, однако, такой высоты и пронзительности крика Феликса, не мог достичь абсолютно никто из клонов, ни то что седьмой. Блондин обвинял Ромео в легкомысленности и эгоизме, невежестве и абсурдной рискованности — даже спустился до совершенно отдалённых воспоминаний, что были, определенно, ни к месту: например, припомнил последний кусок торта, нагло съеденный седьмым на дне рождения Федора и который Феликс даже не попробовал, — словом, поток беспорядочных мыслей валета сметал на своём пути не только последние крупицы терпения Ромео, но и остатки собственного здравого смысла, а после — добился эмоционального выгорания и, припав к стене спиной, принялся что-то бормотать себе под нос, устремив взгляд куда-то в пол. Видимо, считал до десяти, чтобы успокоиться, как учил Данте. Видимо, разговору действительно не быть. «Раз…» Король, опустошенный пылким монологом валета, тоже старался переварить сказанное, но своим способом: прижался лбом к противоположной стене, прикрыл глаза и выдохнул, наслаждаясь воцарившейся тишиной, прерываемой лишь медленным проговариванием цифр и протяжными паузами между ними. «Два…» Феликс поднял глаза и оглядел спину Ромео: на болотном кителе виднелись многочисленные следы от белой штукатурки, время от времени ссыпавшейся с потолка, напоминавшие в единении своём очертания нарисованного от руки человеческого лица. «Три…» Единственное, что четвертый сумел уловить на ней до того, как Ромео повернулся, — это широкая, ядовитая ухмылка… Вару? Нет, определённо не он — чем-то улыбка всё же отличалась, а людские черты — плохо различимы и смазаны — не совсем ясно, кто это. «Четыре…» Седьмой аккуратно развернулся на девяносто градусов, в надежде, что буря затихла, и озабоченно зыркнул на валета, но, встретившись с ним взглядами, слегка потупил голову вниз то ли от страха, то ли от непомерного стыда, что испытывал король, глядя на блондина. И в самом деле, жертвой здесь был именно четвертый — парень, случайно оказавшийся в абсолютно незнакомом мире и откровенно не понимающий, что происходит, и за какие грехи на него снизошло подобного рода наказание. «Пять…» После вышеупомянутой цифры Феликс резко перестал различать что-либо перед собой: Ромео превратился в бледно-розовое пятно с золотыми проблесками погон, а над ним яркими красками заиграла люминесцентная лампа-одиночка, свет которой в мутной пелене тупился и приобретал вид радужный и до боли четкий — захотелось захлопнуть веки как можно скорее, зажмуриться. Четвертый перестал считать, полностью прикрыл глаза и провалился куда-то далеко, глубоко на изнанку своего сознания — последнее, что он увидел — розовое пятно, видимо, собравшееся с силами и подходящее всё ближе и ближе…***
Валеты, уловив слово «медики», настороженно переглянулись. — Скорую?.. — робко уточнил Зонтик, испуганно посмотрев на Феликса, будто ожидая от того какого-либо ответа. Четвертого сильно тряхнуло — грудь болезненно напряглась, голова перевернулась набок, а руки на мгновение задрожали, — казалось, у блондина начинается лихорадка. Вару, явно не ожидая со стороны червового подобных действий, даже неловко от него отшатнулся, а Зонтик, завидев его невольный испуг, слабо ухмыльнулся. Однако пятый сразу принялся защищаться: — Че? Смешно тебе, а? Над Феликсом смеешься? — он сложил брови домиком и как бы удивлённо и вместе с тем укоризненно обратил свой взор на шестого — пытался надавить на больное, — Не стыдно тебе над нашим убогим братом смеяться? С лица Зонтика разом слетела и без того еле заметная улыбка — решив просто не обращать на Вару внимания, на что тот обиженно фыркнул; клон обернулся к Куромаку, жадно набиравшему номер скорой на телефоне и разгоряченно шипевшему какие-то ругательства полушёпотом, и было захотел что-то спросить, но осёкся: за его ладонь, приложенную ко лбу Феликса, кто-то вяло схватился. Шестой не любил прикосновения — слишком их боялся, поэтому перспектива быть пойманным кем-то в такой напряжённый момент ему особо не понравилась. Парень быстро переключился со второго клона на пятого и испуганно огляделся, не желая и не представляя того, что, вероятно, сейчас будет, — пронёсшиеся в голове мысли и всевозможные улики (например, неожиданность сего действа, присущая только Вару) указывали на то, что это был именно он. Однако пиковый валет был не причем: стоял всё на том же месте, около распростёртого тела четвертого, и приоткрыв рот и приподняв одну бровь от удивления, протянул нечто похожее на «Э-э-э?..», а после — показал указательным пальцем правой руки на Феликса. Куромаку на заднем плане перестал копошиться, охнул и стал медленным шагом подступать к валетам. Где-то внизу послышались сдавленные всхлипы и тихие стоны… Зонтик, с ноткой зыбкой надежды, аккуратно опустил глаза и обнаружил истошно плачущего червового, рассеянно прижимающего ладонь шестого к своей правой щеке, будто стараясь убедиться в реальности происходящего — от него исходил сильнейший жар, голубоволосый даже чувствовал, как тело насыщается этой солнечной энергией, согревается и обновляется — настоящее, неподдельное тепло. Хотелось бы верить, что пламенный румянец блондина — ничто иное, как воплощение искренней радости и оптимизма, заряжающего каждого из присутствующих, но, к сожалению, это не так. У Феликса просто была неестественно высокая температура, можно даже сказать высочайшая: он трясся, как осиновый лист, перед глазами у него всё плыло и кружилось в безумном танце — валет и вовсе не распознал находящуюся над ним персону, однако, почему-то для себя решил, что это был, несомненно, Федор. Четвертый плакал кипящими слезами горечи и обжигал ими руку трефового валета — тот не на шутку растерялся и принялся искать помощи, непрерывно мечась взглядом между пиковым и своим королем. — Создатель… — прервавшись от еле сдерживаемых рыданий, прохрипел Феликс и, заметно прилагая усилия, чтобы продолжить фразу, проговорил: — … Мне так плохо, создатель… — он не намеревался убирать ладонь с щеки, всё обильнее поливая ту солёными слезами. Зрачки шестого сузились, а лицо, кажись, побледнело до цвета свежевыстиранного полотна — он пребывал в серьёзном шоке. Вару и Куромаку не знали, как и прокомментировать эту картину: застыли в исступлении то ли от внезапного воскрешения червового, то ли от того, что он назвал Зонтика создателем. — Что мне делать?! — судорожно отрезал голубоволосый, пытаясь сделать свой голос как можно тише. Эти слова резко привели Куромаку в чувства: он засуетился, но, стараясь не показывать своего замешательства, перенял невозмутимый вид и всё-таки нажал на кнопку вызова, ранее высветившуюся на экране телефоне — без скорой здесь не обойтись: как сбивать такую температуру? Клоны её не мерили, но даже находясь на расстоянии двух метров от больного, можно было понять, что он буквально сгорает на глазах. Второй отошёл от Вару в сторону, чем так же его расшевелил — похоже, и в этой ситуации зелёный нашёл над чем посмеяться. Пятый подошёл к Феликсу, опустился на колени и, наклонившись к его лицу, задумчиво спросил: — Феликс, ты видишь Бога? Создателя мира сего? Творца нашего? — он положил руку на горячее плечо валета и нарочито взглянул на Зонтика взором наигранного удивления, словно перед ним действительно находилось божество. Шестой порицательно насупился, поднял свободную руку и стал махать ей в противоположную сторону, от себя, якобы приказывая Вару скрыться и, по возможности, больше никогда не появляться. Феликс продолжал захлёбываться в слезах от бессилия: он ничего не мог поделать со своими мыслями, сжигавшими изнутри — даже не понимал их содержания, просто плакал от того, насколько их было много и какими они ему казались ужасными: воспоминания проносились с чудовищной силой — валет помнил только, как они с седьмым бежали по коридору: Ромео крикнул, что им нужно сворачивать направо, а дальше — непроглядная тьма… Четвертый не расслышал шутливых вопросов Вару, но оно и к лучшему. В голове маячил всего лишь один вопрос: смог ли его король убежать?***
— Знаешь, что мы сейчас сделаем, Феликс? — задал риторический вопрос Ромео, добродушно улыбаясь и приближаясь к своему валету, до сих пор прижимавшемуся к стене, — Мы попробуем сбросить сюжет! Тогда, может, получится проснуться… Феликс глядел на короля взором одурманенным, несвязным, но вместе с тем — довольно любопытным: он слабо усмехнулся и, точно специально, приподнял подбородок, заглядываясь на одиночную лампу, слепящую глаза. Четвертый наконец смог совладать с собой и пришел к выводу, что… Пора бы уже перестать притворяться. Он внезапно зажмурился и, как почудилось Ромео, даже на время задержал на лице хищный оскал — однако, никаких подтверждений тому не было, как и следов возможного действия. — Я уже давно заметил: с тобой что-то не так… Ты плохо себя чувствуешь? — сочувственно проговорил седьмой, робко положив руку на плечо своему валету, — Просто ты никогда не говоришь, когда тебе плохо… Если что, я всегда готов… — на этом моменте поэтичный монолог Ромео был нагло прерван Феликсом, крепко схватившим его запястье, но всё ещё не раскрывшим веки. — Я чувствую себя просто замечательно, спасибо, что соизволил поинтересоваться, — говорил ядовито и колко, выделяя каждое слово, в особенности это «спасибо» — отчего королю стало слегка не по себе. Ромео, намеревавшийся немедленно выдернуть руку из цепкой хватки блондина, совсем просел и заявил голосом, полным искреннего сожаления и какой-то братской заботы: — Мне очень жаль, что я тебя в это втянул… — Тебе должно быть жаль. Червовые замолчали. Король не знал, что сказать, и решил объяснить своё неведенье тем, что просто не установил с другом зрительный контакт: — Может, хотя бы посмотришь на меня?.. — взмолился он и возмущенно добавил: — Ты закрыл глаза, потому что не хочешь на меня смотреть, да? Я тебе настолько противен? — ох уж эти манипуляции! Феликс в ответ на отчаянные возгласы розововолосого лишь хмыкнул, еле заметно усмехнулся и стал максимально медленно раскрывать глаза… Миру постепенно представлялись глазные яблоки блондина — абсолютно чистые, белые, без проблесков чего-либо, даже отдалённо напоминавшего зрачки или радужки. По телу седьмого пробежала армия мурашек — его заколотило с такой силой, что даже сам четвертый почувствовал недомогание офицера — сжимал руку жестко, держал изо всех сил, а дрожь неустанно пробегалась по каждому из пальцев — вот-вот переберётся на локоть, достигнет плеча… Ахнув, Ромео неестественно вскинул брови то ли от шока, то ли от подлинного испуга и поспешил вызволить своё запястье из плена, однако, всё же не смог — все попытки высвободиться были тщетны — жёлтый оказался слишком силён, хотя в клонских кругах он особой силой не отличался. Это был не Феликс. Как только интригующий процесс разоблачения личности был закончен, «червовый валет» игриво продекламировал: — Сюрприз. На лице блондина вырисовалась ехидная ухмылка, от которой вмиг последовали сжатые смешки, нехарактерные мягкому голосу её обладателя — жутковатая картина, если учитывать ещё и до смерти напуганный и оторопелый вид Ромео, вскрикнувшего: — Что ты, мать его, такое?! — он собрал волю в кулак и без памяти дёрнул свою схваченную руку — однако, не рассчитал силы и чуть её не сломал: послышался болезненный хруст и судорожный стон короля — как же это было больно! Подобная махинация имела всего лишь один плюс: седьмой всё-таки сумел освободиться и, отстранившись к стене, принялся выжидающе глядеть на Феликса, выискивая в его пустых глазах крупицу замешательства или отвлеченного внимания — словом, подходящий момент для побега — следовало только незаметно проскользнуть к двери и дело с концом!.. Но мимика валета не выражала ничего, кроме насмешки и нотки какого-то странноватого пренебрежения. Где сейчас был его валет? Что сейчас стоит перед ним? Как отсюда выбраться?.. — А, правда! Ты, наверное, меня и не помнишь, ха-ха! — ударил себя по лбу Феликс и с притворно добродушной улыбкой стал потихоньку приближаться к прижавшемуся к стенке Ромео, что в ответ на такого рода действия начал лихорадочно скользить спиной по направлению к двери — с каждым шагом валета седьмой удалялся чуть дальше — держал безопасную дистанцию, — Это я! Джокер! Ой, ты бы видел своё лицо, ах-ха!***
Как только скорая была благополучно вызвана, а Феликс, как выразился Вару, потерпел «успешное воскрешение», Куромаку вместе с Зонтиком (особенно он) взялись успокаивать больного нескончаемым потоком поддерживающих нейтральных фраз вида: «Всё будет хорошо», «Всё не так страшно», «Врачи уже едут» и прочими штучками, вызывавшими у пятого лишь ироническую усмешку — червовый всё равно не понимал равным счётом ничего — просто лежал, рыдал и трясся всем телом — Зонтик, не зная, какое объяснение этим непроизвольным движениям подобрать, пытался убедить своего короля в том, что у Феликса, определённо, судороги и с ними нужно бороться: взять плед, закутать четвертого и сделать горячий сладкий чай. Куромаку же отрицал возможность конвульсий и настаивал на том, что у червового просто-напросто высокая температура. Так они ругались минут десять, пока ждали скорую. Вару же с них смеялся до боли в животе и, лежа вместе с горящим Феликсом на полу (поднимать его не рисковали, так как боялись сделать только хуже), болтал с ним о Боге и пытался выведать у того пароль от его страницы «Вконтакте», будучи абсолютно уверенным в том, что с червовым всё будет в порядке и никаких действий (к чему так старательно подстрекал Зонтик) предпринимать не надо. Зато можно поржать с бреда четвертого.***
— Федя, я хочу на море… Там летают птички… Много птичек… — мечтательно протянул Феликс, дерганными глазами посматривая на развалившегося подле него Вару. Почему-то он всех клонов принимал за создателя. — Феликс, а ты ощущаешь себя птицей? — не отрывая взора от потолка, поинтересовался пятый, пытаясь не обращать внимания на ругань трефовых у дверей комнаты, — Ты ведь можешь летать! — весело уточнил пиковый и хихикнул, глядя на ещё более покрасневшее лицо собеседника — видимо, от энтузиазма. — Я… Могу летать? — улыбнувшись, пролепетал блондин, выражая в каждом сказанном слове легкий оттенок зарождавшейся в нём надежде на чудо. Язык у валета заплетался, однако, это не мешало его понимать. — Ага. Хочешь попробовать? Можем выйти на балкон, — привстал с пола Вару и обратился к Феликсу взглядом, ранее глядевшим на дверь, выходящую на балкон — она находилась не так далеко, шагах в трёх, поэтому можно было даже не идти к ней, а приползти: — Давай, чего ты! — Я не могу встать… — А я тебе помогу, — уверил Феликса пятый, окончательно поднявшись на ноги. Четвертый, похоже, не уловил суть утверждения — его снова начало знобить: зубы непрерывно стучали друг об друга, создавая своим многозвучием ужасающий гвалт — казалось, во рту уже были и не зубы вовсе, а их осколки. Вару подступился к черву и только захотел взять того за руки, дабы насильно поднять, но не успел даже прикоснуться к телу валета — был остановлен яростным рыком Куромаку: — ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! Пятый взволнованно обернулся на звук — увидел перед собой пару трефов, осуждающе смотрящих и пышущих огнём ненависти и неуважения — он посмеялся, отошёл от Феликса на метр и поднял руки вверх, на уровень плеч, в знак смирения со своей незавидной долей преступника. — Ну, ха-ха… — было приступил к объяснению своих действий Вару, но оказался хамски перебит больным: — Мы идём летать! — КУДА? — вспыхнул Зонтик и вновь подбежал к четвертому, чтобы находиться с ним как можно дольше и не дать «злодею» спустить того с балкона. — Че ты подставляешь меня, Феликс? — обиделся Вару и отвернулся, скрестив руки на груди. Вышеупомянутый, походу, воспринял этот вопрос слишком близко к сердцу и переспросил, еле сдерживаясь от слез: — Я тебя подставил, создатель?.. — ВАРУ! — в унисон прокричали трефовые, не скрывая своего недовольства. Пятый так и не повернулся — слишком был занят хихиканьями в кулак. Где-то за окном завыли сирены — звук становился всё громче и громче — видимо, прибывала долгожданная скорая помощь. Никого из клонов больше не было дома: ушли сдавать школьные проекты. И только эта четверка уже давно всё сдала. Не считая Феликса, конечно, он всё, как обычно, пропустил. Даже не четверка, а пятёрка — в саду сладостно спал Ромео, про которого все благополучно забыли, и видел приятные сны в лице саркастичного Джокера и туалетной потасовки. Но был ещё Фёдор, на всех порах мчавшийся в дом клонов по просьбе Куромаку.