сквозь тернии

— А-Лин, мой руки и садись обедать! — крикнул Цзян Чэн, услышав открытие входной двери, и повесил полотенце на место. Он критически осмотрел накрытый стол, но быстро насторожился тишины в ответ. — А-Лин? Цзян Чэн высунул голову в коридор, повышая голос: — Эй! Ты что, оглох? Цзинь Лин — ему тогда было восемь — сидел на табурете под вешалкой и непослушными пальцами тянул вниз заевшую «собачку» сапога. Губы у него мелко дрожали. Мужчина тихо смотрел, как племянник без единого звука, не замечая чужого присутствия, продолжал бороться с застежкой. Отмерев, Цзян Чэн медленно подошел. — Что случилось? — он осторожно сел на корточки перед мальчиком. Тот молча завертел головой, — что это значит? Не дождавшись ответа, он торопливо стянул с племянника ботинки сам, нахмурившись, когда мимоходом коснулся чужой руки. Цзян Чэн ещё раз оглядел племянника — тот сидел, мирно сложив ладошки на коленях, но голову отвернул в сторону, с, должно быть, живейшим интересом рассматривая входную дверь. Губы у него все ещё дрожали, глаза влажно блестели. Ваньинь опустил взгляд — он поначалу не обратил внимания, но руки, щеки, уши племянника были болезненно красными. Тут же он сгреб мальчишеские ладони в собственные, намного большие, пытаясь согреть. — А-Лин, почему руки такие ледяные? Где твои перчатки? И где… — Цзян Чэн окинул взглядом их общую вешалку, нарочно повешенную им самим не слишком высоко, — …где твоя куртка? Мальчик отчаяннее завертел головой. «Позже», — подумал Цзян Чэн. Ему сначала нужно отогреть ребенка. Он подхватил несопротивляющегося, только аккуратно обнявшего его холодными руками племянника, и вошел в комнату. *** — А теперь рассказывай, что произошло, — Цзинь Лин не отрывал глаз от пола. — Куда делась твоя куртка, и какого черта ты пришёл домой без неё? Мальчик был отогрет и накормлен и теперь переодетый сидел на кухне. Вплоть до этого момента Цзян Чэн ничего не спрашивал о произошедшем, сосредоточившись на том, чтобы привести племянника в порядок. Краснота наконец-то сошла с детской кожи, но Цзян Чэн не позволял себе расслабляться — самая трудная часть ещё впереди. — Прости, цзюцзю, — будто сжимаясь в размерах, шепнул Цзинь Лин. Ваньинь молча посмотрел на него и не смягчившимся, но твердым тоном сказал: — Мне все равно на куртку, А-Лин, дело не в ней, — Цзян Чэн, может, и хотел бы смотреть на племянника прямо, когда говорил, однако тот глаз на него не поднимал, — меня волнует, что ты продрог до костей, пока добирался домой. А-Лин молчал. Что-то вдруг щелкнуло у Цзян Чэна в мозгу, и догадка ему не понравилась. — Кто это сделал? Судя по тому, как Цзинь Лин вздрогнул, недовольство сполна отразилось в тоне вопроса. Мальчик посмотрел на дядю большими глазами, но быстро опустил взгляд вниз и тихо ответил «никто». — Мы не тратим время на вранье, в которое я все равно не поверю. Кто это сделал? Тебя обижают в школе? Цзинь Лин сгреб в кулачки ткань штанов на коленках, яростно жмурясь. И плотину прорвало. Мальчик рассказал, как после невинного вопроса, заданного учительнице после уроков (безусловно, бывшей в курсе положения дел в семье Цзинь и ответившей ему, что да, конечно, все в порядке), может ли на родительское собрание прийти дядя, а не мама с папой, стал мишенью насмешек в классе. Оказалось, что задержавшийся на отработку из-за утреннего опоздания одноклассник слышал их разговор, и растрепал всему классу, что родителей у Цзинь Лина нет. Пришедший на следующий день в школу мальчик был поражен внезапно сменившимся враждебным отношением. Непонятная злая усмешка стала ответом на утреннее приветствие. Просьба одолжить ластик у соседа по парте встретила полное игнорирование. На выходе из класса он чуть не упал из-за чьей-то подножки. Цзинь Лин всегда был довольно боевым ребёнком, и не последнюю роль в этом сыграл темперамент дяди. Пытаясь защититься, он настроил всех в классе против себя. Насмешки переросли в полноценную травлю с яро оказываемым сопротивлением. Цзинь Лин прятал царапины и синяки, лгал, что потерял на деле сломанные одноклассниками вещи, и упрямо противостоял обидчикам: он до последнего не желал давать дяде знать. В конце-концов, ябед никто не любит тем более. Учителя не обратили должного внимания: сделали одно-два замечания, но не больше. Цзинь Лин был предоставлен самому себе. Последней шуткой стало порезать куртку А-Лина ножницами. Бесповоротно испорченную одежду мальчик нашел в раздевалке и, под взглядами хихикающих одноклассников, поднял голову, взял только сменку и пошел переобуваться. Он не хотел давать им больше поводов для насмешек. Он не плакса. Цзинь Лин шел домой, замерзая в продуваемой рубашке и школьных брюках, и представлял реакцию дяди на его провал, еле сдерживая слезы. — Они сказали, что раз у меня нет родителей, то им за это ничего не будет, — А-Лин поднял голову и посмотрел на дядю. От дрожащего голоса племянника, от полных слез и тихой надежды глаз Цзян Чэн почувствовал, как болезненно сжалось сердце. — Что за меня никто не заступится. Мужчина заткнул собственное чувство вины — черт возьми, как он мог, как смел допустить, чтобы А-Лин чувствовал себя настолько одиноко и потерянно, что не решился просить о помощи? Когда и кому он позволил посеять эти сомнения, заставившие племянника думать, что цзюцзю — не его главный и абсолютный заступник, первая и намертво стоящая линия защиты? Цзян Чэн тряхнул головой. Не сейчас. — Слушай сюда, А-Лин, — взял племянника за плечи мужчина. — Неважно, что у тебя за проблема или сколько тебе лет, на твоей стороне, за твоей спиной всегда буду я. Моя сестра… твои мама и отец не могут быть рядом, но я, и Усянь, и Яо не покинем тебя. — Цзюцзю!.. — и Цзинь Лин кинулся в раскрытые для объятий руки дяди.