Тюльпаны для песчаной феи

      Как никогда сильно Лайт хочет стать человеком. Это его единственное желание.       Конечно, теперь это уже ничего не изменит. Но ведь должна же у него остаться хотя бы одна причина для существования, что-нибудь, за что можно удержаться, пока земля под его ногами не перестанет разверзаться и трястись, что-нибудь, чем можно занять мысли, пока он окончательно не сошёл с ума.       Лайт потерял её. Позволил ей отдалиться. Гордость у него, видите ли! И что теперь, спрашивается? Джина вот-вот выйдет замуж!       Кахир оказался умнее. Ловчее. Смелее. Лайт едва только решился открыть Джине своё сердце, и вот уже он, с похолодевшими от ужаса пальцами, наблюдает разворачивающуюся перед ним сцену.       — …так ты обрела свой дом, Джина? — Кахир смотрит на неё ласково, нежно, как никогда не было позволено смотреть Лайту. Но, что ещё ужаснее, Джина краснеет и робко кивает в ответ.       — Как и я. За последние месяцы мне пришлось пройти через серьёзные испытания, столкнуться со многими препятствиями. И девушка, что храбро одолела их вместе со мной, рисковала собственной жизнью, чтобы мне помочь, сражалась со мной плечом к плечу против чёрной магии — убежище моей души. Я готов сделать всё, чтобы её мечты сбылись. Джина, ты мне позволишь?       «Нет. Пожалуйста, откажи ему, Джина. Это несправедливо. Я люблю тебя сильнее, чем он», — каждая мысль отпечатывается на внутренней стороне черепа раскалённым отголоском, и хочется сжать пальцами виски, но тело ему не повинуется — оно застыло, точно соляной столп. Всё, что он может — глазами побитой собаки смотреть на то, как принц берёт её руку и прикладывает к своей груди. На лице Джины смущение и радость, и это разрывает ему сердце.       С того дня Джина к нему совсем невнимательна. Нет, не совсем правильное слово. Она по-прежнему открыто улыбается ему, и всё ещё проводит больше времени с ним, чем со своим будущим мужем. Но она ничего не видит. Ничего не чувствует. Как можно так беспечно интересоваться его мнением о жемчужных серёжках, которые она выбрала к подвенечному платью, когда каждый разговор стоит ему моря невыплаканных слёз? Как можно участливо спрашивать, не трудно ли будет ему поддерживать человеческую форму, чтобы присутствовать на церемонии, когда каждый вдох впивается в лёгкие тысячей острых игл?       Он мог бы помешать ей. Мог бы напомнить, что они связаны магическим договором и отказаться невозможно, пока Лампа не будет починена. Джина, конечно, отложила бы свадьбу — её чувству ответственности можно только позавидовать, — и тогда была бы возможность попытаться вернуть её, признаться, умолять остаться, что угодно… Но Лайт не станет. Он с улыбкой смотрит, как она примеряет ослепительно-белый наряд, кружась перед зеркалом, пока его душа рвётся в клочья.       — Ты удивительно красивая, — не сдержавшись, роняет он, а Джина, безмятежно улыбаясь в ответ, обнимает его за шею. Он спешит насладиться этим коротким моментом и запомнить всё — манящую своей мягкостью кожу, гладкие волосы, пахнущие кокосом, тёплое дыхание, касающееся его шеи, чтобы потом смаковать дорогие воспоминания в одиночестве, упиваясь собственной тоской.       — Спасибо, Лайт, — благодарит она душевно. Он никогда прежде не видел у неё такого сияющего взгляда. И сейчас он как никогда отчётливо понимает, что не сможет смотреть, как она отдаёт свою тонкую ручку другому, просто не выдержит.       Уговорить Синдбада было гораздо проще, чем Лайт ожидал. Добряк согласился почти сразу же, расчувствовавшись и сказав, что одинаково любит их всех троих, а потому готов помочь всем, чем сможет. Он даже не слишком-то удивился, узнав, что говорит не с человеком, а с джинном. Спросил было, не хочет ли Лайт отправиться другим кораблём, после свадьбы, но осëкся, заметив влажно блеснувшие глаза юноши.       — Не волнуйся, парень, я о тебе позабочусь, — наконец произнëс торговец. — У меня славная команда, да и путешествуем мы в такие волшебные места, что где-нибудь обязательно найдем способ починить твою Лампу и вернуть тебе человеческую жизнь.       Лайт вяло поблагодарил его, не способный сейчас на сильные эмоции, пообещав позже обязательно сделать это ещë раз, от души. Если бы Синдбад не согласился — одному богу известно, какие тогда меры пришлось бы принимать.       Оставалось только объясниться с Кахиром и Джиной.       Принца он нашёл первым, подсознательно отсрочивая наиболее тяжёлый разговор. Впрочем, с Кахиром тоже было непросто. Тот сразу почувствовал настроение друга и нахмурился.       — В чём дело? — с тревогой спросил он.       Лайт постарался нацепить на лицо самую беззаботную улыбку. Надо поскорее закончить с этим.       — Я собираюсь отправиться в путешествие. — Принц явно не купился на его гримасу, но слушал, не перебивая. — Когда мы с Джиной познакомились, она дала клятву помочь мне с починкой Лампы, но я больше не хочу её обременять. У неё появился шанс обрести достойную жизнь, я не имею права требовать от него отказываться. Я должен разобраться со всем этим сам. А ты обещай заботиться о ней и… — дыхание спёрло, и несколько мгновений он пытается справиться с голосом, — пусть она будет счастлива.       Кахир смотрит на него с сочувствием и даже болью. Наверняка, он-то всё понял. Странно, но Лайт никак не мог заставить себя его ненавидеть. Всё покатилось в тартарары, но вместе с тем будто и не изменилось.       — Послушай, я не буду лезть к тебе в душу, — Кахир поднял руку и опустил её ему на плечо, сжимая пальцы, — но ты должен знать, что я считаю тебя своим другом, и если я могу чем-нибудь помочь… Сейчас или позже… Ты можешь на меня положиться. И тебе есть, куда вернуться, не забывай. Я всегда буду тебе рад.       Лайт вдруг улыбается ему вполне искренне.       — Спасибо, Кахир. Прощай.       Что ж, впереди осталось самое страшное. Что скажет Джина? Она поймет его? Разозлится? Выдохнет с облегчением? Он не хотел бы видеть, что она рада его скорому отъезду, но и не желал быть причиной её грусти.       Он застал её в старой комнате в доме Синдбада. Девушка сидела на кровати, по-турецки скрестив ноги, и держала на коленях большого рыжего кота. Тот вольготно растянулся, подставляя пухлый бочок мягким поглаживаниям девичьей руки.       — Лайт, — солнечно поприветствовала она. Он не смог не улыбнуться в ответ. Присутствие Джины неизменно приводило его в едва сдерживаемый восторг. Только сейчас его омрачали те слова, что он должен был сказать.       — Мне нужно кое-что тебе сказать. Это важно, — он неловко потëр пальцами переносицу, наблюдая, как она поднимается на ноги, серьёзно глядя на него. — Я… Прости, я не смогу быть на вашей свадьбе. Нет, не перебивай, — торопливо сказал он, увидев выражение её лица. — Мне хотелось бы удостовериться лично, что ты действительно счастлива, мне хотелось бы самому сделать тебя счастливой, но я препоручил это Кахиру. Он дал мне обещание. Я снимаю с тебя все обязательства, о которых мы договаривались, теперь ты свободна от клятвы, — говорить становилось всё труднее и труднее, и глаза Джины, постепенно наполняющиеся слезами, совсем не помогали. — Джина, я… Я так тебе благодарен. Дни, что мы провели вместе… Всё, что ты для меня сделала… — Лайт никак не может подобрать слова, хотя репетировал речь два вечера подряд. — Время с тобой было самым лучшим в моей жизни.       Джина внезапно всхлипнула.       — Почему? — спросила она дрожащим голосом.       Искушение было слишком велико. Лайт шагнул к ней ближе, заключая в бережные объятия, и она склонила свою хорошенькую головку к его плечу.       — Потому что так будет правильно. Я хочу, чтобы ты была счастлива, но, прости, я не смогу видеть тебя с другим. У меня ведь тоже есть сердце. — Он нежно пригладил её волосы. — Кахир защитит тебя вместо меня. Может быть, мы когда-нибудь ещё увидимся. Когда я снова стану человеком.       — Но куда уходит корабль? Как ты будешь справляться один? Что, если без нас ты не сможешь починить Лампу? Почему мы должны расставаться?       — Ш-ш-ш, тише… — Он прижал её к себе крепче. — Всё будет хорошо, я не пропаду, не волнуйся. В конце концов, это моя задача, я выполню её сам.       Девушка вздрогнула, и он понял, что она плачет. Нет, это был запрещённый приём. И от него помутился разум. Честное слово, он не помышлял ни о чём подобном, всё случилось само собой.       Джина подняла заплаканное лицо, и пальцы сами коснулись её скул, стирая прозрачные слезинки. Лайт не выносил женских слёз в принципе, а уж слёзы любимой ранили не хуже кинжала.       — Не плачь, — прошептал он. — Всё хорошо…       Джинн не очень помнил, как склонился, сцеловывая с побледневшей кожи солëную влагу, и уж точно не осознавал, что происходит, когда соскользнул губами ниже, захватывая дрожащие губы Джины в горько-сладкий поцелуй. Короткий, потому что ему не хватило наглости, и всё-таки осталась честь. Он тронул кончиком носа её носик и отстранился.       Нужно было уходить. Лайт отступал, до последнего не желая отворачиваться, но всё же ему пришлось.       — Прощай, Джина. Я буду по тебе скучать. — Ему удалось улыбнуться, чтобы она запомнила его именно таким — весёлым, чуть взбалмошным, беззаботным.       Лайт уже не увидел, как она упала на кровать, отчаянно рыдая в подушку. Иначе он не заставил бы себя уйти.       Не узнал он и того, что в день своей собственной свадьбы Джина не чувствует себя хотя бы в половину такой же счастливой, как неделю назад. Она хмуро разглядывает собственное отражение в зеркале, отмечая две тонкие горькие морщинки между бровями. Как же всё это случилось? Девушка не сомневалась в своём выборе до этого момента. Но и не рассказала Кахиру об их прощальном поцелуе. Правильно ли было начинать семейную жизнь с обмана?       Слëзы снова наворачиваются на глаза. Внезапное признание Лайта и его скорый отъезд выбили почву из-под её ног. Она, конечно, расспросила обо всём Синдбада. Прямо сейчас её всемогущий, но ужасно одинокий джинн должен был готовиться к отплытию корабля. Ей до смерти хотелось увидеть его ещё раз, чтобы сказать… Сказать что? Через несколько часов она выходит замуж за принца, которого любит, но почему, почему думается только о тëплых губах и синих глазах, пронзëнных болью?       Если побежать со всех ног на пристань прямо сейчас, можно добраться за пятнадцать минут, успеть до отправления… Джина придирчиво оглядывает праздничный наряд, прикидывая. Ну хорошо, через полчаса.       В дверь деликатно стучат.       — Ты готова, дитя моё? — У Синдбада нежный голос. — Нам пора отправляться во дворец.       Вот он. Самый сложный выбор в её жизни. Джина сжимает пальцами пышные юбки и медленно выдыхает, собираясь с мыслями.       — Синдбад, мне очень нужна твоя помощь, — нервно и нетвëрдо произносит она. — Я не знаю, что делать…       Дверь комнаты отворяется, то ли действительно принося влажный морской бриз, то ли играя с её воображением. Довольно пряток. Пора принимать решение.       Джина стискивает зубы, но заставляет себя говорить:       — Синдбад, мне кажется, я совершаю ошибку. Я должна…       Остаток её фразы теряется в потоках воздуха. Она сделает правильный выбор.